Страница 63 из 170
Ни сама донна Катарина, ни ее клиенты не смотрели на этот побег как на воровство: разве правительство не поступало точно так же? Ведь оно ассигновало шесть миллионов на каждый розыгрыш лотереи, а в редчайших случаях, когда сумма выигрышей превышала эту цифру, оно таким же образом надувало игроков, выплачивая им меньше, чем следовало!
Но сегодня донне Катарине не грозило ни банкротство, ни бегство: ясно было, что разыгранные номера не принесли счастья ни одному из ее игроков; и донна Кончетта шла себе, не спеша по улице святой Клары, готовая к схватке с должниками, предстоящей ей в понедельник, раз в субботу неудача постигла весь играющий Неаполь.
Ее то и дело обгоняли эти злополучные, обманутые в своих надеждах люди, а она шла, придерживая свою тонкую черную шелковую шаль руками, унизанными кольцами, и степенно покачивала головой, осуждая эти человеческие слабости.
Навстречу ей пробежала женщина и, нечаянно задев ее на ходу, вошла во двор палаццо Импреза, где кое-кто еще оставался; она тащила за собой мальчика и девочку, а на руках несла грудного младенца. Вид ее внушал жалость и отвращение — так убого была она одета, такой жалкой и грязной была ее ситцевая кофта; на шее болтались обрывки шерстяного платка; трудно было поверить, что эти трое ребятишек, не оборванные, чистенькие и прехорошенькие, — родные дети этой женщины с таким изможденным, замученным лицом, почерневшими губами и жидкой косичкой. Малыш, по-видимому слабенький, спал, положив головку ей на плечо, а бедняжка была так взволнована, что и внимания на него не обращала. Увидев, что ее сестра Кармела сидит одна-одинешенька на высоком камне, бессильно уронив руки и опустив голову на грудь, словно оцепенев в безмолвной тоске, женщина подошла к ней:
— Эй, Кармела!
— Добрый день, Аннарелла.
Кармела слегка вздрогнула и слабо улыбнулась сестре.
— И ты, значит, тоже здесь? — спросила та, не скрывая горестного изумления.
— Ну да… — ответила Кармела, всем своим видом выражая покорность судьбе.
— Ты не видела Гаэтано, моего мужа? — взволнованно спросила Аннарелла, опуская головку младенца со своего плеча на руку, чтобы ему удобнее было спать.
Кармела подняла большие глаза, взглянула в лицо своей сестре и не решилась сказать ей правду, видя, как расстроена Аннарелла, как придавлена она нуждой и лишениями, как она состарилась и уже обречена на болезни и смерть и с какой тревогой ждет она ответа на свой вопрос. Да, она видела своего шурина, Гаэтано-перчаточника, видела его сперва дрожащим от возбуждения, а потом бледным и подавленным; но ей было нестерпимо жаль сестру, и худенького спящего малыша, и обоих ребятишек, с любопытством осматривавшихся кругом. Она солгала.
— Нет, я нигде его не видела, — сказала она, опуская глаза.
— Он, верно, был здесь, — медленно проговорила Аннарелла хриплым голосом.
— Уверяю тебя, его тут не было.
— Ты, должно быть, его просто не заметила, — упрямо и недоверчиво повторила Аннарелла. — Как ему было не прийти? Он, сестренка, является сюда каждую субботу. Его скорее не застанешь дома с ребятами или на фабрике, где надо на хлеб зарабатывать; но чтоб он в субботу не прибежал послушать, какие билеты выйдут, — такого быть не может! Это уж его болезнь, он от нее и умрет, сестренка.
— Все проигрывает, да? — спросила Кармела, побледнев, со слезами на глазах.
— Все, что можно и чего нельзя. Мы ведь могли бы жить гораздо лучше и ни у кого ничего не просить, а вот из-за этой лотереи сидим по горло в долгах и унижения терпим, а что едим? Разве что только я принесу домой кусок хлеба. Ах, ребятки, несчастные вы мои ребятки!
И голос ее зазвучал таким материнским отчаянием, что у Кармелы градом покатились слезы от охватившей ее жалости. Теперь они были почти что одни во дворе.
— А ты зачем приходишь сюда глазеть на эту лотерею? — внезапно спросила Аннарелла, полная злобы на всех, кто играл.
— Да что же делать, сестра? — ответила та своим певучим голосом. — Что тут поделаешь? Ты ведь знаешь, как мне хочется, чтобы вам всем хорошо жилось — и маме, и тебе, и Гаэтано, и детишкам, и Раффаэле, моему милому, и… еще кое-кому; ты знаешь, что ваш крест — мой крест и что у меня не будет и часа покоя, пока я знаю, как вы мучаетесь. Поэтому я и несу сюда все, что у меня остается от заработка. Настанет же день, когда господь смилуется надо мной и я выиграю на «тройку» — тогда все, все отдам вам.
— Ах ты, сестренка, бедняжка ты моя, — промолвила Аннарелла, охваченная грустной нежностью.
— Ведь должен, должен наступить наконец такой день! — невольно вырвалось у потерявшей голову девушки, словно она уже видела перед собой этот блаженный день.
— Ангел да скажет тебе «аминь», — прошептала Аннарелла, целуя младенца в лобик.
— Но куда же мог деться Гаэтано? — вспомнила она опять о своей заботе.
— Скажи по правде, Аннарелла, — спросила Кармела, слезая с камня и собираясь уходить, — у тебя сегодня нечего дать детям?
— Нечего, — ответила та сиплым голосом.
— Возьми пол-лиры, возьми, — сказала Кармела и, вынув деньги из кармана, протянула их сестре.
— Пусть тебе господь воздаст, сестренка.
И обе посмотрели друг на друга с такой жалостью, что не разрыдались только из стыда перед прохожими, мелькавшими в переулке Импреза.
— Прощай, Аннарелла.
— Прощай, Кармела.
Девушка порывисто прижалась губами к лобику спящего малыша. Аннарелла, таща за собой сынишку и дочку, направилась в сторону монастыря святой Клары вялой походкой женщины, у которой было слишком много детей и слишком много работы. Кармела поднялась к маленькой площади Новых Банков, кутаясь в убогую, вылинявшую черную шаль и волоча ноги в стоптанных башмаках. На площади к ней подошел чистенько одетый юноша; брючки его, узкие в коленях, расширялись колоколом к ступням; пиджак был щеголеватого покроя, шляпа сдвинута на ухо; юноша глядел на Кармелу холодными бледно-голубыми глазами, сжав пунцовые, как у девушки, губы под маленькими светлыми усиками. Кармела остановилась и, еще до того как заговорить с ним, взглянула на него с такой глубокой страстью и нежностью, как будто хотела окутать его всего своею любовью. А он, по-видимому, и не заметил этого.
— Ну что? — спросил он тонким насмешливым голоском.
— Ничего! — сказала она, в отчаянии разведя руками, и, чтобы скрыть слезы, склонила голову, устремив глаза на кончики давно уже потерявших блеск дырявых туфель, из которых выглядывали грязные стельки.
— А ты о чем думала? — сердито воскликнул он. — Да, это так! Женщина всегда остается женщиной!
— Разве я виновата, что вышли не те номера? — простонала несчастная девушка.
— Ты должна была знать, какие номера счастливые; сходила бы к отцу Иллюминато, он-то ведь уж их все знает, а сообщает только женщинам; или к дону Паскуалино, который водится с добрыми духами. Вот и узнала бы верные номера. Ты, душа моя, выкинь из головы, что я женюсь на такой оборванке, как ты…
— Да я об этом помню, — пробормотала она покорно. — Можешь не говорить.
— Похоже, что не помнишь. Без денег обедню не служат. Привет!
— Не собираешься вечером в нашу сторону? — решилась она спросить.
— Я занят; иду кой-куда с приятелем. Кстати, не найдется ли у тебя взаймы парочки лир?
— Одна, только одна лира, вот все, что есть! — воскликнула девушка, вспыхнув от стыда и робко вынимая деньги из кармана.
— Пропади пропадом вся эта нищета! — выругался он, жуя огрызок сигары местного изготовления. — Давай сюда. Постараюсь уж как-нибудь извернуться.
— Ты зайдешь ко мне? — снова спросила она. Голос и глаза ее были полны мольбы.
— Если и зайду, то поздно.
— Неважно, все равно я буду ждать на балконе, — сказала она смиренно, но упрямо покачав головой.
— Я не смогу задержаться…
— Хорошо, тогда только свистни; свистни разок, и я услышу и засну спокойнее, Раффаэле. Ну что тебе стоит свистнуть, проходя мимо?
— Ладно, — снизошел он, — ладно уж. Прощай, Кармела.