Страница 35 из 170
И они действительно стали ему отцом и матерью.
Их всегда тихий маленький домик оживился криком ребенка.
Бедная женщина, сердце которой до этого не знало, что такое материнство, совсем обезумела от радости при виде этого неизвестно где родившегося белокурого мальчика с тонкими чертами лица, с глазами такой глубокой синевы, что они казались совсем черными, худенького, но вместе с тем пропорционально сложенного. Были минуты, когда ей казалось, что это особая божья милость, ниспосланная за все ее молитвы, за все благодеяния, оказанные нищим, которые и вымолили ребенка у бога своими молитвами, может быть более праведными, чем ее собственные. Верно, сама мадонна надоумила ее сказать мужу:
— Давай возьмем приемыша!
В летние вечера, когда муж возвращался из деревни, они оба с женой усаживались у дверей дома и брали малютку на колени. Он был такой хорошенький, такой милый, и они гордились им, пожалуй, даже больше, чем если бы это был их собственный сын.
— Посмотрите-ка, дядюшка Кола, это же настоящий ангелочек!
Старый Кола, сидевший у дверей дома напротив, только почесал затылок и нахмурил брови.
— А что, не правда разве? — продолжала настаивать молодая женщина.
И тогда дядюшка Кола внушительно сказал:
— У распутниц всегда дети счастливые родятся!
— Да кто это вам сказал, что он сын распутницы? Откуда вы это взяли?
— Да будь он от кого другого рожден, вам бы его так не полюбить! Уж ежели бы вы действительно божье дело хотели сделать, взяли бы себе одного из сыновей тетушки Стеллы, ей ведь такую семью никак не прокормить. А о подкидышах пускай король беспокоится!
Старый Кола оперся на свою терновую палку, обхватил руками подбородок, прищурился и нахмурил брови. Он думал по старинке: в его глазах все подкидыши были незаконнорожденными, и заботиться о них должен только король, иначе говоря — государство.
Но Роза в ответ только еще крепче поцеловала малютку, приговаривая:
— Это ведь наш маленький барон, наш маленький князь, наш маленький принц.
А муж ее, положив руки на колени, сосредоточенно глядел на нее и на ребенка и только молчал.
Завистливые и злобные соседки, видя, что приемыша одевают не хуже какого-нибудь маленького синьора, презрительно стали называть его «подкидыш Розы». Слыша все это, Роза бросала тесто, которое месила, и, держась голыми, выпачканными в муке руками за косяк двери, начинала переругиваться с ними:
— Все вы негодные, глупые бабенки! Смотрите, как бы ваших детей где-нибудь подбирать не пришлось, если у вас теперь даже жалости нет к бедному малютке, который вам ничего худого не сделал.
— Кому ты это говоришь, сплетница несчастная!
— Да всем вам говорю! А кому-нибудь еще и морду набью!
А когда мальчик, который к тому времени уже подрос, играя со своими сверстниками, ссорился и дрался с ними и все ему кричали: «Подкидыш, подкидыш!», а он начинал плакать, потому что его звали не тем именем, которое он всегда слышал от матери, Роза выходила из себя и набрасывалась на мальчишек, награждая их подзатыльниками и пинками.
— Я не я буду, если кого-нибудь из вас не покалечу!
Муж ее, возвращаясь с поля, заставал ее всю в слезах.
— Пускай себе болтают, — успокаивал он ее, — без хлеба они его все равно не оставят! Да, столько хлеба, сколько у него будет, их детям за всю жизнь не видать! Все ведь это зависть! Пускай себе говорят. Теперь вот уж он и в школу пойдет.
Роза вся сияла от удовольствия, видя, как мальчик приходил домой из школы с клеенчатой сумкой через плечо. Она стояла и дивилась, глядя на то, как Нино, усевшись за специально для него заказанный маленький столик, исписывал свои тетрадки каракулями.
Она представляла его себе уже выросшим красивым, серьезным юношей. Кем он будет? Адвокатом? Врачом? Священником? Она так и не могла решить, какую профессию ему следует избрать. Ей бы хотелось, чтобы он пошел по духовной части, стал священником, потом получил приход… Она бы тогда ни одной его службы не пропускала, все его проповеди слушала… Но муж говорил ей:
— Пусть он станет доктором.
— Пусть будет тем, кем господь захочет его сделать, — говорила она наконец.
А сама все же расспрашивала мальчика:
— Кем ты хочешь стать? Адвокатом? Доктором?
— Я хочу быть военным, мамочка; и я буду носить саблю и шляпу с перьями, — ответил однажды мальчик.
Розу это возмутило. Солдатом — нет! Королю и так хватает молодых ребят, у которых матери есть. А ее сын должен всегда оставаться с ней, он будет ей посохом в старости, столпом ее дома, деревом у нее в саду, ее святыней. Все образы народных песен приходили ей на ум, разжигали ее воображение. Она, бедная, едва не позабыла, что этот мальчик был подкидышем. Может быть, впрочем, она еще больше любила его за это. Ей хотелось как бы вдвойне быть ему матерью, чтобы вознаградить его за несчастную судьбу, которая швырнула его, словно маленького зверька, в руки совершенно чужих людей, беззащитного, совсем одинокого на свете.
И вот однажды, придя из школы, он спросил:
— А это правда, что ты мне не мама?
Она почувствовала, как при этих словах у нее сжалось сердце, и проплакала потом целый день.
— Кто тебе это сказал?
— Марко, макаронщика сын.
— Так поди скажи ему…
Но тут она умолкла, а потом целый день бормотала про себя те гневные слова, которым ей хотелось его научить. Она заливалась слезами, в отчаянии кусала себе губы. А потом пошла отругать макаронщика, требуя, чтобы он воспитывал как следует своего сына.
— Да пускай себе говорят, — повторял муж. — Все это от зависти. Мы вот его как ангелочка оденем к празднику, который на первое майское воскресенье приходится. Дон Антонио, что стихи пишет, сказал мне, какие он для него славные стишки сочинил.
В этот день и муж и жена были на седьмом небе от радости. Дон Кармине, церковный сторож, одел мальчика в латы из серебряной бумаги, прикрепил ему к плечам чудесные крылышки из раскрашенного картона, а на голову ему надел позолоченный шлем.
— Взгляните-ка на него, дядюшка Кола!
Роза брала мальчика на руки и показывала его ворчливому старику, который целые дни просиживал у дверей своего дома и только и делал, что злословил то про одного, то про другого, не умолкая ни на минуту. За это его и прозвали: дядюшка Брехун.
— Взгляните-ка на него, дядюшка Кола!
— У распутниц всегда дети счастливые бывают, — по обыкновению ответил старик.
— А вы дурак, вот вы кто, — отрезала Роза, поворачиваясь к нему спиной.
Для Розы и ее мужа день, когда они привезли мальчика из Кальтаджироне, день, когда он в первый раз пошел в школу, и день, когда он вместе с сыновьями знатных синьоров и другими мальчиками изображал ангела на весеннем празднике, были незабываемыми днями.
Они часто вспоминали об этих событиях и благодарили за все господа бога и пресвятую мадонну.
— Знаешь, с этого года ведь все у нас на лад пошло. Вместе с мальчиком к нам в дом пришла удача. Завтра вот я куплю еще одного быка; у нас будет два плуга. Я найму еще одного работника.
— А полотно-то у нас — просто загляденье! А наседка с цыплятами! А борова-то мы какого к рождеству продадим! Все это он нам принес! И умница же он, таких и детей-то не бывает!
— Учитель сказал мне: «Он получит первую награду, и теперь вам только одно остается сделать — отправить его в Кальтаджироне дальше учиться».
— Как, одного?
— А как же все другие отправляют?
— Я поеду с ним. А то как же он там жить будет? Пропадет ведь совсем.
— Ему уже тринадцать лет; как все поедут, так и он, — сказал муж. — В Кальтаджироне у меня есть приятель, мы отправим мальчика к нему.
Они мечтали о будущем счастье, о предстоящей награде. Роза хотела в этот день устроить роскошный обед, позвать кое-кого из соседей и послать хлеба, вина и мяса бедной тетушке Стелле, которая с детьми живет впроголодь. Пускай в этот день не только у них одних будет праздник.