Страница 161 из 170
Микуччо вскочил, подняв брови, точно для того, чтобы подтвердить этот вывод; снова подул на свои заледеневшие руки и затопал ногами.
— Холодно? — спросил его слуга проходя. — Теперь уже не долго ждать. Пройдите сюда, в кухню. Здесь вам будет лучше.
Микуччо не захотел последовать совету слуги; который смущал и раздражал его своим аристократическим видом. Он снова сел и погрузился в печальные думы. Немного спустя его мысли прервал резкий звонок.
— Дорина, это синьора! — воскликнул слуга, торопливо натягивая фрак, и побежал открывать, но, увидав, что Микуччо устремился за ним, резко остановился, чтобы задержать его:
— Вы подождите здесь. Дайте мне раньше доложить о вас.
— Ой-ой-ой! — протянул заспанный голос за занавеской. И немного спустя появилась коренастая, небрежно одетая бабища, хромавшая на одну ногу и закутанная до самого носа в шерстяную шаль, из-под которой виднелись золотистые крашеные волосы; она еще никак не могла проснуться.
Микуччо ошеломленно смотрел на нее. Та тоже удивленно вылупила глаза на незнакомца.
— Синьора вернулась, — повторил Микуччо.
Тогда внезапно Дорина пришла в себя.
— Я сейчас, сейчас… — сказала она, сняв и швырнув шаль за занавеску, и всем своим тяжелым телом устремилась к выходу.
Появление этой крашеной ведьмы, запрещение слуги — все это вызвало у подавленного Микуччо тревожное предчувствие. Он услышал пронзительный голос тети Марты:
— Туда, в зал! В зал, Дорина!
Слуга и Дорина прошли перед ним, неся великолепные корзины с цветами. Он вытянул шею, чтобы поглядеть в глубину, в освещенный зал, и увидел множество мужчин во фраках, услышал неясный говор. У него потемнело в глазах: он был так удивлен, так взволнован, что не заметил, как глаза его наполнились слезами. Он зажмурился и весь сжался в темноте, словно для того, чтобы не поддаться мучительному чувству, которое вызвал в нем долгий пронзительный взрыв смеха. Смех Терезины? Боже мой, почему же она так смеется в той комнате?
Подавленный возглас заставил его открыть глаза, и он увидел перед собой совершенно неузнаваемую тетю Марту — она была в шляпе, бедняжка! И точно придавлена великолепной, богатейшей бархатной мантильей.
— Как, Микуччо… ты здесь?
— Тетя Марта!.. — воскликнул Микуччо, почти в испуге глядя на нее.
— Как же это ты так! — взволнованно продолжала старушка. — Не предупредив? Что случилось? Когда ты приехал? Как раз сегодня… О боже! боже!..
— Я приехал, чтобы… — пробормотал Микуччо, не зная, что сказать.
— Подожди! — прервала его тетя Марта. — Что теперь делать? Что делать? Видишь, сколько народу, сынок? Это праздник Терезины, ее бенефис… Подожди, подожди здесь немножко…
— Если вы, — пробормотал Микуччо, у которого от страха сжалось горло, — если вы считаете, что я должен уйти…
— Нет, подожди немного, я тебе говорю, — торопливо ответила добрая старушка и совсем смутилась.
— Да я, — продолжал Микуччо, — и не знаю, куда мне здесь пойти… в такой час…
Тетя Марта ушла, сделав ему рукой в перчатке знак подождать, и вышла в зал, в котором немного спустя, как показалось Микуччо, разверзлась бездна: так внезапно наступило молчание. Потом он услышал ясно, отчетливо слова Терезины:
— Одну минуту, синьоры!
И снова глаза его затуманились в ожидании ее появления. Но Терезина не появилась, и разговор в зале опять возобновился. Вместо этого через несколько минут, показавшихся ему вечностью, появилась тетя Марта, без шляпы, без мантильи, без перчаток, уже не такая смущенная, как раньше.
— Подождем немного здесь, хорошо? — сказала она. — Я побуду с тобой… Там ужинают… А мы останемся здесь. Дорина накроет этот столик, и мы поужинаем вместе здесь; вспомним хорошее время, а?.. Я прямо не верю, что вижу тебя, сынок мой, здесь, здесь, наедине… Там, понимаешь, столько гостей… Она, бедняжка, не может обойтись без этого… Для карьеры, понимаешь? Ну что поделаешь! Видел газеты? Большие дела, сынок! А я… я все время как на море… Не верится, что могу посидеть здесь с тобой сегодня вечером.
И добрая старушка говорила, говорила, инстинктивно стараясь не дать Микуччо времени думать, затем, растроганно глядя на него, улыбнулась, потирая руки.
Дорина торопливо накрыла стол, потому что там, в зале, уже начался ужин.
— Она придет? — прерывающимся голосом мрачно спросил Микуччо. — Я потому спрашиваю, что хотел бы хоть увидеть ее.
— Ну конечно, придет, — подхватила старушка, стараясь скрыть смущение. — Как только освободится на минутку; она сама сказала.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись, словно только что узнали друг друга. Несмотря на замешательство и волнение, их души нашли путь друг к другу и приветствовали друг друга улыбкой. «Вы тетя Марта», — говорили глаза Микуччо. «А ты Микуччо, мой дорогой, хороший сынок, все тот же, бедняжка!» — отвечали глаза тети Марты. Но тотчас же добрая старушка опустила их, чтобы Микуччо не прочел в них ничего другого. Она опять потерла руки и сказала:
— Поедим, а?
— Я так голоден! — воскликнул весело и доверчиво Микуччо.
— Перекрестимся прежде; здесь, при тебе, я могу креститься, — с лукавым видом добавила старушка, подмигивая, и перекрестилась.
Слуга вошел и подал первое блюдо. Микуччо внимательно наблюдал за тем, как тетя Марта берет кушанье. Но когда наступила его очередь и он протянул руки, то подумал, что они грязные после долгого пути, покраснел, смутился, поднял глаза и взглянул на слугу, который очень вежливо слегка кивнул ему головой и улыбнулся, словно приглашая попробовать. К счастью, тетя Марта вывела гостя из затруднения:
— Подожди, подожди, Микуччо, я тебе сама положу.
Он готов был расцеловать ее в порыве благодарности!
Когда кушанье было положено и слуга ушел, Микуччо тоже торопливо перекрестился.
— Славный ты мой сынок! — сказала ему тетя Марта.
И он почувствовал себя спокойно, на своем месте, и начал есть с небывалым аппетитом, не думая ни о руках, ни о слуге.
Все же каждый раз, как слуга входил или выходил из зала, открывая стеклянную дверь, и оттуда доносилась волна смутного говора и взрывы смеха, он взволнованно оглядывался и смотрел в печальные, добрые глаза старушки, точно желая прочесть в них объяснение. Но вместо этого читал в них просьбу ни о чем сейчас не спрашивать и отложить разговор. И оба опять улыбались друг другу, ели и говорили о далекой родине, о родных и знакомых, о которых без конца расспрашивала тетя Марта.
— Ты не пьешь?
Микуччо протянул руку, чтобы взять бутылку; но в этот момент дверь в зал открылась; послышалось шуршание шелка, торопливые шаги, и вдруг что-то засверкало, словно комната внезапно очень ярко осветилась, чтобы ослепить его.
— Терезина…
Голос замер у него на губах от изумления. Ах, совсем королева!
С раскрасневшимся лицом, широко раскрытыми глазами, с разинутым ртом, ошеломленный, он смотрел на нее. Как же это она… такая? Обнаженные грудь, плечи, руки… вся сверкает драгоценностями и шелком… Нет, нет, ему не верилось, что перед ним она живая, действительно живая и реальная. Что она ему говорила? Он ничего не узнавал в этом волшебном видении — ни голоса, ни глаз, ни смеха.
— Как живешь? Ты теперь здоров, Микуччо? Чудно, чудно… Мы скоро увидимся… А пока с тобой побудет мама… Согласен?
И Терезина, шурша шелком, убежала в зал.
— Ты не ешь больше? — робко спросила тетя Марта, чтобы прервать оцепенение Микуччо.
Тот едва взглянул на нее.
— Ешь, — настойчиво сказала старушка, показывая на тарелку.
Микуччо засунул два пальца за почерневший, смятый воротничок и оттянул его, стараясь перевести дух.
— Есть?
И он несколько раз, словно благодаря, провел пальцами под подбородком, чтобы показать: не лезет, не могу. Некоторое время он молчал, угнетенный, все еще полный мелькнувшим видением, а потом пробормотал:
— Какой она стала…
И он увидел, как тетя Марта с горечью покачала головой и тоже перестала есть, точно чего-то ждала.