Страница 114 из 170
— Вот они! Идут ко дворцу. У них оружие!
Дон Луиджи, оставив Карлетто, выбежал на балкон.
III
И правда, толпа с ревом устремилась вверх по широкой дороге, потрясая оружием, вилами, косами, и в ярости ее была такая согласованность, что она казалась не скопищем отдельных людей, а единой массой слепого вещества, движимой некоей неодолимой силой. В несколько минут она оказалась у самого дворца, окружила его, как огромная извивающаяся змея, и замкнула все здание тесным кольцом. Кое-кто из мятежников держал в руках длинные связки зажженных, как факелы, камышей, которые красноватым дрожащим светом озаряли лица и с громким треском разбрасывали кругом искры и мелкие горящие щепки. Другие, тесно сплотившись, вздымали шест, с которого свисало мертвое человеческое тело. Их голоса и жесты сулили смерть. Сквозь их ругательства прорывалось все одно и то же имя:
— Кассаура! Кассаура!
С ужасом и отчаянием герцог Офенский узнал в изуродованном трупе на шесте Винченцо Мурро, которого он еще ночью послал за солдатами. Он указал на подвешенное тело Маццагронье, и тот произнес тихим голосом:
— Теперь конец!
Но эти слова расслышал дон Филиппо, и он заныл так жалобно, что у всех сжалось сердце.
Слуги толпились у дверей, бледные, дрожащие от страха. Одни плакали, другие взывали к святым угодникам, кое-кто уже подумывал о предательстве. Нельзя ли, выдав хозяина толпе, спасти свою шкуру? Пять-шесть человек похрабрее держали совет, подбодряя друг друга.
— На балкон! На балкон! — вопил бушующий народ. — На балкон!
Герцог Офенский отвел дворецкого в сторону и о чем-то тихо переговорил с ним. Потом он обратился к дону Филиппо:
— Сядьте в кресло, отец. Так будет лучше.
Слуги задвигались, зашептались. Двое подошли помочь паралитику спуститься с кровати, двое других подкатили кресло на колесиках. Усадить тучного старика было нелегко: он задыхался, громко стонал, тяжело опустив руки на шею поддерживающих его слуг. Он обливался потом, и в комнате с плотно закрытыми окнами стоял нестерпимый запах. Когда старика наконец усадили в кресло, ноги его ритмическим движением застучали об пол. Огромное дряблое брюхо дрожало, свисая к коленям, словно пустой мех для вина.
Тогда герцог сказал Маццагронье:
— Ну иди, Джованни!
И тот решительным движением распахнул двери и вышел на балкон.
IV
Его встретил мощный крик. Пять, десять, двадцать пылающих связок камыша соединились, озаряя лица, возбужденные жаждой резни, стальные дула ружей, лезвия топоров. Лица факелоносцев были грубо обсыпаны мукой для защиты от искр, и в этой белой маске странно сверкали их налитые кровью глаза. Черный дым клубился, быстро рассеиваясь в воздухе. Языки пламени стелились по ветру, соединяясь в одну ленту и свистя, словно грива каких-то адских существ. Камышины потоньше и посуше воспламенялись все целиком, скручивались, багровели, ломались и трещали, как бенгальский огонь. Это было веселое зрелище.
— Маццагронья! Маццагронья! Смерть подлецу! Смерть косоглазому! — кричали все, теснясь под балконом, чтобы их брань наверняка достигла дворецкого.
Маццагронья простер руку, словно для того, чтобы унять шум, напряг до отказа голосовые связки и, чтобы внушить народу почтение, начал с имени короля, как будто читал какой-нибудь новый закон:
— Именем его величества Фердинанда Второго, божьей милостью короля обеих Сицилий, Иерусалима[114]…
— Смерть вору!
Сквозь крики раздались два-три ружейных выстрела, пули попали оратору в грудь и в лоб, он зашатался, замахал высоко поднятыми руками и упал ничком. При этом голова его застряла между двумя железными прутьями решетки и свесилась с балкона, как тыква. На землю с нее капала кровь.
Это зрелище развеселило толпу. Крики взлетели высоко к звездам.
Тогда люди, державшие шест с трупом, подошли к балкону и поднесли Винченцо Мурро к дворецкому. Пока шест раскачивался в воздухе, народ смолк, пристально глядя на сближенные мертвые головы. Какой-то стихотворец, намекая на бесцветные глаз альбиноса Маццагроньи и уже гноящиеся глаза мертвого посланца, во все горло выкрикнул экспромт:
Мощный взрыв хохота встретил шутку поэта. И смех переходил с уст на уста, как шум горного потока, сбегающего вниз по камням.
Другой стихотворец вступил в соревнование с первым:
Новый взрыв смеха.
Третий крикнул:
Новые и новые двустишия сыпались на Маццагронью. Свирепая радость охватила души этих людей. Вид и запах крови опьянял и стоявших впереди. Томазо ди Беффи и Рокко Фурчи устроили состязание — кто ловчее угодит камнем в свисающий с балкона череп еще не остывшего мертвеца. При каждом ударе голова раскачивалась и проступала кровь. Под конец камень Рокко Фурчи попал прямо в макушку. Раздался сухой треск. Зрители захлопали в ладоши. Но вскоре им надоел Маццагронья.
— Кассаура! Кассаура! Герцог! Смерть ему!
Фабрицио и Фердинандо Шоли пробрались в гущу народа, подстрекая самых озлобленных. На окна дворца посыпался ужасающий град камней вперемешку с ружейными выстрелами. Выбитые стекла осыпали осаждающих, камни отскакивали от стен, и в первых рядах оказалось немало раненых.
Когда не осталось камней и вышли все пули, Фердинандо Шоли крикнул:
— Ломай двери!
И этот крик, подхваченный множеством голосов, отнял у герцога Офенского последнюю надежду на спасение.
V
Никто не решался закрыть балкон, на котором пал Маццагронья. Труп его валялся все в том же жалком положении. А так как мятежники, чтобы освободить руки, оставили шест у перил балкона, из-за гардин, раздуваемых ветром, виднелся и окровавленный труп посланца с обрубленными топором конечностями. Было уже совсем темно. Сверкали бесчисленные звезды. Где-то вдали горело жнивье.
Услышав, как стучат в двери, герцог Офенский решил сделать еще одну попытку. Дон Филиппо совсем обезумел от ужаса — он не открывал глаз, не произносил ни слова. Карлетто Груа с перевязанной головой забился в угол, зубы его стучали от лихорадки и страха, перепуганными выпученными глазами он следил за каждым шагом, за каждым жестом, за каждым движением своего господина. Почти все слуги попрятались на чердаках, лишь несколько человек остались в соседних комнатах.
Дон Луиджи созвал их и стал ободрять, вооружил пистолетами и ружьями, а затем каждому указал место за подоконниками или за дверными шторами балконов. Каждый должен был стрелять по толпе как можно быстрее и чаще, молча и стараясь не обнаружить себя.
— Вперед!
Осажденные открыли огонь. Дон Луиджи надеялся вызвать у неприятеля панику. Сам он заряжал и разряжал свои пистолеты с поразительной быстротой, без устали. Толпа была густая, и ни один выстрел не пропадал даром. Крики, раздававшиеся после каждого залпа, возбуждали слуг и усиливали их рвение. Среди мятежников уже начиналось замешательство. Многие побежали прочь, оставляя раненых на произвол судьбы.
Тогда у кучки слуг вырвался победный крик:
— Да здравствует герцог Офенский!
Увидев спины врагов, эти трусы осмелели. Теперь они уже не прятались, не стреляли вслепую, но, горделиво выпрямившись, старались попасть в намеченную цель. И каждый раз, когда кто-нибудь из врагов падал, раздавался вопль:
— Да здравствует герцог!
114
Имеется в виду Фердинанд II, король обеих Сицилий (то есть Сицилии и Неаполя) в 1830–1859 годах, прозванный «Король-бомба» за то, что во время подавления революции 1848–1849 годов по его приказу был подвергнут варварской бомбардировке город Мессина в Сицилии. На титул короля Иерусалима короли обеих Сицилий претендовали на том основании, что во время пятого крестового похода германский император Фридрих II, бывший в то же время королем Сицилии, занял Иерусалим и в 1229 году короновался королем Иерусалимским.