Страница 107 из 170
Потом ребенка у нее взяли, унесли, скрыли неизвестно где. С тех пор она его не видела. Она возвратилась домой и стала жить с мужем, как живет большинство женщин, и никакие другие события не нарушали мирного течения этой жизни. Других детей у нее не было.
Но в душе ее навсегда сохранилась память о ребенке, сохранилось идеализирующее обожание этого существа, которого она с тех пор никогда не видела, о котором не знала ничего — даже где оно теперь находится. Однако мысль о нем не угасала. Она вспоминала малейшие подробности пережитого в те дни. Ясно видела перед собой ту местность, деревья, окружавшие дом, линию холма, замыкавшую горизонт, цвет и рисунок покрывала на постели, пятно на потолке комнаты, расписной подносик, на котором ей подавали стаканы, — все, все, и так отчетливо, так подробно. Призраки этого далекого прошлого поминутно оживали в ее памяти, просто так, беспорядочно, бессвязно, словно во сне. Она ясно, как живые, различала проносящиеся перед нею лица людей, которых она там видела, все их движения, каждый незначительный жест, их выражение, их взгляды. Ей казалось, что в ушах ее еще звенит плач ребенка, что она касается его тоненьких, слабеньких розовых ручонок — единственного, может быть, во всем его теле, что вполне сформировалось: в уменьшенном виде это уже были руки человека, с почти незаметной сетью жилок, с тончайшими складочками на суставах и прозрачными нежными ноготками, едва-едва лиловатыми. О, эти ручки! С каким невыразимым трепетом думала мать об их бессознательной ласке! Как она ощущала их запах, такой странный, напоминавший запах молодых, едва оперившихся голубей! Так, замкнутая в этом особом внутреннем мире, с каждым днем все более становившемся неким подобием действительности, прожила донна Лаура целые годы, много лет, до самой старости. Столько раз спрашивала она бывшего любовника о сыне. Ей так хотелось увидеть его, знать, как он живет.
— Ну, скажите мне хоть, где он. Пожалуйста!
Маркиз, опасаясь с ее стороны какой-нибудь неосторожности, отказывался говорить: не нужно с ним видеться. Она не сможет сдержаться и выдаст себя. Сын обо всем догадается, воспользуется тайной в своих личных целях, может быть все откроет… Нет, нет, незачем ей его видеть.
У донны Лауры не находилось возражений против этих благоразумных доводов. Она не могла представить себе, что тот ее крошка вырос, что он уже взрослый, уже приближается к пожилому возрасту. Со дня его рождения прошло сорок лет, а в мыслях своих она видела лишь розового малютку с еще сомкнутыми веками.
Но вот к маркизу ди Фонтанелла пришла смерть. Когда донна Лаура узнала о болезни старика, ею овладела такая мучительная тревога, что однажды вечером, не в силах будучи выносить эту пытку, она вышла одна нз дому и пошла к больному — ее гнала неотвратимая мысль, мысль о сыне. Старик не должен умереть, не открыв ей тайны.
Она шла, прижимаясь к стенам, словно старалась пройти никем не замеченной. На улицах было полно народа. Дома розовели в последних лучах заката. Между двумя домами она увидела сад, весь лиловый от цветущей сирени. Стаи ласточек стремительно чертили в лучистом воздухе переплетающиеся круги. С криком и гамом гурьбою пробегали мимо нее дети. Порою проходила под руку с мужем беременная женщина, и на стену падала тень ее расплывшегося тела.
Все кругом — и люди и природа — жило полной, радостной жизнью, и от этого донна Лаура была странно возбуждена. Она убыстряла шаг, она почти бежала. От пестроты и блеска витрин, открытых магазинов, кофеен глаза ее ощущали острую боль. Мало-помалу в голове ее стало как-то мутиться, в душу закрадывалось нечто вроде страха. Что она делает? Куда идет? В этом расстройстве чувств ей казалось, что она совершает греховный поступок. Ей казалось, что все на нее смотрят, угадывают ее мысли.
Солнце заливало город последними багровыми лучами. Там и сям из винных погребков слышались песни.
Донна Лаура дошла до дверей нужного ей дома, но у нее не хватало сил войти. Она сделала еще шагов двадцать, вернулась назад, опять прошла мимо. Наконец решилась переступить порог, поднялась по лестнице и в изнеможении остановилась в прихожей.
Дом был полон того бесшумного волнения, которое всегда поднимают у постели больного его близкие. На цыпочках проходили слуги, что-то принося и унося. В коридоре велись приглушенные разговоры. Какой-то лысый господин в черном прошел через зал, поклонился донне Лауре и вышел.
У одного из слуг донна Лаура спросила достаточно твердым голосом:
— Где маркиза?
Слуга почтительным жестом указал на соседнюю комнату и побежал доложить о донне Лауре.
Появилась маркиза. Это была довольно полная седая дама. В глазах ее стояли слезы. Она раскрыла подруге объятия, не произнося ни слова, еле сдерживая рыдания.
Через некоторое время донна Лаура спросила, не поднимая глаз:
— Можно его видеть?
Произнеся эти слова, она стиснула зубы, чтобы подавить сильную дрожь.
Маркиза ответила:
— Идем.
Обе женщины вошли в комнату больного. По ней различался мягкий свет, воздух был наполнен запахом лекарств, все предметы отбрасывали странные длинные тени. Маркиз Фонтанелла лежал в постели бледный, весь в морщинах. Увидев донну Лауру, он улыбнулся и медленно произнес:
— Спасибо, баронесса.
И он протянул ей влажную теплую руку и, сделав внезапное усилие, как бы воспрянул духом и заговорил о том, о сем, отчеканивая слова, как тогда, когда был здоров.
Но донна Лаура, стоя в тени, не спускала с него глаз, полных такой пламенной мольбы, что он, догадавшись, обратился к жене:
— Джованна, пожалуйста, приготовь мне сама питье, как нынче утром.
Маркиза извинилась перед гостьей и, ничего не подозревая, вышла. В доме было так тихо, что слышны были ее удаляющиеся шаги. Тогда донна Лаура рванулась к старику, склонилась над ним, взяла его за руки и взглядом своим вырвала у него слова:
— В Пенти… Лука Марино… У него жена, дети, дом… Не надо тебе его видеть! Не надо! — пробормотал старик через силу, с расширенными от ужаса зрачками. — В Пенти… Лука Марино… Не выдавай себя!
В комнату уже входила маркиза, неся больному питье.
Донна Лаура села, скрыв свое волнение. Больной выпил. Глотки проходили ему в горло с клокотанием, один за другим, через правильные промежутки.
Наступило молчание. Казалось, больной погрузился в забытье. Черты лица его еще больше осунулись. Более глубокие, почти черные тени сгущались в его глазных впадинах, под скулами, у ноздрей, на шее.
Донна Лаура простилась с подругой и тихонько ушла, сдерживая дыхание.
II
Все это вспоминала старая дама, сидя в беседке в тишине сада. Что же удерживало ее теперь от свидания с сыном? У нее хватило бы сил сдержаться, она не выдала бы себя, нет. Ей достаточно было бы только увидеть его, своего сына, которого она держала на руках всего один день, столько, столько лет назад! Он вырос? Он теперь большой? Красивый? Какой он?
И задавая себе все эти вопросы, она никак не могла внутренним взором представить себе своего сына, ставшего взрослым мужчиной. В ней неизменно оставался образ малыша, он вытеснял все другие образы, побеждая ясной отчетливостью своих очертаний любое воображаемое представление, которое она пыталась вызвать. Она не подготовляла свою душу к встрече, но безвольно отдавалась неопределенному чувству. В эти мгновения она утрачивала сознание действительности.
«Я увижу его! Увижу!» — повторяла она в каком-то опьянении.
Все кругом молчало. Ветер наклонял венчики роз, которые продолжали тяжело раскачиваться и после того, как его порыв стихал. Струи фонтанов вздымались и сверкали среди листвы, словно клинки рапир.
Некоторое время донна Лаура прислушивалась. В священной полуденной тишине возникало ощущение чего-то огромного, неумолимого, наполнявшего ей душу таинственным страхом. Она поколебалась, потом двинулась вперед быстрыми шагами, дошла до решетки, обвитой цветами и зеленью. Остановилась, оглянулась и открыла калитку. Перед нею под полуденным солнцем расстилались безлюдные поля. Вдали четко вырисовывались на синеве неба белые дома Пенти, колокольня, купол церкви, несколько пиний. Река, извилистая, сверкающая, струилась по долине, подходя к самым домам.