Страница 10 из 170
— Ты покидаешь меня? — пролепетала Принцесса.
— Кто тебе это сказал?
— Никто, но я знаю, догадываюсь. Ты уезжаешь?
Он опустил голову. Еще мгновенье она смотрела на него полными слез глазами, затем отвернулась и опять тихо заплакала.
Тогда, быть может оттого, что она потеряла голову, или оттого, что сердце ее разрывалось от горя, она заговорила и рассказала ему то, что всегда скрывала из робости или из самолюбия, рассказала, как познакомилась с тем, другим. По правде сказать, родители ее не были состоятельными людьми: отец занимал маленькую должность в правлении железной дороги, мать прирабатывала вышиванием; но когда зрение ее ослабело, Принцесса поступила в модный магазин, чтобы хоть немного помочь семье. А уж там отчасти красивые платья, которых она насмотрелась, отчасти сладкие речи, которых она наслушалась, отчасти дурной пример, отчасти тщеславие и легкомыслие, отчасти советы подруг и отчасти этот молодой человек, постоянно ходивший за ней по пятам, довершили остальное. Она не понимала, что совершает дурной поступок, пока не почувствовала необходимость скрывать его от родных. Отец ее был порядочный человек, мать — святая женщина; они умерли бы с горя, если бы могли «это» заподозрить, да они никогда и не считали «это» возможным, хотя сами допустили, чтобы дочь поддалась искушению. Только она одна была во всем виновата… Или, скорее, вина была не ее; но тогда чья же? Конечно, она не хотела бы знать того, другого, теперь, когда она познакомилась со своим Паоло, и если Паоло ее бросит, она не желает знать больше никого… Она говорила тихим голосом, закрыв глаза и положив голову к нему на плечо.
Выйдя от Биффи, они задержались немного по дороге и проделали снова весь via crucis[11] их милых и печальных воспоминаний: вот на этом перекрестке они встретились впервые, на этом тротуаре они остановились и обменялись несколькими словами. «Смотри-ка! Это было здесь!» — говорили они. «Нет, немного дальше». Безразличные ко всему окружающему, они брели, как праздношатающиеся; расставаясь, сказали друг другу — «до завтра».
На другой день Паоло готовился к отъезду, а Принцесса, стоя на коленях перед старым, неуклюжим сундуком, помогала укладывать в него кое-какое платье, книги и ноты, на которых она нацарапала свое имя в те счастливые дни. Сколько раз она видела на нем это платье! Теперь одна вещь покрывала другую, и больно было смотреть, как они исчезают навсегда. Паоло подавал ей одежду, доставая ее то из комода, то из шкафа, она осматривала каждую вещь, развертывала и складывала опять, затем старательно выбирала ей место среди носков и платков, чтобы она не помялась. Они почти не разговаривали, делая вид, что спешат. Девушка отложила в сторону старый календарь, на котором Паоло обычно делал различные записи.
— Оставишь это мне? — спросила Принцесса. Он кивнул головой, не оборачиваясь.
Когда сундук был уложен, на стульях и на вешалке оставалась еще кое-какая ветхая одежда и старое пальто.
— Это я приберу завтра, — сказал Паоло.
Девушка нажала коленом на крышку, а Паоло затянул потуже ремни. Затем она подошла к кровати, на которой оставила вуаль и зонтик, и печально присела на край. Стены казались голыми и унылыми, в комнате оставался лишь большой сундук; Паоло ходил взад и вперед, роясь в ящиках и связывая в узел последние вещи.
Вечером они пошли в последний раз погулять. Она робко опиралась на его руку, как будто возлюбленный постепенно становился ей чужим. Они зашли к Фоссати, как, бывало, в праздничные дни, но там им не стало веселее, и они скоро ушли. Молодой человек думал, что все эти люди вернутся сюда еще не раз и встретят Принцессу, а Принцесса думала, что не увидит уж больше Паоло в этой толпе. Молодые люди зашли, как обычно, выпить пива в маленькое кафе на площади Бонапарта. Паоло нравилась эта большая площадь, где он в летние вечера столько раз гулял под руку со своей Принцессой. Издали доносилась музыка из кафе Ньокки и виднелись ярко освещенные полукруглые окна театра Даль Верме. Огни полутемной улицы время от времени мигали, у кафе и пивных толпился народ. В далеком темном небе мерцали звезды, то тут, то там в темных аллеях и между деревьями светились газовые фонари и, чернея, мелькали молчаливые пары. «Вот и последний вечер!» — думал Паоло.
Они сели в слабо освещенном уголке, подальше от толпы, возле изгороди из рахитичных кустов, посаженных в старые бочки из-под керосина. Принцесса сорвала два листочка и один протянула Паоло — в прежнее время она непременно бы рассмеялась. Подошел слепой, бренча на гитаре поочередно все известные ему песенки. Паоло отдал ему всю мелочь, которая была у него в карманах.
В последний раз они увиделись на вокзале, в минуту отъезда, в горькую минуту торопливого прощания, когда люди не чувствуют больше ни стыда, ни увлечения, ни поэзии среди толкотни и шума равнодушной толпы отъезжающих. Принцесса как тень следовала за Паоло от багажной кладовой к билетной кассе, делая столько же шагов, сколько и Паоло, и молча держа свой зонтик под мышкой; она была бледна как полотно.
Он, напротив, был возбужден и казался очень занятым. Когда они входили в зал ожидания, контролер спросил билеты; Паоло предъявил свой, а у бедной девушки билета не было. Им пришлось лишь второпях пожать друг другу руку в толпе, которая толкалась у входа, при контролере, проверявшем билеты.
Она осталась стоять, у дверей с зонтиком в руках, словно еще кого-то ожидая, смотря по сторонам на большие объявления, расклеенные на стенах, и на пассажиров, которые шли от билетных касс в зал ожидания. Она провожала их тем же безразличным взглядом в глубь зала, а затем смотрела на вновь проходивших. Десять минут длилась эта пытка; наконец прозвучал колокол и раздался свисток паровоза. Девушка стиснула свой зонтик и, пошатываясь, медленно направилась к выходу. Выйдя из вокзала, она присела на каменную скамью.
«Прощай! Ты уходишь от меня, а мое сердце так к тебе привязалось! Прощай и ты, что ушел от меня раньше него! Прощай и ты, что придешь после него и уйдешь так же, как и он, прощай!»
Бедная девушка!
А ты, бедный великий артист пивных, иди влачи свою цепь; одевайся лучше и ешь каждый день; упивайся своими былыми мечтами среди табачного дыма и паров джина в далекой чужой стране, где никто тебя не знает и не любит; забывай Принцессу с другими тамошними принцессами, когда собранные у дверей кафе деньги рассеют грустные мысли о последнем прощании на унылом вокзале. А потом, когда ты вернешься обратно, уже не молодым, не бедняком, не глупым и не восторженным мечтателем, каким был когда-то, и встретишь Принцессу, не напоминай ей о прошлом, о былом смехе и былых слезах, потому что она тоже располнела, больше не одевается в кредит у Кордузио и не поймет тебя.
Вот это и бывает иногда всего печальнее.
Недда
Домашний очаг в моем представлении — чистая риторика, разве что пригодная служить обрамлением для чувств чистых и спокойных, — нечто вроде лунного света, предназначенного озарять златокудрую головку. Я улыбался недоверчиво, когда мне говорили, что пламя камина может заменить друга. Да, пожалуй, иногда камин и мне казался другом, но очень навязчивым, порой чересчур угрюмым и своенравным, способным в любой момент затащить тебя с руками и ногами в свое продымленное чрево и там облобызать на манер Иуды.
Я никогда не проводил время, помешивая дрова, и не доводилось мне наслаждаться теплом, исходящим от пылающего камина. Язык дров, которые сердито потрескивают или ворчат, разгораясь, был мне непонятен. Мой глаз не привык к замысловатым узорам искр, пробегающих, как светлячки, по чернеющим головешкам, к фантастическим очертаньям обуглившихся поленьев, к бесконечным переливам коварного пламени, то сине-голубого, то красного, которое сначала так робко лижет дрова, словно нежно ласкает их, а потом вдруг вспыхивает с вызывающей дерзостью. Но когда я постиг тайну каминных щипцов и мехов для раздувания огня, я безудержно полюбил сладостную негу камина.
11
Крестный путь (лат.).