Гибель всерьез

Любовь и смерть — вечная тема искусства: Тристан и Изольда, Джиневра и Ланселот, Отелло и Дездемона… К череде гибельно связанных любовью бессмертных пар Луи Арагон (1897–1982), классик французской литературы, один из крупнейших поэтов XX века, смело прибавляет свою: Ингеборг и Антуана. В художественную ткань романа вкраплены то лирические, то иронические новеллы; проникновенная исповедь сменяется философскими раздумьями.

В толпе персонажей читатель узнает героев мировой и, прежде всего, горячо любимой Арагоном русской литературы. Но главное действующее лицо "Гибели всерьез" — сам автор, назвавший свой роман "симфонией зеркал, галереей автопортретов художника в разных ракурсах".

Луи Арагон

Венецианское зеркало

I

II

Письмо к Омеле о смысле ревности

Трехстворчатое зеркало

I

II

III

IV

V

Второе письмо к Омеле, повествующее о зеркале без амальгамы

Отступление о романе-зеркале

Первый рассказ из красной папки

Эхо

Отступление наоборот, или Зеркало-роман

Второй рассказ из красной папки

Карнавал

I

II

III

IV

V

VI

VII

Омела, или Вертящееся зеркало

Третий рассказ из красной папки

Эдип

Разбитое зеркало

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

Луи Арагон

Гибель всерьез

Но старость — это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Б. Пастернак[1]

Венецианское зеркало

I

«Мадам», — обратился он к ней при знакомстве, к концу вечера перешел на «ты», а утром назвал ее «Солнышком». Несколько дней ему казалось подходящим имя «Куничка». Ну а на чем он в конце концов остановился и как зовет ее вот уже много-много лет, я не скажу. Допустим — Омела. Для остальных она — не угодно ли — Ингеборг.

«Перестань смотреться в зеркало, — сказала Омела, — побудь с нами». Происходило это во времена Народного фронта в маленьком ресторанчике: столики там были накрыты льняными скатертями в красно-белую клетку, от которой рябило в глазах; перед каждым из нас стояло по тарелке с густо наперченным бифштексом и по три рюмки разной величины; слепой аккордеонист играл «Маркиту».

— Я вовсе не смотрюсь, — сказал Антуан.

Его возражения пропустили мимо ушей — кто же не знает Антуана. Если бы он принялся всерьез разубеждать Омелу, их друзья только улыбнулись бы. Потому что она повторяла это всякий раз, как только у него становился вот такой, как сейчас, отрешенный взгляд. Кому бы пришло в голову, что, глядя в зеркало, Антуан только зеркало и видит, и никогда — самого себя? Он был бы и рад посмотреть на себя в зеркало. Никому, даже Омеле, он не признавался в этой своей ущербности. В тот раз с ними сидел только один их приятель. Антуан все больше уходил в себя, и этот приятель с Омелой болтали, как будто были вдвоем. Пресловутое зеркало висело над головой Омелы…

Прекрасное венецианское зеркало в резной, сапфирно-синей со звездами, раме. Такая оправа мне по душе, я бы не прочь в нем покрасоваться. Антуан вздохнул. Он не помнил, как и когда это случилось. Человек, потерявший тень, знает точно: он заключил сделку с дьяволом, и тот его тень забрал, скатав, как половик. Но я-то не заключал никакой сделки, я вообще не заметил, когда именно что-то изменилось и даже не сразу понял, что мое отражение исчезло…

Когда окружающие замечают, что вы потеряли тень, поднимается шум. Но если вы потеряли отражение, этого не замечает никто. Да и сами вы вспоминаете об этом, разве что когда надо завязать галстук. Без зеркала, в общем, вполне можно обойтись. Ну, не женщине, конечно. А я и брился-то всегда не глядя.

Если не считать странности с отражением, Антуан — самый обыкновенный человек. Жизнерадостный, интересующийся всем на свете. Что в нем действительно замечательно — так это память. Он вам дословно перескажет разговоры столетней давности, опишет, кто как был одет, какие духи были у такой-то, что за человек сидел за соседним столиком и что было нарисовано на обложке меню. Омеле поначалу казалось, что он просто выдумывает. А теперь она сверяется с ним, как с энциклопедией: Альби… Антуан, я была в Альби? Или: какая на мне в тот вечер была шляпка? Ты была без шляпки. Да что ты, вот уж никогда бы не подумала… Ну, кто бы мог вообразить, что он не помнит собственного лица?

Столкнись он сам с собой на улице, он прошел бы мимо, не задержав на встречном своих черных глаз. Если бы не окружающие, которые его узнавали, он счел бы себя невидимкой. Нет, он, конечно, видит свои руки, ноги и все тело. Но это не то, ведь главное — лицо, а его-то как раз он и не видит, разве что нос, если скосить глаза. И отрешенный вид у него делается именно тогда, когда он пытается восстановить в памяти, как же он выглядит. Однако исходит из того, что знал, пока еще отражался в зеркале. Естественно, он не мог измениться с тех пор, и действительно изменился — для окружающих. Но не для самого себя, так что возраст, который, конечно, дает о себе знать — силы-то убывают, — никак не сказывается на внешности, какой она ему видится. Он помнит себя молодым. Ну, опять-таки руки — уже не те… значит, и на лбу, и вокруг рта должно быть, как с возрастом у всех. Умом он это понимает, но не чувствует, разве что, бывает, изредка коснется собственной щеки или уха и вдруг подумает: а ведь я, верно, постарел за это время… Да еще иногда замечает, что пополнел.

Не только он сам не видит себя в зеркале. Другие тоже не видят, но не обращают внимания или думают, что смотрят не под тем углом. Правда, на фотографиях он получается. Но Омела, например, считает, что на снимках он совсем не похож на себя. Да это вовсе не ты, это кто-то чужой, — говорит она. — Или ты снова шевельнулся! Поэтому механическому глазу Антуан не очень-то доверяет. Он по-прежнему чувствует себя молодым, как когда-то. И не понимает, почему к нему не так, как прежде, относятся дети. А женщины… они так скрытны, разве поймешь, что у них на уме. Но когда он пытается себе представить, каким его видит Омела — его охватывает ужас, даже в ухе начинает стрелять.