Суккуб

– …Количество людей, видевших, слышавших или переживавших телепатические явления, – я вздрогнула от шепота над ухом, – каким бы оно ни было, близко нулю по сравнению с количеством экспериментов, какие провела естественная эволюция за время… – Макс сидел на парте за мной и читал с листа, – … существования видов, на протяжении миллиардов лет, – я развернулась на стуле, поднимая взгляд. – И если эволюции не удалось накопить телепатических признаков, то это значит, что нечего было накапливать и сгущать. Станислав Лем, – он улыбнулся, оторвав взгляд от листка. – Этой ночью у нас было исключение, подтверждающее правило или есть какое-то другое название у этого явления?

Он говорил тихо, почти шепотом, но сидевшие рядом ребята недовольно уставились на нас. Мы мешали. Возможно, до кого-то доходил смысл сказанного. Я поискала глазами однокурсников. Поднявшись, пошла на выход. Макс пошел за мной.

– Ты понимаешь, что я могла заставить тебя забыть?

– Тогда твоя невинность могла снова оказаться под угрозой.

– Откуда ты знаешь? – я отвела взгляд, хмурясь. Ну, на кой хрен трепать об этом? Почему ей так легко скрыть, что я сомнамбула и так тяжело – что девственница?

– А если бы я забыл заключительную часть нашей близости, у тебя не было бы свидетеля для сведенной во сне ноги.

– Если ты обидишь Аньку, я клянусь, ты…

Я не смогла договорить, Макс сжал мой подбородок и задрал голову.

– Ты идиотка, если думаешь, что я могу ее обидеть. Я не понимаю, что ты из себя представляешь, и что ты делаешь… и как ты это делаешь… Но во всем, что произошло и может произойти, виновата ты. И только ты.

Я смотрела на удаляющуюся спину, потирая подбородок. В бежевом круге на спине с его футболки на меня указывал красноармеец: You have failed!

У окна, в паре десятков шагов от меня замерла Моня. Я тихо выругалась, наткнувшись на ее насмешливо-удивленный взгляд.

– Ты ничего не видела, – проговорила я тихо, когда она подошла и встала у двери библиотеки.

– Определенно – нет, – усмехнулась она, качая головой.

Когда на улице начало темнеть, а в попе неметь, я вспомнила о словарях. Не факт, что они понадобятся мне на следующей неделе. Но в любом случае, сами они ко мне не доковыляют. Аньки в комнате не было. Вытряхнув на кровать все излишне утяжелявшее сумку, я направилась в гости.

Марк был дома. Он открыл после предварительного приветствия: кто? – Лида. Рука так же болталась на перевязи, но синяки начали сходить. Опухоль на кисти спала. Он что-то дожевывал. Неужели в нашем безумном мире существовал хоть один регулярно питающийся человек?

– Привет. Я забыла у тебя словари.

– Ищи, – махнул он рукой, впуская.

Словари лежали там, где я их оставила: чуть за монитором слева.

– Нашла! – крикнула я, укладывая два пухлых томика в способную вместить слона дамскую сумочку. – Извини за беспокойство!

– Никакого беспокойства, – сказал он за спиной, и я вздрогнула, оборачиваясь. Села на лавку. Наблюдая за тем, как я натягиваю и завязываю кроссовки, он ждал, чтобы закрыть за мной дверь. – Останься.

Я замерла, не веря ушам. Подняла лицо, недоуменно хмурясь и качая головой.

– Что?!

– Останься.

Распрямившись, я растерялась. Вместо вопросов: «Урод предложил мне остаться у себя? Не рехнулся ли он?» – в мыслях образовалась пустота.

– В смысле?

– В прямом. Просто останься. На эту ночь. На эту неделю. На месяц, на год. На всю жизнь. Как хочешь.

– Ты в своем уме? Ты в зеркало когда последний раз смотрел? – потихоньку приходя в себя, я наклонилась обратно к кроссовке.

– Сейчас смотрю, – он кивнул на отражение в высоком узком зеркале на стенном шкафу рядом с лавкой. – Хотя, ночью все кошки серы…

Брови сами поползли вверх: презрительно и насмешливо. Я подняла голову.

– Достойная обложки физиономия – это единственное, чем обделили меня родители и природа. И обидеть меня крайне сложно. Даже таким выражением лица.

Поднявшись, я подхватила сумку. Открыла дверь и вышла. Не глядя на Урода, пошла к выходу из тамбура, к лифту, на улицу, в общагу… «домой».

Было гадко. Было душно. Было очень жаль себя. Было страшно и обидно. Но более всего – было удивительно.

Выйдя из подъезда, я села на лавку и согнулась дугой. Уже давно стемнело. Народ гулял с собаками, собачищами и собачонками. Выгуливал подруг и банки с пивом. Выгуливал свои легкие и тазобедренные суставы. Народ наслаждался тишиной и свежим никотиновым воздухом с примесями тяжелых металлов и смол, с примесями цветущей черемухи и вишни, с примесями всех ароматов Франции из помойки у соседнего подъезда.

В мыслях стройным списком выстраивались пункты за то, чтобы «остаться»:

Прописанное маммологом лекарство от «маленькой» мастопатии.

Оказавшийся на мне этой ночью Макс.

Нормальные условия жизни, что исключает не только трахающихся в двух метрах от меня Аньки с Максом, но и все остальное.

Дикое одиночество, с проявлениями которого я не могу и не хочу справляться. Взять хотя бы неисчислимые литры этанола, поглощенные Лешкой за прошедшую неделю. Пункт можно приподнять.

Я никогда не привыкну к нему и никогда не полюблю. Об этом никто не узнает. Я смогу легко уйти и не будет сожалений и жалости даже после близости.

У меня будет доступ к компу. Причина ничтожная, но все же она меня подъела за последние недели.

На носу лето. Общежитие закроют. Анька смоется в свой Питер. А я совсем не хочу возвращаться… Совсем. И мне будет, где жить. Этот пункт можно поднять повыше.

Усмехнувшись, я повторила причины и загнула седьмой палец. Сотворение собственного мира за семь дней с полной расшифровкой собственных смертных грехов. Болезнь, страх, комфорт, одиночество, не полюблю, воспользуюсь… дважды…

Он открыл так быстро, будто сидел на лавке и ждал моего возвращения. Отошел от двери, пропуская. Я выбирала из всех особенностей, болячек и способностей своего организма и натуры то, что могло бы угрожать живущему рядом со мной человеку.

– Я лунатик.

– Ну, если Анька это пережила, значит, и я справлюсь…

Усмехнувшись, я вошла. Наклонилась к кроссовкам.

– Ты ужинала?

– Нет.

Иногда, еда и секс – это все, что связывает людей. Даже расписанных и имеющих детей. Хотя, нет! Зачастую, это единственное, что связывает людей.

Я ответила «нет» на вопрос об ужине еще не предполагая, что мне кусок в горло не полезет. Только медленно пережевывая рыбу, тоскливо обгладывая во рту незамеченные косточки, я в полной мере осознавала что: … черт. Это и был весь мой мыслительный процесс за ужином: Черт, черт, черт, черт… После такого количества «черт» хотелось перекреститься и попросить прощения.

Зайдя в комнату, в которой не раз и не два работала за компом, я замерла. Наверно, у меня было такое же выражение лица, как при возвращении в его квартиру. Тогда я, стоя в дверях, сказала: «Я лунатик».

Я стояла в проеме и хотела сказать, что я девственница. Что я боюсь. Его боюсь. Он обернулся. Кстати, мышка у него за компом лежит с левой стороны. Будто он предполагал, что правую ему когда-нибудь повредят… Работая за его машиной я постоянно перекладывала ее под правую руку. Благо, кнопки менять не приходилось.

Так вот, он обернулся, не отпуская мышь, и удивленно вскинул рыжие брови: что? Глядя на его физиономию, я решила, что если катание на велосипеде и лошадях в деревне у бабушки, по статистике нередко лишавшие девушек девственной плевы, сделали свое дело, то и хорошо. Слишком много чести. Для такого как он…

Я искренне надеялась, что с одной рукой все его попытки оседлать неопытное бревно в моем лице с треском провалятся. Еще я сомневалась, что у него самого были девушки. Вероятно, вследствие всего этого мыслительного процесса выражение моего лица стремительно сменилось с растерянно-напуганного к насмешливо-ожидающему. Марк вернул взгляд к экрану.