Страница 5 из 15
Во-вторых, типология транзитных состояний – например, четыре модели транзитов Т. Л. Карл и Ф. Шмиттера («пактовые», «навязанные», «революционные», «реформистские»)[35] – выглядит слишком отвлеченной и малопригодной для описания специфических состояний транзитов на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии.
Однако в некоторых аспектах транзитологические наработки представляются исключительно точными и помогают объяснить специфику демократического перехода в рассматриваемом мегарегионе. Так, Т. Л. Карл и Ф. Шмиттер увязывают успешность демократического перехода со своего рода чистотой, или гомогенностью, политической повестки. Если главный конфликт фокусируется на проблеме демократизации, то сценарий транзита выглядит, как правило, предсказуемым. Но ситуация заметно осложняется, когда «разделение на сторонников и противников старого режима происходит не по „классовому“ признаку», а когда во главу угла ставятся этническая проблематика или «вопросы идентичности»[36]. Следует отметить, что именно проблема идентичности является одной из ключевых в политической повестке находящихся в стадии поставторитарной модернизации Тайваня и Южной Кореи, которые представляют собой части разделенных наций.
Также на эмпирическом материале модернизационных моделей Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии видно, что именно транзи-тология позволяет описать феномен переходного – или гибридного, сочетающего в себе элементы авторитарной и демократической политических культур – режима как динамической системы.
Говоря о транзитологии и о многовариантных моделях перехода от авторитаризма к демократии, нельзя обойти стороной позицию А.Ю. Мельвиля, которая если и не оппонирует изложенному выше мнению о возможности модернизационных сценариев, отличных от классического западного, то, во всяком случае, относится к нему предельно сдержанно. А. Ю. Мельвиль считает, что концепции, легитимирующие разные формы демократий – а следовательно, и создающих их модернизаций, – часто оказываются не творческим развитием представлений о допустимых границах демократической политии, а своего рода «критикой „извне“», «с совсем иных политических и идеологических позиций» ценностей и фундаментальных основ демократии. Исследователь даже систематизирует подобные концепты, среди которых оказываются как раз те представления, которые и обосновывают правомерность мнения о поставторитарной модернизации как самобытном способе развития. Так, А. Ю. Мельвиль относит к «критике „извне“» попытки доказать, что существуют самые разные модели демократии («демократии „с прилагательными“»), что «„незападные“ демократии», возникшие, как правило, в силу своей «цивилизационной исключительности», вполне сопоставимы с демократиями классическими. Наконец, А. Ю. Мельвиль называет «очень сильным политическим и интеллектуальным искушением думать, что демократизация может прийти после успешной социально-экономической модернизации, спускаемой и навязываемой „сверху“», – даже несмотря на признаваемые самим же исследователем примеры такого транзита из опыта стран Юго-Восточной Азии[37]. Настоящее исследование имеет целью доказать как раз обратное.
Если же обратиться к переходному по своей природе политическому режиму РФ, то весьма плодотворным для оценки его раннего этапа может оказаться охарактеризованный О. Г. Харитоновой концепт «тоталитарной демократии». Такая демократия возникает при «попытках построения демократии недемократическими методами» и под «лозунгом „демократия – для демократов“»[38]. Что же касается сегодняшнего состояния политического режима РФ, то его важнейшей и системообразующей особенностью является отмеченная С.Н. Пшизовой неразграниченность между сферой политического и сферой административного, бюрократического. Однако, по мнению исследовательницы, «изменение представлений о соотношении политики и управления» является «общей тенденцией», присущей «всем современным демократиям». «Институты управления политическими процессами» в настоящее время набирают силу повсеместно, и «управляемая демократия» становится «особой разновидностью современных политических режимов», причем – и это замечание С.Н. Пшизовой представляется особенно значимым – данная тенденция проявляется, пусть и с оговорками, не только в «молодых демократиях», но и в «либеральных плюралистических системах»[39]. То есть налицо взгляд, полностью противоположный приведенной выше концепции А. Ю. Мельвиля.
Думается, что говорить о «демократии „с прилагательными“» – особенно если речь идет о переходных режимах – все-таки правомерно. Следует согласиться с Б. А. Исаевым, считающим, что в диапазоне между авторитаризмом и демократией наличествуют и другие режимы – «с более тонкой градацией»[40]. Так, О.Г. Харитонова, полемизируя с А. Пшеворским, придерживающимся четкого разделения режимов на «демократии» и «диктатуры», считает, что, например, даже между странами гипотетического Евразийского Союза существует заметная разница: Беларусь представляет собой «несоревновательный авторитарный режим», а Казахстан и Россия – это «соревновательные авторитарные режимы», а значит, в них возможен совершенно другой «модернизационный эффект»[41].
Схемы, являющиеся продуктом европейской – телеологической по своим историческим истокам – концепции исторического процесса, имеют целый ряд врожденных недостатков. Главный из них заключается в нежизненности и исторической тупиковости самой идеи модернизации ради модернизации. Гибельность модернизации, ищущей основание в собственных формальных принципах, со всей наглядностью проявилась в тоталитарных режимах XX в. В то же время попытки объявить их «ложными», «имитационными» формами модернизации нельзя назвать убедительными уже хотя бы потому, что они не позволяют определить, где проходит грань между «истинной» и «ложной» модернизациями. В конце концов, не существует строгих критериев даже для различения «действительных» и «фиктивных» выборов. До сегодняшнего дня природа и исторический смысл модернизации остаются предметом острых дискуссий. В Европе концепция модернизации в последней четверти XX в. подверглась резкой критике со стороны представителей постструктурализма, или постмодернизма (Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийяр, Ж. Липовецки, 3. Бауман и др.). Эти ученые трактуют постмодерн как принципиально новую – или, точнее, постисторическую – фазу человеческой цивилизации эпохи глобального капитализма, в которой преодолены предметное знание, оппозиция субъекта и объекта и само понятие личной или общественной идентичности. Постмодерн существует в особом дематериализированном пространстве знаков, которые ничего не обозначают и имеют симулятивную природу. Противники постмодернистских теорий в большинстве своем разделяют тезис о «незавершенности» модернизации в ее классическом толковании и говорят о возможности дальнейшей рационализации жизни, т. е. ее переустройства на разумных началах. Новые средства массовой коммуникации, по их мнению, могут способствовать такому развитию. Эту точку зрения с особенной полнотой развил Ю. Хабермас[42].
Таким образом, дискуссии вокруг понятия модернизации, как и сам этот процесс, еще далеки от завершения. Поэтому постановка проблемы о специфике протекания модернизации на Востоке – и, в частности, о поставторитарной модернизации как одной из возможных ее форм – является правомерной. Определенные закономерности такой модернизации выявляются при сравнении ее конкретных сценариев в разных странах этого ареала.
Так, если в Южной Корее решающая роль в подготовке модернизационного рывка принадлежала военным (имевшим также свою «партию власти»), то на Тайване начальная модернизация была осуществлена правящей партией – Гоминьданом – и тесно сросшейся с ней государственной бюрократией. До 80-х гг. XX в. Тайвань в политическом отношении представлял собой типичный – правда, постепенно либерализировавшийся – авторитарный режим. При Чан Кайши
35
Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Указ. соч. С. 13.
36
Там же. С. 19.
37
Мельвиль А.Ю. Указ. соч. С. 274–275.
38
Харитонова О. Г. Генезис демократии (Попытка реконструкции логики транзитологических моделей). С. 77.
39
Пшизова С.Н. Указ. соч. // Полис. 2013. № 6. С. 182; 2014. № 1. С. 41, 42.
40
Исаев Б. А. Понятие и типология политических режимов. С. 92.
41
Харитонова О. Г. Траектории посткоммунистических трансформаций в свете теории демократизации. С. 53.
42
Хабермас Ю. Указ. соч. С. 40–52.