Страница 29 из 73
Попал Венечка в монастырь случайно. После освобождения ехал к дружку по нарам и перепутал автобус. Уснул в дороге и, проснувшись уже в Оп- тиной, ахнул:
— В дурдом попал!
Так он и прожил в монастыре полтора года в убеждении, что попал к сумасшедшим: кельи не запирают, и понятия о жизни — не для нормальных людей. Замки в монастыре появились позже. А тогда вся монастырская казна, полмешка «деревянных», хранилась под кроватью в незапертой келье. Однажды сквозняк разворошил мешок, выдул деньги в окно, и закружился листопад из денежных купюр. Все бросились их ловить, а больше всех усердствовал Венечка, возмущаясь при этом:
— С дуба рухнули, да? Кто так деньги хранит? Надо сейф купить. В сейф запирать!
О кражах в монастыре в ту пору и не слыхивали, но Венечка был убеждён: обчистят. Вечерами он обходил монастырь дозором и присматривался к подозрительным людям. Словом, он по-своему заботился о монахах, не оставляя своей заботой и меня. Прихожу однажды домой, а там разгневанный Венечка. Тычет пальцем в мои документы и деньги, изрекая надменно:
— Край непуганых лохов. Дурдом! Ключ от дома на крылечке под ковриком, деньги на блюдечке с голубой каёмочкой, и документы лежат на виду. Берите без очереди — не жалко!
— Ты зачем в моём доме шмон устроил?
— Как зачем? — удивился Венечка. — Должен же я знать моих подельников, тьфу, братанов во Христе и сестёр.
— По каким статьям сидел, братишка?
Веня по чисто лагерной привычке скороговоркой отбарабанил статьи и, обнаружив, что я понимаю, за какие дела он сидел, спросил осторожно:
— Тоже сидела?
— Нет, работала в зоне психологом.
— A-а, ля-ля тополя, знаю. Со мной тоже будешь лялякать?
А что толку «лялякать»? Уж сколько в монастыре беседовали с выходцем из зоны, но все попытки обратить его к Богу имели один результат — Венечка нахватался богословских словечек и теперь мог отбрить собеседника уже не по-уличному, а как бы в духе премудрости. Бывало, спросит его батюшка:
— Венечка, что в храм не ходишь?
— Не у прийде время, — бойко отвечает Венечка.
Правда, крест носил, но дальше этого дело не шло.
— А что с ним делать? — говорил отец эконом. — Жить ему негде. В монастыре он хоть работает Божией Матери, а в миру снова сядет, и всё.
Сам же Венечка был убеждён — впереди у него счастливая-пресчастливая жизнь, ибо в зону он попал чисто случайно. В своё время мне приходилось работать в разных лагерях, и везде заключённые утверждали — они здесь оказались случайно. Только однажды в колонии для несовершеннолетних под Вильнюсом я услышала иной ответ.
— Йонас,— спросила я, — ты тоже здесь оказался случайно?
— Нет, — ответил Йонас. — Вы знаете, я из хорошей семьи. Учился нормально и спортом занимался. Но за два месяца до преступления я сказал своему другу: «Витас, я скоро сяду». Он не поверил, но у меня уже началось ЭТО.
Заключённые, как правило, знают ЭТО состояние, предуготовляющее преступление. Ничего ещё не случилось, но уже так тошно, будто наглотался мух. Опостылело всё, что развлекало прежде — водка, девочки, дискотека. И хочется взорваться от тупых анекдотов и идиотских «хохмочек». ЭТО — тяжелейшее коматозное состояние, похожее на ту средневековую пытку, когда на темя человека час за часом монотонно капала вода. Люди в таком состоянии близки к безумию, а пытка столь невыносима, что человек вдруг бросается с кулаками на случайного прохожего — бьёт, калечит, глумясь над жертвой. Убийства в таких случаях нередки, хотя никто не хотел убивать — ну, толкнул человека, а вышло!..
Читаешь, бывало, дела, и нехорошо на душе: люди разные, статьи у них разные, а сами преступления до того однотипны, будто длится нескончаемый дурной сон. Сон этот почти всегда с бредятинкой — вот как раньше купцы катались спьяну на свиньях и крушили в трактирах зеркала. Кстати, в деле нашего Венечки был такой «купеческий» эпизод, за который в годы далёкой юности он получил свой первый условный срок. Шёл он тогда по посёлку в компании выпивох, и вдруг по не ведомой никому причине они бросились бить окна в пустующей даче. Потом забрались в дом и куражились, вспарывая подушки. Брать на даче было особо нечего, но кто-то «для хохмы» прихватил сковородку, а Веня — пионерский горн. Потом, в суде, Веня кричал, что даром ему не нужен горн пионерии и взял он его случайно. Это правда — преступление с виду случайно, но оно закономерно как состояние души. Ещё в древности святые отцы говорили, что скотоподобная жизнь с утолением лишь плотских желаний быстро приводит к пресыщению и отупению чувств. У чувств свой жёсткий ограничитель — безграничен лишь дух. И состояние души, готовой к преступлению, — это своего рода месть поруганного духа за жизнь без Бога и без любви.
У преподобного Максима Исповедника есть тонкое наблюдение о взаимоотношении плоти и духа. Плотской человек жаждет наслаждений и бежит от страданий. И чем глубже он погружается в пучину удовольствий, надеясь отыскать счастье, тем тяжелее болеет душа и мучается угнетённый дух. Для обозначения этого явления преподобный Максим Исповедник использует даже игру слов: «идони» — счастье, а «эдони» — страдание. Сластолюбивая душа стремится к идони, а её отбрасывает к эдони. И будто раскачивается маятник: идони — эдони, идони — эдони. А размах маятника всё шире, и страдания души всё мучительней, пока однажды, говоря словами Йонаса, не наступает ЭТО. И эта пытка столь невыносима, что человек идёт на преступление или пытается покончить с собой, не в силах разорвать неразрываемый круг.
Помню, как в колонии, где отбывал наказание Йонас, их отряд вывели убирать смотровую площадку на крыше здания. С высоты было видно, как за забором колонии весело бегают по лугу мальчишки и гоняют футбольный мяч. Отряд заворожённо смотрел на мальчишек, узнавая в них себя вчерашних и тоскуя по утерянной воле.
— Йонас, у тебя есть брат? — спросила я.
— Да, младший.
— Ты хочешь, чтобы твой брат попал сюда?
— Нет! — заорал Йонас.
— А кто хочет, чтобы эти мальчики, играющие на лугу, или чьи-то братья оказались в тюрьме? — обратилась я к отряду.
И тут отряд воспылал таким праведным гневом, что будь их воля, они бы бросились на недоумков с кулаками и поведали ту правду о зоне, после которой люди страшились бы попасть сюда.
— А если бы ты был министром юстиции, — спросила я Йонаса и его окружение, — что бы ты сделал, чтобы младшие братья и эти мальчики никогда не попали сюда?
Воспитатель отряда потом посмеивался надо мной — дескать, зона на уровне министра юстиции решает проблему, как предотвратить преступление. Но зона думала, и думала честно. А потом ко мне прислали ходатая, изложившего общее мнение так:
— Вы читали книжку про Буратино? Это про нас: «Папа Карло, я буду умный, благоразумный!» А потом заиграла музыка, и Буратино загнал букварь. Пацан, пусть даже крутой и с понятиями, — Буратино без тормозов. С ним надо строго, и глаз не спускать. Вернулся домой поздно — бац по морде. А лучше вообще гулять не пускать, потому что когда заиграла музыка… — ну нет, простите, у нас тормозов.
В этих диковатых, прямо скажем, рекомендациях есть своя правда. Во всяком случае, вот некоторый опыт. Мать привозит в монастырь своё чадо и умоляет: помогите! У парня уже есть первая судимость с условным сроком, но у него если не наркота, то водка, а последствия тут известны. А дальше картина такая — молодой человек живёт в монастыре под присмотром сердобольного монаха, молится и что-то делает на послушании. Но стоит отвернуться, как он шмыг за ворота и, говоря языком наших предков, возвращается как пес на свою блевотину. Что с ним делать? В монастыре нянек нет. А мама плачет — единственный ребёнок! Но в том-то и горе, что он единственный и избалованный, а в таких случаях, как писал архимандрит Иоанн (Крестьянкин), «один ребёнок пятерых стоит». Многодетные семьи были в прежние времена той школой воспитания, где маленький человечек уже с детства приобретал опыт труда и любви. Надо заботиться о младших, помогать родителям и сообща нести тяготы быта, неизбежные в многодетной семье. Здесь готовили ребёнка не к той нарисованной жизни, где впереди удовольствия и успех, но учили терпеливо нести свой крест. А единственный и уже бородатый «ребёнок», бывает, и молится со слезами в храме, но не умеет работать, сникая при первой трудности. Не может быть мужем и отцом, привыкнув, чтобы заботились только о нём, и не имеет привычки заботиться о других. Он действительно тот самый Буратино без тормозов, и понятие о своих обязанностях и долге здесь заменяет детское «я хочу». В общем, как говорил один батюшка, прежде чем воцерковиться, надо вочеловечиться.