Самый большой подонок

Хотел я его отбрить позабористей, с виртуозным использованием ненормативной лексики в стиле Владимира Гиляровского, да вот по непонятной причине трусливо смолчал. Не так напугал меня Лапец Большим Глистом, как подрубил под корень топором по имени Определитель. Я вдруг вспомнил Вольдемара Хабловски. «Ну и напророчил мне Вольдемарушка-Дюбелёчек! Как в воду глядел!» – с удивлением мысленно отметил я, втайне надеясь проснуться и с облегчением удостовериться, что последние события были лишь тяжёлым ночным кошмаром.

– Ну и кто такой этот твой Определитель? – спросил я со смешанным чувством тревоги и брезгливого интереса. – Что он делает?

Лапец с неохотой отпустил моё ухо и глумливо усмехнулся.

– Что делает Определитель, говоришь? Определяет, естественно. То есть определяет всё на свете… Не забегай вперед, Лохмач! Тише едешь – на воре шапка горит, – непонятно добавил он, проедая меня из далёкого низа протухшими злобными глазками.

– И на ком горит шапка, Лапец? – на всякий случай поинтересовался я.

– На тебе, дурачок, на ком же ещё? Синим пламенем горит, полыхает так, что скоро станешь ты из лохматого лысым, лысее меня… Ну ладно, продолжим в другом месте, – оборвал себя карлик. – Освобождай садок, Лохмач невоспитанный! – Он ткнул ручищей в сторону скучавших в тамбуре карликов и человекоподобных охранников, таращившихся на меня, как в паноптикуме. – Глядишь, ещё какая-нибудь рыбка заплывёт, а ты место занимаешь! – ехидно подмигнул он, обнимая себя за плечи обеими руками и демонстрируя уму непостижимое двухвитковое автообъятие.

– Может, твоего собутыльника подсечём – вам вдвоём веселей скучать будет!

«Раздавлю падаль!» – подумал я, закипая от бессильной ярости, но вместо того чтобы дать Лапцу пинка под геморрой или припечатать каблук «свинокола» к его необутой ступне, покорно зашагал по направлению к выходу.

– Давай, давай! – хмуро подстегнул Лапец. – И не вздумай сколупнуть мушку или достать пистолет – себе дороже будет! – Он словно читал мои мысли. – Ты куда это? – взревел он. – Ну-ка на место!

– Мне надо надеть «свинокол», – пояснил я, направляясь к валявшемуся слева от дверцы спецботинку.

– «Свинокол», говоришь? – осклабился резиногубый карлик. – Имей в виду: единственная свинья здесь – это ты. Понял или нет? И мы тебя, борова лохматого, и подколем, и опалим, если что!

Не ответив, я напялил удобный «свинокол», и Лапец пропустил меня в тамбур. Он проследовал за мной, опустил дверцу, запер её сказочно огромным ключом и сунул его в карманчик размером впятеро меньше ключа, где ключ почему-то без труда поместился.

Карлики и человекоподобные охранники расступились, выстроившись вдоль стенок тамбура. Я ощутил на себе взгляды двух десятков хмурых, злобных и насторожённых глаз.

– Вот Лохмач! – кривляясь, представил меня Лапец притихшей своре. – Самомнение у него – уму непостижимое. Давайте встретим его как полагается. – И он вдруг с шумом выпустил желудочные газы.

Аборигены дружно рассмеялись.

– Полюбуйтесь-ка на него, – театрально наморщив нос, продолжал ёрничать Лапец. – Не успел попасть в приличное общество, как испортил воздух.

– А ты выведи его назад в садок, пусть сначала там пропукается! -посоветовал кто-то из охранников.

– Никак невозможно, – многозначительно ухмыляясь, картинно покачал головой Лапец. – Я знаю таких уродов: он там пёрнет, а вонять придет сюда! – Он заржал, донельзя довольный грубой шуткой.

И вдруг вцепился мне в волосы и затараторил странную присловку, показавшуюся мне знакомой:

Чичер, ячер

Драть его начал

За косицу, волосицу,

За пердячий волосок.

Его парни дружно бьют,

Подзатыльники дают.

Выбирай из предложений:

Говор, смех или движенье?

В такт дурацким стишкам он остервенело раскачивал мою лохматую головушку на манер языка церковного колокола, и капельки вылетающей из резиногубого рта слюны буквально шипели на моих пылающих от унижения щеках. Ни вырваться из гнусных лап карлика, ни ударить его я почему-то не посмел, лишь вяло ругался вполголоса. Прошляпил я момент, когда маленький уродец прибрал меня к рукам, залезши прямо в мозг. Вовремя не врубился в рабочий ритм, сдуру понадеявшись на авось, и теперь сполна расплачивался за своё легкомыслие.

Дочитав скороговорку, Лапец откатился в сторону, но его место сразу занял один из охранников. Повторяя ту же присловку, он принялся колотить меня по шее ребром ладони, а закончив витиеватое ритуальное приветствие, передал меня стоявшему наготове следующему кретину. Так, приговаривая идиотские стишки, каждый из находившихся в тамбуре издевался надо мною способом, который считал наиболее подходящим для себя и наиболее унизительным для меня, пока наконец очередь не иссякла. А напоследок отдохнувший за это время Лапец снова вцепился мне в волосы и в ритме похабной присловки отбил моей головой заключительную «раннюю заутреню».

– Ну так что выбираешь, пердун нестриженный? – задыхаясь от физических упражнений, злорадно спросил он. – Говор, смех или движенье?

– Движенье, – еле слышно промямлил я.

– ЧТД – что и требовалось доказать! – Лапец самодовольно оглядел меня с головы до пят, обернулся к красномордым дружкам и подмигнул им: – С бледной синевой, а туда же! – Он презрительно сплюнул мне под ноги. – Философ!… Ну, движенье, так движенье. – Он взмахнул, как кнутовищем, непомерно длинной рукой. – Поехали!

Поскрипывая и повизгивая, самодвижущийся тамбур покатил прочь от клетки, расталкивая плотный серый полумрак, будто его стенки были сплошными, а не сделанными из металлических прутьев.

Минуты через три наш экипаж непонятно каким образом очутился в большом и чистом вестибюле. Лапец вывел меня наружу; за нами потянулись длиннорукие карлики и бряцающие чёртовыми штуковинами на ремнях краснорожие охранники.

Оглянувшись, я невольно почесал в затылке: в сплошной стене не угадывалось никакого намёка на дверь. Будто мы перескочили с одной невидимой ступеньки на другую на пути в этот странный мир. Такое я уже испытал, падая из печки. Казалось, в эти моменты пространственно-временной континуум разрывался, давал трещину, но я почти не ощущал своеобразной бифуркации Пространства и Времени, и это меня тревожило. Даже моего куцего ума хватало, чтобы понять: всегда можно вернуться назад, сколь бы сложной ни была обратная дорога; всегда есть надежда преодолеть препятствия, чинимые врагом на твоём пути домой; всегда есть шанс выбраться из ловушек, расставляемых у тебя под ногами судьбой, – но невозможно пройти назад по дороге, разбитой на потерявшие между собою связь отрезки. По дороге, что существует, но обозначена пунктиром, и эти разрывы и пробелы ты не в состоянии преодолеть, потому что ничего о них не знаешь. Аборигены сбивали меня с толка, затрудняя возможное бегство. Они путали следы, как разведчик. Именно как разведчик. Часть пути он идет посуху; затем некоторое время бредёт по воде – по дну ручья или мелководной речушки; потом как бы двигается по воздуху, перелезая с дерева на дерево и не касаясь земли; снова идет по суше, на сей раз присыпая следы смесью махорки и жгучего кайенского перца, от которой воротят благородные носы лучшие сыскные собаки; время от времени надевает специальные башмаки с обратным следом и так далее и тому подобное. Путь такого матёрого зверюги-разведчика напоминает пунктирный след трассирующей пули. Как говорится, взять подобный след наша задача – задача Гончего Пса. Пса с вульгарным кодовым именем (я иронически называю это «кодловым именем») Невычесанный Кобелина, чувствующего себя в настоящий момент шелудивой бездомной дворняжкой, заварившей чутьё всякой дрянью с прокисших помоек при супермаркетах. Ко времени моего чётко спланированного, с сохранением боевых порядков, отхода из мира таинственного Определителя, я должен буду знать, каким образом перекидываются пространственно-временные мостики между пунктирными линиями маршрута, иначе не видать мне родного ласкового Солнца, в лучах которого я ещё надеюсь на склоне лет погреться на завалинке в огромных раритетных валенках с галошами. Не такой уж я плохой парень и не такой ведь я дурак, чтобы умереть под чужим солнцем на чужой земле. Я не хочу лежать там, где моими соседями будут нелюди вроде Лапца, – в таком случае я изворочаюсь в гробу, в котором надеюсь увидеть глумливого карлика.