Открытие

— Веселый вы человек, Дмитрий Павлович.

— А чего унывать? — обрадовался Митька и стал разливать спирт по стопкам, добавляя воду из ковша. — Совесть чиста — мошна пуста. Ну да все одно проживем! Раз-два, взяли!

Они звякнули стопками и выпили.

Гарька закашлял. Женя погладил его по спине ладонью и набил капустой рот Митькиного квартиранта.

— Спиртец — это человек! — прорычал Митька и пригладил выцветшую ковбойку на груди. — Будто Христос внутрях прокатился.

— А у меня — каленым железом в горле, — похвастался Гарька. Его глаза повеселели. Он схватился за горло и пропел: — Охо-хо-хо!

Из подполья отозвалась курица: «Ку-ка-ре-ку».

— Чтобы ты захлестнулась, — проворчала тетя Поля, занося в боковушку миску дымящихся пельменей. Она поставила миску на середину стола и скрестила руки на животе, обтянутом белым передником. — Люди вымеряют, по обычаю, такой курою пол от середины дома до порога и там отхватывают голову, если придется хоть гребешком на порог. Не то беда!

— А ты считала? — спросил Митька.

— Нет, — отозвалась тетя Поля, — да доведет меня ведьмища!

— Не дам я курицу в обиду, — сказал Митька. — Гарий Осипович вон за Игоря горой встает, а уж я по своим силам...

— Накличет беду на наш дом, тогда увидишь, — твердила тетя Поля. — Надоть отсечь ей все одно голову... Ксеня-то Бандуреева отрубила, да поздно...

— Кому отрубила? — Пятна выступили на Гарькином лице, и он прижал очки к вискам. — Бандуреева?

— Да курица была у нее такая же петушиная, — пояснила тетя Поля. — Говорили ей все — отсчитай до порога да оттяпай, не то беда! И как в воду глядели... И ты дозащищаешься!

— А не боись, мать, — отмахнулся Митька, — а главное, с нами не дрейфь! Мы беду — по морду!

— Верно, Дмитрий Павлович, — одобрил Гарька, — терять нам нечего, а найдем настоящее золото!

— Между прочим, Мить, — обратился Женя к хозяину, — почему ты сам не пришел к нам сегодня?

Митька мотнул кудрями в сторону квартиранта.

— А Гарий Осипыч, он за двоих работник... Отец у него тоже в тайге схоронен, вот какая у нас обчая причастность.

Гарька налил гостям в стопки, а себе в кружку с перцем:

— Выпьем давайте за тех, кто гонится за человеком, чтоб спасти его.

Свели стопки, подержали над столом дольше, чем в первый раз, будто, как в древнем обычае, молча клялись не на жизнь, а на смерть отстаивать за что подняли тост. Выпили в торжественном молчании.

— Ксении-то легче было б горе переживать с сыном, — всхлипнула вдруг тетя Поля. — По себе сужу...

— А я по своей матушке знаю, — Гарька согнулся над грудой книг, раскрыл томик Тютчева и вынул из него фотографию женщины, в которой сразу можно было признать Гарькину мать: те же дальнозоркие глаза, легкие впадинки щек и даже кончик носа чуть в сторону, словно они с сыном ощущали тревожный какой-то запах.

— Она мною только и живет, — проговорил Гарька. — О каждом моем шаге просит писать... И я стараюсь шагать так, чтоб ей жизнь поддерживать. Все-таки много матери наши настрадались, и мы должны их отхаживать.

— Пойдем тогда, — предложил Женя.

— Куда же теперь? — вскинулся Митька.

— Маршрут наметили, — сказал Женя, — к матери Игоря.

— Значит, думаете зацепку какую найти? — понимающе кивнул Митька.

— Я-то боюсь, там для нас «пусто», — сказал Женя. — В этом деле мы как старатели перед геологией!

— Он уже забыл, кто все же нашел коренное золото! — Гарька рванул с гвоздя полушубок и кинул его Жене. — Геолух!

Гарька бил словом куда сильней, чем кулаком. Женя начал лепетать насчет случайности в находке Васьки Гиблое Дело, и что все равно геологические поиски закономерно подходили вплотную к открытию.

— Если хочешь узнать все по серьезу, как открывается месторождение, приходи завтра к нам на геологическое собрание, Гарий Иосифович, — пригласил Женя, — к десяти часам.

— Обязательно приду, — согласился Гарька, — это даже очень интересно, кем и как открывается месторождение!

И сорвался с места, будто впереди ждала его самого золотая жила.

— Может, еще по одной хлобыснем, парни? — предложил Митька.

— Нет, Дмитрий Павлович, — отозвался Гарька. — Каждый час до суда теперь дорог. — Пойдем, геолух!

Гарька подхватил его под локоть и вытолкал из боковушки.

Они одновременно ударили плечами в дверь на выходе в сени, и она с треском отошла от оклада. Сени отозвались морозным скрипом и хрустом. Мглистая тьма разносила из конца в конец города скрип шагов последних прохожих, спешащих к теплу. На таком морозе и разговаривать не хотелось. От колючих глотков воздуха ломило зубы, как от ледяной воды.

— Говоришь, «пусто»? — переспросил Гарька.

— Не сомневаюсь, — угрюмо ответил Женя.

— Увидим! — пообещал Гарька.

И снег напряженно захрумкал под их каблуками. «Что будет, если его фантазия подтвердится? — отдавалось в Жениных висках. Тогда придется поработать многим товарищам! Начиная от жильцов дома номер семь, кончая райкомом партии, если не выше!»

«Скрип-хруп-скрип!»

«Нет, маловероятно, чтоб столько народу ошиблось. — Женя покосился на Гарьку. — А мы заметили, разыскали и всем показали! Невероятно!»

А Гарька шагал уверенно, и в очках его все отчетливей отражались огни барака, к которому держали путь.

Подгорная была скудновато освещена. Но свет от окон барака рассеивался далеко по снежью Витима, вспыхивал в острых гранях торосов где-то на середине.

— Ты хорошо знаком с Ксенией Николаевной? — спросил Гарька, когда они подошли к средней калитке в ограде барака.

— Два раза виделись мы, — ответил Женя в воротник и припомнил, что оба раза Ксения Николаевна сама наведывалась к ним, в камералку управления, но вразумительного сказать ничего не могла.

— У меня не шапочное знакомство, — заметил Гарька, пробиваясь в средний дворик, — а каждый раз я будто на стену натыкаюсь!

Дворик был плохо очищен от снега. Узенькая тропиночка вела от калитки до сеней с ответвлением к стайке. Пока дошли до пристройки, несколько раз провалились в снежный целик. Для унтов это было плевое дело, а Гарька набрал в свои войлочные ботиночки снега и бросился выцарапывать его, пока Женя стучался в толстый слой льда на окне.

Обмороженное окно издали казалось темным. Но вблизи было видно, что в доме горит слабый свет. И внутри заскрипели шарниры, раздались легкие шаги, и открылась дверь.

— Добрый вечер...

— Здравствуйте, люди добрые...

Ксения Николаевна была во всем черном, и в аспидном сумраке сеней белело лишь ее лицо. Она придержала дверь, и парни перешагнули порог, не задев его и носком. Ксения Николаевна приметила это, и сама долго не могла отвести глубоких глаз от порожной перекладины. Над ее головой встрепенулся лампадный флажок огня и высветилась икона, склеенная из двух половинок с небольшим смещением. От неумелого склеивания у божьей матери перекривился рот, и казалось, она вот-вот заголосит над своим Христом-младенцем. Раньше эту икону видели в доме у Фени с Ваней, куда ходили покупать овощи. Теперь икона перекочевала сюда.

— Вечер добрый, Ксения Николаевна, — повторил Женя, стараясь отвести взгляд от запавших глаз Игоревой матери.

— Здравствуйте, Женечка, — поклонилась хозяйка гостям. — Доброго здоровья, Гарий Есифович...

— Мы к вам поздновато, — заговорил Гарька, стараясь не сипеть. — Но как говорится, лучше поздно, чем никогда.

— Ко мне можно в ночь, полночь, — ответила мать, и в глазницах ее блеснуло, — молюсь да плачу, сна ни в глазу... Две ночки осталось, а сколько потом мне их навесят?!

— Это сейчас и от вас зависит, — засипел Гарька. — Мы как раз пришли от имени защиты... Хотим вам помочь... Вернее, не вам, а вашему сыну... А в общем, и вам, и ему...

— Я молюсь каждый час господу. — Ксения Николаевна подняла взгляд на икону. — Помоги, сохрани, помилуй!

Женя, не зная, что говорить дальше, покосился на Гарьку, а тот деловито растирал пальцами стеклышки очков.