Страница 9 из 60
— Понимаете, в чем дело, товарищ дежурный, — сказал Вовка, как всегда подчеркнуто интеллигентно, — капитан Соколов наш друг. Если он узнает, что вы не пустили нас…
Младший лейтенант внимательно посмотрел на Вовку и, наверное, подумал: «Парень в очках врать не будет».
— Соколов спал на моем месте, — запросто сказал я, как будто Соколов был мой дядя.
— Где это он спал?
— В вагоне-теплушке, когда ехал сюда, в Новосибирск. Я ему свое место уступил. Он тогда и сказал: значит, мы друзья. Чего надо, заходите.
Младший лейтенант зачем-то потрогал козырек новенькой фуражки, взял телефонную трубку и попросил Соколова.
— Товарищ капитан, докладывает дежурный снизу. Тут вас спрашивают два парня. Говорят, ваши знакомые. Вы якобы спали на их месте в вагоне-теплушке!.. Слушаюсь, товарищ капитан. — Дежурный положил трубку. — Третий этаж, комната тридцать два.
Мы летели по лестнице как на крыльях.
— Я же говорил, Вовка, все будет в порядке!
Мы остановились у комнаты тридцать два, чуть перевели дух и постучали.
— Заходите! — послышался знакомый голос.
— Здравия желаем, товарищ капитан! — по-военному четко крикнули мы.
— Вот они, орлы, — весело сказал Соколов и поднялся из-за стола нам навстречу. — Как это вы очутились здесь? — спросил Соколов, пожав нам руки. — Вы же в Анжерку ехали.
— Мы из школы убежали, — отрапортовал я без всяких околичностей. — Хотим на фронт.
— Вот это да! — протянул капитан и посмотрел на нас, как будто видел в первый раз.
— Вы же сами сказали тогда в вагоне, товарищ капитан: «Фронт — святое дело для каждого…»
— Может, и сказал, — произнес капитан и опять странно посмотрел на нас. — Сколько вам лет?
Мы выдавили из себя ненавистное слово «шестнадцать».
— Рановато на фронт, — заявил Соколов и сел на свое место. — Через два года приходите.
— Возьмите нас добровольцами, — попросил Вовка. — Сейчас все на фронт идут, даже старики.
Я добавил:
— Там внизу призывники стоят. Некоторые ростом меньше нас.
— Нет, нет, ребята! Не может быть и речи. Через два года приходите. — Капитан опять поднялся со своего места. — Должен вам сказать, что война — это не веселая игра в солдатики, как вам кажется. Это грязные окопы, пули, разрывы бомб, оторванные руки и ноги, смерть.
— Не страшно нам это, товарищ капитан, — сказал я.
— Это тебе сейчас не страшно, — вдруг закричал капитан, и его брови-гусеницы угрожающе сомкнулись, — а когда приедешь туда, на фронт, по-другому заговоришь!
— Но ведь вы же пошли на войну не задумываясь, — послышался Вовкин голос.
— Я солдат. На всю жизнь останусь им. А вы еще мальчишки. Кто знает, какая у вас дорога впереди. Покалечит — что тогда?
— Мы не можем ехать обратно в школу, — произнес я.
— Я помогу вам с билетами.
— В школе все думают, что мы на фронте.
— Подумают, подумают и перестанут.
Капитан подошел к нам и как-то по-другому, ласковым голосом добавил:
— Поймите, ребята. Не время вам на фронт. Учиться надо. Поучитесь два года. Если уж за это время мы с ними, собаками, не совладаем, тогда вы возьметесь за оружие…
Капитан посмотрел внимательно на меня, потом на Вовку…
— Решено, — сказал капитан. — Я достану билеты до Анжеро-Судженска, и завтра вы уедете. А пока посидите на скамеечке в коридоре.
Мы вышли в коридор и сели.
— Бежим. — шепнул я Вовке.
— Бежим, — согласился друг.
Тихонько, на цыпочках мы прошли по коридору и побежали по лестнице, как будто за нами кто-то гнался. Люди с удивлением смотрели на пае.
— До свидания, товарищ дежурный, — сказали мы младшему лейтенанту и выскочили на улицу.
По инерции мы еще бежали некоторое время. Но потом замедлили шаг.
— Вот тебе и капитан, — сказал я. — Я-то думал: придем, он схватит нас за руки и крикнет: «Молодцы, ребята, патриоты!»
— Теперь не имеет значения, что ты думал, — холодно сказал Вовка. — Что предлагаешь, организатор?
Конечно, Вовка мог бы сказать мне что-нибудь еще более обидное. Я так надеялся на капитана…
— Идти на вокзал и прорываться в Москву, — предложил я и с грустью подумал: «Ах, люди, люди! Капитан не оправдал надежд. А Галка — подруга! Не поняла меня: „Дон-Кихот краснопресненский“».
С детства я люблю вокзалы. Они — начало пути. А что может быть интереснее, чем отправление в путь.
Я хорошо помню Курский вокзал в Москве. Оттуда я каждый год в начале лета уезжал в деревню и два раза ездил в Крым.
Вокзал в Новосибирске, конечно, не похож на Курский.
Во время войны вокзалы перестали быть просто вокзалами. Они стали местом пристанища тысяч беженцев, их домом и надеждой на спасение.
Было еще далеко до вокзала, а навстречу нам уже попадались эвакуированные с вещами на плечах. Как смешно они одеты! Вот на женщине — белая панамка и валенки с галошами, пальто канареечного цвета и черный шарф. В руках две корзинки, за которые держатся маленькие дети. Впереди шествует баба в телогрейке и пуховом платке. Это, наверное, местная домовладелица.
У входа в вокзал толпятся люди. Стоит милиционер для порядка. Мы нырнули в дверь. Народу здесь! Люди плотно сидят на лавках, на подоконниках, спят на полу. Кто-то кричит, где-то громко спорят, плачут дети, слышится свисток милиционера. Все эти тысячи звуков летят вверх под высокий потолок зала, там смешиваются, и эхо сводного гула докатывается до меня.
Тревожный гул вокзала наваливался сверху, давил на плечи. Казалось, он хотел сломить меня, запугать, уничтожить желание бежать на фронт. Вот-вот заплачу от страха перед неизвестностью… Но я креплюсь, я пытаюсь увидеть голубое небо и услышать чистый, прозрачный голос моей матери, от которого мне всегда было так спокойно и радостно…
Я показал Вовке на противоположный угол. Кажется, там свободнее. Нелегко пробраться через зал. Поднимешь ногу, чтобы шагнуть, а на полу спят люди. Так и стоишь, как страус, с поднятой ногой, пока не ухитришься найти место, куда ее поставить.
На одной скамейке сидел старик с исхудалым лицом. Он глодал корку хлеба. Рядом расположилась молодая женщина с чемоданами. Она положила на них руки, как ворон крылья на добычу.
— Барыня ты, вот ты кто, — прошамкал старик.
— Чемоданов-то сколько! — добавила сидящая неподалеку женщина с ребенком. — А нашего брата из-за этих чемоданов в вагон не пускают.
— Я вот сейчас позову милиционера, — сказала молодая женщина. — Он тебе покажет!
— Испугала милиционером!
Мы с Вовкой продвигались дальше. Кругом люди — усталые, печальные.
На подоконнике сидела девушка. Худенькая, с голубыми глазами и косичкой за спиной. Она смотрела перед собой в одну точку. Кажется, она плакала, но слез не было видно.
— Около вас можно присесть? — спросил я.
— Место не купленное! — ответила девушка, даже не посмотрев в нашу сторону.
— Ты здесь меня подожди, — сказал я Вовке, — а я узнаю, когда эшелон на Москву пойдет. Может, мы таким же самым способом, как сюда приехали, и в Москву отправимся.
— Сомневаюсь, — сказал Вовка. — Думаю, что дело у нас швах…
— Тебе уж обратно в школу хочется. Так иди к капитану. Он тебе билет в мягкий вагон выдаст. Нытик! Я тебе так скажу: уж если решили — значит, добьемся. И отступать нельзя. Не посадят в поезд — к грузовику прицепимся. В конце концов, у нас ноги есть — пешком до фронта дойдем. Сиди здесь и жди!
Я стал пробираться к выходу. Теперь я был умнее. Я шел вдоль стенки. Настроение у меня, конечно, препоганое. Но надежды я не терял. Больше я за Вовку переживал. Маловер он и скептик. Привык к легкой музыкальной жизни. А как в оборот попал, так у него дело швах.
Но оказалось, что переживал я за него зря. Чужая душа — потемки! Как только я ушел, у Вовки начался разговор с этой грустной девушкой. Разговор доподлинно мне стал известен потом, через несколько дней.
— У вас какое-нибудь горе? — спросил Вовка девушку.