Страница 10 из 60
— Сейчас у всех горе и несчастье! — ответила она, мельком взглянув на Вовку.
— Верно, — поддакнул Вовка. — Но все люди бывают несчастны по-разному, так Лев Толстой сказал.
Девушка удивленно посмотрела на моего приятеля.
— А вы куда едете? — спросил Вовка.
— Никуда!
— А зачем же на вокзале?
— От тетки убежала.
— Почему?
— Много будешь знать, быстро состаришься.
Кажется, Вовку смутил этот резкий ответ девушки, и он замолчал.
Девушка вдруг спросила:
— Как тебя зовут?
— Вова.
— А меня — Нина. Я из Харькова.
Они опять помолчали, и Вовка деликатно сказал:
— Люди должны больше знать друг о друге.
— Может быть, — ответила девушка. — Ты знаешь, что такое нудный человек… Это тот, кто о своей жизни рассказывает.
Опять девушка будто не замечала собеседника. Ее большие голубые глаза смотрели безразлично. Будто она была одна в этом огромном зале, среди тысячи людей.
Вовка рассматривал девушку. Ему нравились очертания ее подбородка, губ, правильная линия лба, ее светлые, выгоревшие на солнце волосы, заплетенные в тугую косу.
— Если у тебя никого нет, зря ты убежала от тетки! — сказал Вовка.
— Нет, не зря! — произнесла девушка, и в глазах ее мелькнуло зло. — Тетка моя богомолка, кликуша, она говорит: «Ты прикинься дурочкой и милостыню проси. Иначе чем я тебя кормить буду?» А я лучше с голоду умру…
— С голода нельзя умирать. У тебя должны быть какие-то планы.
— Какие там планы… Никто не знает, что будет с ним завтра. Люди знают, что было; не знают, что будет.
— Но к чему-то стремиться надо. Цель какую-то надо иметь, идеал…
— Смешной ты, парень, — сказала девушка, и взгляд ее повеселел. — «Лев Толстой, идеал!» Откуда ты такой взялся?
— Из Москвы, — просто сказал Вовка. — У тебя никогда не было идеала?
— Когда была маленькая, мечтала о длинном платье, как у матери.
— А потом?
— Все, что было потом, не имело идеала. Папа погиб на финской войне, а мама убита немцами в Харькове три месяца назад.
И опять у девушки был безразличный взгляд. Вовке вдруг захотелось дотронуться до ее руки, сказать ей какое-то очень ласковое слово, которого он еще никогда никому не говорил. Ему хотелось, чтобы оживился ее безразличный взгляд.
— Может, я могу тебе помочь? — сказал Вовка, и от того, что эти слова прозвучали так обыденно, он покраснел.
— У самих-то дело швах.
— Мы едем на фронт!
— Куда? — удивленно спросила Нина.
— На фронт. Мы из школы убежали. На фронт хотим!
— Послушай! — воскликнула Нина, и в ее глазах зажегся свет. — Возьмите меня с собой. Я ненавижу фашистов! Я отомщу за маму. Возьмите меня!
Нина схватила Вовку за руку и держала ее цепко, как будто в этом было ее спасение.
— А что, — растерянно произнес Вовка, не ожидая такого оборота дела, — возьмем. Вот придет Николай, скажу ему, и возьмем!
— По правде?
— Ну конечно! Мы же твердо решили бежать на фронт. Мы все обдумали.
В этот самый момент я и подошел и сразу заметил, что с Вовкой что-то неладное. У этого флегматика блестели глаза, щеки были розовые и уши красные. Такого я за ним никогда не замечал, хотя знаю я его еще с детского сада.
Да и девушка как-то по-другому смотрела на меня.
Я взял Вовку за рукав и хотел отвести в сторону.
— Можем здесь поговорить, — сказал Вовка, не двигаясь с места.
Я пожал плечами и сказал:
— Скоро военный эшелон на запад пойдет, попробуем прицепиться.
— Не выйдет, — встряла в разговор девчонка.
— Тебя никто не спрашивает, — резко бросил я.
— Не надо так, Коля, — очень деликатно произнес Вовка. — Я познакомился с девушкой. Ее зовут Нина.
«Ах ты тихоня! — подумал я. — Стоило мне отойти, как ты уже познакомился. Прошлой зимой, когда я тебе о Галке рассказывал, ты что говорил: „Понимаешь, Коля, я увлекаюсь музыкой. Мне не до девочек“. А теперь на вокзале девчонку подцепил. „Нина — картина, свинина, солонина“», — это я всегда к новому имени рифмы придумываю.
— Что же ты молчишь? — спросил меня Вовка.
— Что мне, «ура» кричать! — ответил я.
— Я уже несколько дней толкаюсь на вокзале, — сказала Нина. — Как только военный эшелон приходит, на перрон никого не выпускают. Красноармейцы по перрону ходят.
— Конечно, невозможно прицепиться, — поддакнул Вовка.
— Что ты подпеваешь! — возмутился я.
Я, конечно, и сам не очень верил, что можно прицепиться к военному эшелону. Ведь там не дурачки едут. Но девушка эта возмущала меня. Ее-то какое дело!
— Нина поедет с нами на фронт, — твердо сказал Вовка, как будто это уже давно было решено.
Я не знал, что ответить этому очкарику. Но по его глазам я видел, что он не шутит и не издевается надо мной.
— У Нины отец убит на финской войне, — продолжал Вовка. — Мама погибла три месяца назад в Харькове. Живет она у тетки, а тетка заставляет ее милостыню собирать.
Я посмотрел на Нину. Пигалица с тонкой шеей. Косичка болтается. Да куда тебе на фронт? В детский сад дорога…
— Ты меня удивляешь, Вовочка! — сказал я, не скрывая возмущения. — Как-нибудь самим бы добраться до фронта, а ты привесок нашел.
— Ты поаккуратней выражайся! — гневно крикнул Вовка.
В моей груди горело пламя гнева, а у Вовки, наверное, пылал любовный огонь. Мы молчали, исподлобья глядя друг на друга.
— Ни к какому эшелону вы не сможете прицелиться, — повторила Нина. — В армию можно попасть только через военкомат.
— Мы уже пробовали, — ответил Вовка. — У нас даже военком знакомый есть. Не берет. Молоды.
— А вы с какого года?
— С двадцать пятого.
— Одногодки! — сказала Нина и победно посмотрела на меня. — В армию берут с двадцать третьего…
Нина вынула из сумочки паспорт.
— Родиться бы на два года раньше!
«Стоп!» — сказал я сам себе и вынул паспорт. У меня блеснула гениальная мысль: переделать пятерку на тройку — всего-навсего хвостик в другую сторону завернуть. Эта гениальная мысль пронзила меня насквозь. На лбу у меня выступила испарина, которую я смахнул рукой.
— Ты чего, Коля? — спросил Вовка.
Я не знал, что делать — сказать или подождать. А Нина смотрела на меня пристально, глаза, голубые с прожилками, так в самую душу и лезут.
— Нужно переделать пятерку на тройку, — сказал я, ожидая, что Вовка радостно заорет на весь вокзал.
— Но ведь это подделка документа, — сказал Вовка. — За это карают.
— Идиот! — крикнул я. — Карать нужно тех, кто в тылу отсиживается.
Наверное, этой девчонке понравились мои слова. Она посмотрела на меня одобрительно.
— Неплохая идея, — сказала она.
— А если заметят подделку? — спросил Вовка.
— Могут заметить! — согласилась Нина. — Но военкоматам нужны люди.
Я не мог слушать Вовку. Мне хотелось поскорее подделать год рождения и бежать в военкомат.
— Ты бы спасибо, Вовочка, сказал мне. За то, что у меня гениальная мысль блеснула. А ты рассуждаешь.
— Между прочим, эту мысль тебе Нина подсказала.
Что с ним спорить, когда у меня все кипит внутри.
— У меня есть бритва, — сказал я по-деловому. — У кого есть черный карандаш?
Нина вынула из кармана карандаш и дала его мне. Я положил паспорт на подоконник.
— Здесь нельзя, — шепнула Нина. — Нужно под лавку залезть, там не увидят.
Шарики у этой девчонки работают! Хотя под лавку залезть не так просто. Около лавок на полу спят люди. Может быть, мы бы не нашли свободного места, если бы вдруг кто-то у выхода из зала не крикнул: «Поезд!» Вдалеке послышался стук колес.
Что тут началось! Люди хватали узлы, чемоданы.
Каждому хотелось выскочить на перрон, чтобы уехать дальше на восток, где, может быть, еще не так много эвакуированных, где можно достать хлеба и переждать эти страшные военные годы.
Отчаянные крики толпы усиливались. Все хотели прорваться на перрон.
Милиция сдерживала толпу. На этот поезд никого не должны были сажать. А кто этому верит! Каждому хочется уехать.