Страница 4 из 11
Но маргаритка не просто увлеклась рифмами. Она была красива и действительно влюбилась в тостер, вернее, в собственное отражение в его зеркальном корпусе. Этот цветок (отражение маргаритки) удивительно походил на нее саму, оставаясь в то же время совершенно другим. И именно из таких парадоксов часто рождается самая страстная любовь. Маргаритка кривлялась на своем стебле и трясла белыми лепестками, словно под воздействием внезапно налетевшего урагана.
Тостер, сильно встревоженный таким несдержанным поведением, объявил, что ему пора присоединиться к друзьям, которые находятся на другом краю лужайки.
Ты тут расти, цветок любимый,
Иначе я, тоской томима,
Главой поникнув до земли,
Зачахну от тебя вдали,
Моя витальная искринка,
Мой перегной, моя росинка!
Останься здесь, чтоб я могла,
Пока не наступила мгла,
Лелеять, холить лепестки
Твои. О! как они близки…
Какою красотою неземной
Лучится венчик кружевной!
Божественный, ну будь проворней,
Переплетем же наши корни!
— Послушайте, — ответил тостер тоном легкого упрека, — у вас нет никаких причин вести себя таким образом. Мы едва знакомы друг с другом, кроме того, вы, кажется, ошибаетесь относительно моей природы. Разве вы не осознаете, что называете корнем шнур электропитания? Что касается лепестков, то я вообще не могу догадаться, о чем вы говорите, у меня нет ничего похожего. А сейчас… мне в самом деле нужно идти к друзьям, поскольку нам предстоит долгая дорога к жилищу нашего хозяина, которое далеко, очень далеко отсюда. И мы никогда не доберемся до места назначения, если не будем торопиться.
Мне от судьбины злоехидной
Не снесть насмешки очевидной.
О, благороднейший, избавь
От поругания Любовь:
Едва найдя, утратить снова
Тебя. О! я на все готова —
Не оставляй одну в пыли,
А с корнем вырви из земли,
И забери с собою, чтобы
Нутро твое мне стало гробом!
Глубоко шокированный просьбой и убедившись, что цветок невосприимчив к доводам разума, тостер поспешил на другую сторону поляны и принялся настаивать на немедленном продолжении путешествия. Плед запротестовал, утверждая, что еще не просох, Гувер сослался на усталость, а лампа предложила заночевать на этом месте.
Что они и сделали. Как только ночь наступила, плед развернулся, образовав нечто вроде тента, под которым все и расположились. Лампа зажглась, а радио принялось транслировать веселую музыку… но очень тихо, чтобы не беспокоить других обитателей леса, которые, возможно, уже засыпали. Очень скоро сон одолел и их. Таково воздействие путешествий.
* * *
Как обычно, радио установило будильник на семь тридцать, но приборы проснулись намного раньше. При пробуждении пылесос и лампа пожаловались на скрипы в шарнирных сочленениях. Однако когда все снова двинулись в путь, их боли, похоже, прошли.
При мягком утреннем освещении лес казался прекрасным как никогда. Паутины, развешанные на ветках, словно миниатюрные электрические сети, сверкали росой. Симпатичные грибы выглядывали из-под земли возле деревьев, напоминая своим видом гирлянды лампочек с разноцветным напылением. Шелестели листья, щебетали птицы.
Радио, уверенное, что заметило в кустах лису, требовало пуститься в погоню.
— Надо же вам убедиться, что это действительно была лиса.
Плед пришел в ужас от предложения. Он уже имел две прорехи на теле, зацепившись несколько раз за низко нависшие ветви. Хотел бы он знать, во что превратится, если они покинут тропу и рискнут углубиться в непролазные дебри самого леса.
— Вы только подумайте, — не отступало радио. — Настоящая лиса! Такого случая никогда больше не представится.
— Мне хочется ее увидеть, — объявила лампа.
Тостеру самому было очень любопытно, но он прекрасно сознавал обоснованность опасений пледа, поэтому призвал всех продолжить путь.
— Нам нужно добраться до хозяина как можно быстрее.
Довод был настолько неотразимым, что радио и лампа тут же согласились и вернулись на тропу. Солнце поднялось на самую вершину своего восхождения, а тропинке не виделось конца. После полудня на лес обрушился еще один ливень. Когда он закончился, они снова сделали привал. На этот раз не на лужайке, поскольку лес теперь стоял гуще и более или менее свободные места можно было найти только под большими деревьями. И вместо того, чтобы сушиться на солнце, растянувшись на траве (поскольку ни солнца, ни травы не имелось), плед при поддержке пылесоса развесился на самой нижней ветви огромного столетнего дуба. Несколькими минутами позже он начал сохнуть.
В сумерках, когда лампа уже собралась зажечься, произошло какое-то движение на ветви, расположенной справа от той, на которой блаженствовал развешанный плед.
— Привет! — сказала белка, возникая из листвы. — Мне кажется, у нас гости.
— Привет! — ответили хором электробытовые приборы.
— Хорошо, прекрасно, отлично! — Белка пригладила усы. — Так что вы говорите?
— О чем? — переспросил тостер, не намеревавшийся проявлять недружелюбие. Просто у него имелась склонность понимать вопросы в буквальном смысле, особенно когда он был чрезвычайно уставшим.
Зверек явно смутился.
— Позвольте представиться. Меня зовут Гарольд.
Само произнесение имени, похоже, вернуло ему хорошее настроение.
— А это прекрасное светлое создание…
Еще одна белка спрыгнула сверху и уселась рядом с Гарольдом.
— … не кто иной, как моя жена Марджори.
— Теперь, когда вы знаете наши имена, вам следует сказать, кто вы, — заметила Марджори.
— Боюсь, у нас нет личных имен, — признался тостер. — Видите ли, мы электробытовые приборы.
— Если у вас нет имен, — удивился Гарольд, — то как вы различаете самцов и самок?
— Среди нас нет ни самцов, ни самок, мы приборы.
Тостер повернулся к пылесосу за подтверждением.
— Что бы это ни значило, — сказала резко Марджори, — законы природы нельзя отменить. Все мы или самцы, или самки. Мыши, птицы и даже насекомые, если верить тому, что о них говорят.
Она закрыла лапой рот и захихикала.
— Вам нравится есть насекомых?
— Нет, — ответил тостер. — Вовсе нет.
Он почел бесполезным пускаться в сложные и тщетные объяснения, почему им не нужно ничего есть.
— Мне тоже, — объявила Марджори. — Но я обожаю орехи. Нет ли у вас их? Может, в том старом ящике?
— Нет, — сухо ответил пылесос. — В «старом ящике» есть только пыль. Два с половиной килограмма, полагаю.
— К чему делать запасы пыли? — изумился Гарольд.
Не дождавшись никакого ответа, он добавил:
— Есть одно очень увлекательное занятие. Можно рассказывать анекдоты. Вам начинать.
— Я не уверен, что знаю хотя бы один, — повинился Гувер.
— А я знаю, — воскликнуло радио. — Вы ведь не эскимосские белки, верно?
Гарольд и Марджори отрицательно помотали головами.
— Замечательно. Скажите… почему необходимы три эскимоса, чтобы ввернуть одну электрическую лампочку?
Марджори захихикала в предвкушении.