Страница 3 из 11
— Если бы! — повторил Гувер намерено гнусавым голосом. — Если бы! Если бы!
— А я знаю, где находится достаточно мощная батарея, — почти пропела настольная лампа. — Случалось ли вам заглядывать в пристройку за домом?
— В сарай для инструментов? — вскричал плед с ужасом. — Конечно, нет. Мрачное сырое место, кишащее пауками.
— Ну, а я отважилась на это не далее как вчера и немного там пошарила. И кое-что заметила за поломанными граблями и старыми банками из-под краски… большой черный ящик. Разумеется, он совсем не похож на ваши милые красные цилиндрики, — уточнила лампа, склоняя свой колпак в сторону радио, — но сейчас мне кажется, что это могло бы послужить нам батареей.
Приборы отправились в сарай для инструментов, и там, в самом темном углу, как и рассказывала лампа, действительно находился аккумулятор от старого Фольксвагена. Хозяин купил его незадолго до того, как решил поменять свой Фольксваген на желтый Сааб. Он собирался поставить новый аккумулятор на место старого и пристроил в сарай, перед тем как… разве это не похоже на него?.. напрочь забыть.
Старый Гувер и тостер оба имели достаточно познаний в электричестве, чтобы быстро подсоединиться к нему таким образом, чтобы он послужил им даже лучше, чем автомобилю. Но пока новые приборы, слушающие эту сказку, не вообразили, что могут без последствий для себя повторять подвиги наших героев, стоит их предостеречь: ЭЛЕКТРИЧЕСТВО ОПАСНО. Нельзя играться со старыми аккумуляторами. Никогда не всовывайте свои штепсели в незнакомые разъемы! И если вы не уверены, какое напряжение в цепи, обязательно справьтесь у компетентного прибора.
И так они отправились искать своего хозяина в далекий город, где он жил. Очаровательный летний домик вскоре скрылся из виду за листвой и ветками лесных деревьев. Они все дальше и дальше углублялись в лес, и только ослабевшие лучики света, которым удавалось проникнуть сквозь густые кроны, освещали им путь. Тропа поворачивала и петляла, приводя в замешательство своею запутанностью. Дорожная карта, взятая с собой, оказалась совершенно бесполезной.
Естественно, проще всего было бы двигаться по главной магистрали, ведущей в город, учитывая, что повсюду пролегали дороги, на нее выходящие. К несчастью, они не имели возможности ею воспользоваться. Пять таких крупных приборов не могли бы остаться незамеченными людьми, которые следуют тем же самым путем. Существует закон, непреложный для всех механизмов: каждый раз, когда на них смотрит человек, они должны немедленно прекратить всякую личностную деятельность. Поэтому на оживленном шоссе им пришлось бы провести основную часть времени в неподвижности. Более того, существовала еще одна причина, заставлявшая их держаться в стороне от больших дорог… пираты! И это была опасность настолько чудовищная и пугающая, что они отказывались даже думать о ней. Но случалось ли кому слышать, чтобы пираты бродили по лесной чаще?
Тропа уклонялась, огибала буреломы и старицы, ныряла в ложбины и взбиралась на холмики, и бедный Гувер начал уставать. Несмотря на мощность аккумулятора, ему было совсем нелегко продолжать свой путь по такой неровной местности, тем более с дополнительной нагрузкой в виде кресла и его четырех пассажиров. Но за исключением чуть более надсадного, чем обычно, гула, старый пылесос продвигался вперед без жалоб. Какой урок всем нам!
Что касается остальных, то они были охвачены воодушевлением. Лампа вытягивала длинную шею во все стороны и вскрикивала от восхищения пейзажем. Даже плед забыл свои страхи и разделил общую жажду открытия. Резисторы тостера покалывало от постоянного возбуждения. Все было странным и чарующим, и таким новым!
— Не правда ли, чудесно! — воскликнуло радио. — Послушайте! Вы слышите их? Птицы!
Оно попыталось скопировать прозвучавшую руладу… вряд ли бы это обмануло хотя бы одну из настоящих птиц, поскольку звучанием больше напомнило кларнет. Тем не менее, дрозд, вяхирь и несколько синиц спорхнули ниже, чтобы, наклонив головы, послушать. Но лишь ненадолго. После двух-трех одобрительных трелей все вернулись на свои места в кронах. Птицы таковы: уделив вам пару минут вежливого внимания, снова становятся обычными незнакомыми птицами.
Радио сделало вид, что его это не задело, но вскоре прекратило свои имитации и перешло на любимые мотивы: некоторые замечательные рекламные запевки Кока-колы и жевательной резинки Голливуд, а также длинные комические куплеты знаменитой марки джинсов унисекс. Нет ничего действеннее хорошо известной рекламы, чтобы сделать лес более привычным местом, и они быстро почувствовали уверенность и повеселели.
Время перевалило за полдень, и Гувер теперь вынужден был отдыхать все чаще и чаще… он останавливался под предлогом, что ему нужно опорожниться.
— Вы не поверите, до чего этот лес грязный, — восклицал он, вытряхивая из мешка для сбора мусора последний листок.
— А я нахожу его очень приятным, — заявил плед. — Воздух такой свежий, а какие запахи приносит ветерок! Я чувствую себя заново родившимся. Словно меня только что вынули из упаковки. Ну почему, почему электрические пледы никогда не берут с собой, отправляясь позавтракать на траве? Это чересчур несправедливо!
— Наслаждайтесь, пока еще есть время, дети мои, — заявило радио угрожающим тоном. — Судя по последней сводке погоды, нас настигает дождь.
— А деревья не послужат крышей? — спросила лампа. — Солнечные лучи они хорошо задерживают.
Никто не знал ответа на вопрос лампы, но вскоре они убедились, что деревья менее непроницаемы, чем крыша. Все они в той или иной степени промокли, а бедный плед вообще насквозь пропитался водой. К счастью, ливень длился недолго, и почти сразу снова выглянуло солнце. Промокшие приборы с трудом продвигались по раскисшей дорожке, которая, в конце концов, вывела их на лесную поляну, поросшую цветами и залитую солнечным светом. И там уже плед смог растянуться на траве, чтобы просушиться.
Послеполуденные часы настраивались перейти в вечерние, и тостер, как и все они, ощутил потребность в уединении. Даже любя сотоварищей, он не имел привычки проводить все свое время в их компании. Ему хотелось отделиться на время, остаться в одиночестве, чтобы появились свои личные мысли. И ничего не сказав остальным, он отошел к самому дальнему краю лужайки и принялся представлять, что готовит горячий бутерброд. Для него это было лучшим способом расслабиться.
Воображаемый бутерброд только начал нагреваться, когда грезы тостера были прерваны самым нежным допросом.
Цветок прекрасный, расскажи,
К какому виду надлежит
Тебя отнесть? Такая пытка,
Ведь я простая маргаритка,
Влекут, слепят меня черты
Твоей нездешней красоты.
О, лепестки твои бледны,
И ты, скорей всего, с Луны.
Но кто б ты ни был и откуда,
Могу ли я на это чудо
Надеяться, что ты возьмешь
Мою любовь, не оттолкнешь?
— Вы очень любезны, — ответил тостер, обращаясь к маргаритке, прижимавшейся своими лепестками к его хромированным деталям. — Очень мило с вашей стороны задать мне этот вопрос, но я не цветок. Я электрический тостер.
Ты не обманешь же, наверно,
Влюбленную в тебя безмерно
Простую душу? Посему
Просунь свой корень к моему!
Это пылкое признание настолько ошеломило тостер, что на мгновение он онемел. Ему ни разу в жизни не доводилось слышать, как цветы изъясняются на своем языке, и он не понимал, что они могут сказать любую вещь, исключительно ради соблюдения рифмы. Как хорошо известно ботаникам, цветы говорят только стихами. Маргаритки, относящиеся к наименее благородным видам, способны лишь на дрянные восьмистопные вирши с парной рифмовкой, но виды более развитые, и, особенно, экзотические, могут использовать секстины, рондо и вилланели самым удачным образом.