Страница 42 из 76
Шестидесятилетний Йонгю Лошадиная Голова, тело которого изнывало от побоев палками в камере, откуда его только вчера освободили, и не думал о спасении. Он лишь приподнялся на своем ложе и включил прикроватный светильник. Он понимал, что без насилия не обойдется, и раз уж расклад таков, то он решил не сдаваться без боя.
Один из грабителей перемахнул через забор и открыл засов ворот изнутри, чтобы остальные могли беспрепятственно войти.
— Смотрите, чтоб ни одна тварь не сбежала! — приказал главарь двум бандитам, поставленным на караул у ворот.
— Если кого увидите — стреляйте!
Отдав указания, главарь сразу направился к помещению для приема гостей. Тем временем другой бандит вошел во внутренние покои дома. Судя по тому, что обычно заходящиеся свирепым лаем собаки в этот раз не издали ни звука, а лишь изредка жалобно поскуливали, можно предположить, какого страху на них нагнали налетчики.
— Не смейте трогать женщин и детей! — строго приказал главарь на подступе к дому, окидывая взглядом своих соумышленников, на что те в один голос ответили:
— Ясно!
Это правило было отличительной чертой разношерстной шайки, забравшейся сегодня ночью в дом Юнов. И хотя ее члены выглядели один нелепее другого: крестьяне — кто в бамбуковых шляпах, кто с тряпичными повязками на головах, — совсем еще юнцы с заплетенными в косы волосами, или же старики и прочий сброд, во всех своих грабежах они твердо придерживались одного правила: не трогать женщин и детей. С тем же, кто нарушал его, главарь расправлялся без промедления.
Зайдя в гостиную, он приказал одному из бандитов раздвинуть внутреннюю дверь, запрыгнул на деревянный настил и тут внезапно натолкнулся на решительный взгляд Йонгю Лошадиной Головы, направленный прямо на вошедшего. От неожиданности бандит отпрянул назад. Он не мог поверить, что в этой критической ситуации Юн Йонгю не только не попытался убежать, но и осмелился так вызывающе смотреть на него, как бы говоря: «Ну, заходи, коли пришел».
Более того, на исхудалом больном лице седовласого старика, не спускавшего своего страшного взгляда с бандита, играл тусклый свет масляной лампы, и это делало его похожим на дьявола. От этого взгляда главарю стало не по себе, и кто знает, не отступил бы он, не будь у него за спиной десятка готовых к бою сподручников с ружьями, ржавыми ножами, дубинами и топорами.
— Ааа, так ты тут ждешь! — угрожающе проговорил главарь, оправившись от оцепенения.
Это была не первая встреча Йонгю Лошадиной Головы с этими бандитами, так что они были знакомы. Та же шайка забиралась в дом Юнов около месяца назад. Тогда налетчики взяли 300 нян деньгами, ценные бумаги, женские украшения и в придачу увели корову, поэтому они хорошо запомнили хозяина. Сам же Юн Йонгю смог опознать лишь лицо главаря, но и его одного он успел возненавидеть лютой ненавистью, и оттого вместо страха Лошадиная Голова испытывал вскипающую изнутри ярость, а осознание неизбежности столкновения только придавало ему решительности.
— Юн, собака, слушай! — начал главарь угрожающим тоном, не отрывая взгляда от Йонгю, безмолвно сидящего на кровати. — Это ты сдал моего человека властям? И после этого ты надеешься, что сможешь избежать расправы? Отвечай же, это ты сдал?
— А как же, пошел в полицию и сам обо всем рассказал! А ты как думал? — хрипло ответил Йонгю, и в его глазах сверкнул зловещий огонек. — Да, именно так, все-все рассказал. А ты что же? Набрал шайку головорезов, грабишь порядочных людей и этим живешь! Думаешь, ты уйдешь от расправы? У-ух, стервец! — старик все повышал и повышал голос. — Да ты ведь долго не протянешь, мерзавец! Уж недалек тот день, когда и тебе снесут голову! — Йонгю так кричал, что чуть не сорвал голос.
Если вдуматься, эта последняя вспышка ярости перед надвигающимся концом была не чем иным, как пророчеством, в нем звучала уверенность, что угнетенные в будущем восторжествуют, а угнетателей ждет возмездие.
Юн Йонгю, несмотря на свое невежество, все-таки чувствовал, что властелином грядущего мира скоро станут деньги. Поэтому его пророчество касалось не только грабителей; оно относилось и к губернатору — циничному и расчетливому вымогателю, и ко всем другим угнетателям, даже если сам Юн Йонгю этого и не осознавал.
— Ах вы, сволочи! Думаете, ночь сто лет будет длиться? Посмотрим, как вы запоете, когда день наступит! — продолжал сыпать угрозами разъяренный Юн Йонгю.
— Глупец, не трать слова попусту! — с грустью в голосе усмехнулся главарь.
Громкие голоса разбудили батрака, что спал в дальнем углу комнаты. Оглядевшись по сторонам и поняв, что происходит, он затрясся от ужаса и попытался забиться в угол еще глубже.
В этот момент один из бандитов, вошедших в дом, приблизился к главарю. На дуле его ружья болтались белые подштанники.
— Командир, сын хозяина сбежал.
— Сбежал? А это что у тебя?
— А это валялось у ограды с той стороны. Стало быть, он потерял подштанники, перепрыгивая через забор. Видать, выскочил прямо из постели, не успев даже поясом подвязаться.
Несколько грабителей, представив описываемую сцену потери подштанников, захихикали.
— Болваны! Как вы могли проворонить?!
Главарь покачал головой и, указывая на батрака, трясущегося в дальнем углу комнаты, спросил:
— А может, это его сын, а сбежал кто-то другой?
Жаба Юн еще ни разу не попадался этой банде, и поэтому главарь не знал, как он выглядит.
Уловив в словах главаря приказ, один из бандитов кинул пристальный взгляд в угол:
— Нет, это батрак.
— Тьфу… Что ж, ничего не поделаешь… Не расслабляться и не трогать ни ложки, пока я не скажу!
— Ясно… Командир, тут есть бочонок с хорошим вином… А еще свиньи и курицы, как раз на обед…
Несмотря на то что тот год, в отличие от позапрошлого, не был голодным, для вставших на путь грабежа было бы кощунством не заметить спиртного и мяса в доме.
Главарь снова повернулся к старику и сказал:
— Юн, мразь, слушай… Сегодня мы пришли не за твоим имуществом, а… к тебе по делу… Согласен выслушать или нет?
Йонгю, внимательно смотревший на главаря, пока тот говорил, отвернулся, как только он замолк.
— Ну так что? Нет, значит?
— Чтоб я бандита стал слушать?! Вот еще! Да я б вас всех порезал на мелкие кусочки, лишь бы не слушать!
Из своего богатого опыта столкновений с грабителями Йонгю знал, что хоть ползай перед ними на коленях, соглашаясь на все и моля о пощаде, хоть в открытую бросай им вызов — все равно и побоев не избежишь, и имущества лишишься. Поэтому, будучи уверенным, что ему не избежать этой участи, старик с самого начала и не думал их ни о чем умолять. Напротив, он презирал главаря и всю его шайку настолько, что охотно перерезал бы их всех до единого.
Около месяца назад, когда та же банда ночью забралась к нему в дом, Йонгю увидел среди грабителей знакомого. Оказалось, это его арендатор по фамилии Пак, живший неподалеку.
— А, так это ты!
Лошадиная Голова никак не мог понять, что он такого сделал, что Пак его вдруг возненавидел. И вот человек, живущий и работающий на его земле, вместе с другими бандитами забирается в дом своего арендодателя! От негодования глаза Йонгю загорелись яростным огнем, а сердце забилось с такой силой, что едва не разорвало грудь.
На рассвете следующего дня Йонгю собственной персоной отправился в Управление. Надо сказать, грабили его часто, поэтому его лицо уже примелькалось тогдашнему губернатору Пэк Ёнгю, ему-то пострадавший и подробно изложил, что произошло, как и когда, особое внимание уделив участию в ограблении арендатора Пака, и выразил надежду, что, поймав одного, можно будет выйти на всю банду.
Однако Пэк решил иначе. Он все выслушал и пообещал поймать Пака, но при этом добавил: раз ты, Юн, так хорошо знаешь бандита, значит, и сам, стало быть, замешан, потому допрашивать будут вас обоих. А так как на Пака еще не вышли, Лошадиная Голова был первым заключен под стражу.
В самом деле, зачем нужна справедливость или хотя бы доброе имя человеку, все усилия которого направлены на то, чтобы сфабриковать ложное обвинение и хитростью заполучить чужое имущество? Говорят, когда-то французский король Людовик XIV произнес знаменитую фразу: «Государство — это я». Так и в Корее, один из правителей при допросе обвиняемого задал ему вопрос: «Как щебечет воробей?» Если бы тот ответил: «Чик», его бы казнили; ответь он: «Чирик» — исход был бы тем же; ничего бы не изменилось и при ответе: «Чик-чирик».