Победа достается нелегко

Согласно правилам соревнований встреча прекращается после второго нокдауна. Судья на ринге широким шагом подошел к Руслану и торжественно поднял его руку.

— Ввиду явного преимущества, победа присуждается, — объявил диктор, — Руслану Коржавину!

Руслан пересек ринг и протянул руку Горлову. У того мелко дрожали губы. Овладев собой, он вдруг обнял Коржавина. Зал гудел от аплодисментов.

Бондарев, во время боя сидевший за углом ринга, рывком подскочил к канатам, стал целовать мокрого от пота Коржавина:

— Поздравляю! Поздравляю!

Данилов радостно потирал руки и улыбался. Молодец Руслан! Точно выполнил план! Но как бы радовался тренер, если бы знал, что Руслан не успел прочитать его записку, что уже в ходе поединка, перед лицом опасности, боксер сам решил сложную тактическую задачу, нашел единственно верный путь к победе…

Глава девятнадцатая

Выключив свет, Руслан подошел к окну, открыл форточку и, опершись локтями о подоконник, прислонился лбом к прохладному стеклу. В домах военного городка гасли огни. Надвигалась ночь. Надо бы лечь, постараться заснуть. Но разве уснешь, когда знаешь, что завтра решающий поединок?

В форточку, обдавая свежестью, вливался прохладный воздух, настоянный на полевых цветах, пряных ароматах яблоневого сада и сдобренный терпким запахом сосновой смолы и душистой хвои. Где-то вдали, за садом, за лесом, с глухим шумом и характерным свистом промчалась электричка. Руслан представил себе полупустой вагон, сонных пассажиров. Со стороны проходной, которая находилась за домами, донесся короткий, требовательный сигнал автомашины, послышался тихий лязг железного засова, скрежет открываемых тяжелых ворот, отрывистые команды и натужный рокот вездеходов.

«Со стрельб приехали», — определил Руслан и отчетливо представил себе, как солдаты, усталые и голодные, поспешно ставят в гараж боевую технику, сдают оружие, боеприпасы, считают гильзы, шумно моются, чистятся, спешат в столовую, с аппетитом уплетают ужин, а потом, расслабленные, довольные прожитым днем, шагают в казарму и разбредаются по своим жестким койкам.

Он вспомнил свой городок, расположенный у подножия гор, командиров ракетного дивизиона, солдатскую казарму, ставшую теперь далекой и дорогой, обветренные, смуглые от загара лица товарищей.

«Интересно, кто сейчас устроился на моем месте?» — подумал Руслан с легкой грустью, и перед глазами встали ряды двухъярусных коек.

Руслан мысленно прошагал по надраенному до янтарной желтизны деревянному полу и у самого окна влез на второй ярус, или, как называли солдаты, «второй этаж». Как она манила к себе, эта двухъярусная койка, когда, намаявшись на полевых занятиях, усталой походкой входил в казарму, торопливо сбрасывал каменные сапоги, стягивал через голову задубевшую от пота, в белых разводах соли, выгоревшую гимнастерку и снопом валился на постель.

«А тут, в Подмосковье, не служба, а малина», — подумал он, снимая тренировочный костюм, и, не подняв одеяла, лег на кровать. Первое время в казарме он никак не мог привыкнуть ко «второму этажу», спал почти не шевелясь, боялся свалиться. Его пугало не само падение, а смех товарищей, которые подолгу подтрунивали над «парашютистом». Рядом, тоже на «втором этаже», спал сержант Петр Мощенко, донецкий шахтер с зычным голосом и добрым сердцем. «Петро на повышение пошел, — Руслан вспомнил телеграмму от ракетчиков. — Подписался новым званием „старший сержант“». Внизу, под ложем Коржавина, на «первом этаже», спал длинный и тощий, типичный волейболист, ленинградец Евгений Зарыка. Женька… Были закадычными друзьями… мечтали об одном — после окончания службы пойти в военно-инженерное. Всю зиму готовились. Достали программу вступительных экзаменов, запаслись учебниками и в свободное время писали конспекты, штурмовали пособия. А теперь их осталось двое, да и они далеко друг от друга, неизвестно, когда встретятся. Только Женька рядом. Тенью. Памятью… Женька… До сих пор не верится. Руслан закрыл ладонями лицо. Женька…

Раздался легкий стук в дверь. Коржавин, приподняв голову, хотел произнести «Войдите!», как дверь уже распахнулась.

— Русланчик, не спишь? — В комнату широким хозяйским шагом вошел Бондарев. — Не притворяйся. Знаю по себе, полночи спать не будешь. Зажечь свет?

— Только сначала я форточку закрою, — отозвался Руслан.

Степан Григорьевич был в офицерской форме. Его давно уволили в запас, однако он любил ходить в форме. Она шла ему, делала моложе, подчеркивала стройность тренированного тела. Бондарев умел носить форму с достоинством и с какой-то неуловимой щеголеватой элегантностью, которая вырабатывается у кадровых офицеров годами службы. Он прошелся по узкой комнате, распространяя запах дорогих мужских духов, и уселся на свободной койке, закинув ногу на ногу.

— Может, тебе соседа дать? Для компании? А?

Три дня назад на этой койке спал Дмитрий Марков, по после поражения он взял свои вещи и уехал домой, к жене и сыну.

Нет, Степан Григорьевич, не надо. Если есть возможность, оставьте одного.

— Как хочешь. Только мне кажется, тебе одному тоскливо. Мысли всякие лезут, особенно перед боем.

— Одиноким можно быть и в толпе.

— Колючий ты, словно дикобраз. — Бондарев засмеялся. — С характером! Но это хорошо. В нашем деле без характера нельзя, сломают быстро.

— Как Дмитрия Маркова? — сказал Руслан и осекся: получился открытый намек.

В светлых глазах Бондарева мелькнул холодный блеск, однако он тут же взял себя в руки и спокойно ответил, давая понять, что намек понят правильно:

— Нет, Димуня не сломался. Димуня просто кончился… Когда-то это должно было произойти. — И грустно добавил: — Такова жизнь. Думаешь, я по своей охоте покинул ринг? Эх, зелено-молодо, вам этого не понять!

Степан Григорьевич встал, дважды прошелся по комнате, остановился возле окна и некоторое время молча глядел в темное стекло, задумчиво барабаня пальцами по подоконнику. Руслан корил себя за опрометчивость, с искренним сочувствием смотрел на тренера, на его лицо — он видел тренера в профиль, — на седеющие виски, на морщинки возле глаз, сосредоточенно сжатые губы и, как на странице книги, прочел грустное сознание того, что людям, как и городам, не дано возможности заново войти в собственное прошлое, заново пережить ушедшие годы.

— Эх, скинуть бы мне годков двадцать, да оставить опыт и знания… Показал бы я себя! Наверняка был бы чемпионом Европы, а то и Олимпийских игр. Боксировал я прекрасно… Больше половины боев закончил нокаутом или явным преимуществом.

Бондарев увлекся воспоминаниями:

— Ты еще под стол пешком ходил, а меня на ринге цветами засыпали, на руках носили. Особенно после выхода кинофильма, где я снимался в главной роли. А какие девчонки!

Бондарев снова прошелся по комнате, но уже другой походкой, мягкой, кошачьей, потирая руки и самодовольно ухмыляясь.

— Помню, первый раз в Ташкент приехал лет пятнадцать назад. В той самой гостинице, где с тобой беседовал, слышу робкий стук. Открываю — мечта! Лет восемнадцати. Волосы черные, смоляные, в две косы на голове уложены, свежесть чуть загорелого лица оттеняют. А глазищи — синие-синие, до черноты, и лучистые, насквозь прожигают. Взглянешь раз и все позабудешь. В платье таком воздушном, из местного тонкого шелка. Думаю про себя, что она ошиблась, не в ту дверь постучала. Спрашиваю робко: «Вам кого?» А она смотрит на меня, ресницами длиннющими хлоп-хлоп и одними губами: «Вас…» Протягивает мне открытку, где я обнажен до пояса, волосы всклокочены, на руках перчатки боксерские, ну, в общем, кадр из фильма. И добавляет: «Автограф, пожалуйста!» Ну, думаю, была не была, приглашаю в номер, мол, в коридоре неудобно. Что ты думаешь, заходит с радостью. Разговорились. Она студентка второго курса, забыл какого института, не то политехнического, не то хореографического. На столе у меня фрукты, шампанское, шоколад. Включаю радио, двери на ключ и приглашаю танцевать. Идет. Обнимаю, а она, как струна, вздрагивает. Хочешь верь, хочешь не верь. Да, были автографы! — Бондарев, возбужденный приятными воспоминаниями, сел на койку рядом с Коржавиным и мечтательно произнес: — А у тебя все впереди. И слава и прочее… Поездки за границу, Олимпийские игры… Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио… Озаренный прожекторами ринг, орущая в темноте толпа, и судья поднимает твою руку: «Победил Коржавин!» А потом цветы, банкетный зал, улыбки женщин…