Страница 63 из 103
— Нужные мысли, говорят в Фергане, летают в воздухе, как голуби. Я тоже об этом думал — и вот статья. Посмотрите, — сказал Садыков. — Только я рассчитывал, что ее прочтет диктор.
— Выступить должны вы. Именно вы! В полной форме, при всех наградах. — Полковник взял исписанный лист. — А с текстом я ознакомлюсь сейчас же. Договорились?
Раздвинув полог палатки, вошел начальник городской автоинспекции Станислав Петрович Урбанов, высокий, грузный, рано располневший.
— Салям, товарищи! Простите, срочное дело. Хорошо, что и вы здесь, Сулейман Садыкович. — И развернул на столе Башметова карту города, испещренную красными, синими и зелеными стрелами и многочисленными автодорожными знаками. — Вот эти улицы центра лишены тротуаров, и люди ходят по проезжей части. — Урбанов, водя указательным пальцем по карте, говорил обстоятельно, и его сильный, зычный голос был, наверное, слышен в соседних палатках, — Тут палаточные городки, и мы закрыли движение. Для транспорта оставили вот эти магистрали… А здесь будет одностороннее движение… Автобусные маршруты пройдут по этим улицам…
Перед въездом в город колонна армейских вездеходов остановилась. Солдаты дружно выпрыгнули из машин и, разминая затекшие ноги, толкались. Коржавин и Зарыка, схватившись за руки, закружились на асфальте.
— Эхма! Еще раз!
— Посмотри на ишака, как он пляшет гопака!
У обочины дороги группа солдат затеяла коллективный «петушиный бой». Спрятав руки за спину и встав на одну ногу, солдаты старались толкнуть друг друга плечом так, чтобы партнер не удержался, потерял равновесие. Со стороны, конечно, смешно было смотреть на рослых, загорелых парней, которые дурачились, как дети. От длительной и утомительной езды у солдат ныло тело, и они были рады поразмяться.
— Внимание! Внимание! — Комсорг Базашвили поднял руки. — Думаю, пожалуй, каждый поможет своему водителю привести в образцовый порядок внешний вид машины. Въедем в Ташкент, как на парад!
У водонапорной колонки сразу выросла очередь. В руках солдат появились тряпки, ветошь.
Через полчаса вездеходы стояли, как новенькие. Даже черные рубчатые скаты были вымыты на совесть. Комсорг обошел колонну, придирчиво осматривая каждый вездеход, и остался доволен.
— По машинам!
Вездеходы мчались по улицам города, почти не задерживаясь у перекрестков, колонне всюду давали зеленый свет. Солдаты смотрели по сторонам, искали следы подземных толчков. В их воображении рисовался разрушенный город: рухнувшие стены, обвалившиеся потолки, бесформенные груды кирпича, одиноко торчащие печные трубы, коробки уцелевших многоэтажных зданий без окон, без балконов, без этажных перекрытий… Такими они не раз видели в кинохронике военных лет отбитые у фашистов города. Опустошенные, разрушенные. Чем-то похожим на те отвоеванные города представлялся им и Ташкент.
Ничего подобного солдаты не увидали. Улицы как улицы. Зеленые, нарядные. Из-за деревьев выглядывают дома. Обычные дома большого города — низкие и высокие, в два-три этажа. Лишь изредка встречаются упавшие глинобитные заборы, здания с обвалившейся штукатуркой и трещинами. Такие дома огорожены, тут же фанерные щиты с предупредительными надписями: «Осторожно! Дом аварийный!», «Не подходи, опасно! Дом аварийный!».
— Ничего особенного, — вслух выразил общие мысли Коржавин. — А я-то думал…
— У нас в Ленинграде, — сказал Зарыка, — рассказывают, после бомбежки или артобстрела целые улицы в развалинах лежали.
— Парни, не вешать носы, — бодро произнес сержант Тюбиков. — В Ташкенте мусора и на нашу долю хватит. Будем разгребать и швабрить улицы. Первомай скоро!
Чем ближе к центру, тем чаще попадались огороженные здания. В скверике в два ряда стояли брезентовые армейские палатки. Такие же палатки солдаты приметили и между домами. Странно было видеть возле палаток женщин, детей, стариков. На протянутых веревках сушится белье. Девочки играют в «классы». А в киосках, как ни в чем не бывало, продают газированную воду. На углу, под тенью большого дерева, расставлены столики, рядом краснощекий узбек куском фанеры старательно раздувает пламя, и в воздухе носится приятный аромат жареных шашлыков.
— Штук десять бы зараз, — мечтательно произнес Тюбиков.
— Хотя бы по паре палочек. — Зарыка облизнул губы. — Червячка заморить.
Машины катили все дальше.
— Ребята, смотрите-ка, театр целенький! — Коржавин узнал массивное, величественное здание с колоннами.
— А что ему сделается! — лениво отозвался Тюбиков.
Солдаты оживились.
— Вон фонтан! Вода как брызжет! Красота!
— Смотрите налево, гостиница «Ташкент» называется. Ей хоть бы что…
— Ну да, сказанул! Глянь вверх, там трещины на последнем этаже.
— Где? Где трещины?
Ребята, а куда нас везут? Неужели за город?
— Хорошо бы где-нибудь в центре лагерь разбить, — помечтал Зарыка. — Была бы у нас житуха!
— Держи карман шире! Чего захотел!
Головная машина неожиданно свернула под ажурную арку, на которой крупными буквами выведено «Стадион Пахтакор». Солдаты примолкли. Может, это временная остановка? Короткий отдых? За редкими деревьями виднелись стройные ряды армейских палаток. Чуть в стороне, на берегу реки Анхор, дымили полевые кухни.
Лейтенант Базашвили куда-то ушел и вскоре вернулся с незнакомым невысокого роста майором. Майор что-то говорил, затем указал рукой в сторону, где под просторным, наспех сооруженным навесом стояли столы, а рядом дымили походные полевые кухни, Базашвили кивнул и подал команду:
— Выходи! Разгрузить машины. Ставить палатки.
Не успели ракетчики натянуть брезентовые шатры, как прибыла новая колонна. С первой машины соскочил узкоплечий, с наивным добродушным лицом ефрейтор и обратился к Зарыке, который отошел покурить.
— Эй, дружок! Как у вас тут, потрясывает?
— Ничего, жить можно, — бодро ответил Евгений.
— Тогда порядок! — согласился ефрейтор и спросил: — Артиллеристы?
— Нет…
— Все одно! Будете у нас подсобными.
— Полегче, а то споткнешься! — отпарировал Зарыка.
— Да я без шуток. Мы — строители! А строители тут главная сила, — с нескрываемой гордостью сказал ефрейтор и добавил: — Если вас будут раскреплять по бригадам, просись ко мне, фамилия моя Астахов. Корней Астахов, запомни! Со мной не пропадешь!
Глава пятая
Боб с жадностью затянулся, обжигая губы последним окурком сигареты, потом небрежно ткнул его в голубую касу — глиняную глубокую тарелку, в которой полно было окурков, и раздавил тлеющие остатки пальцем. Сизая струйка дыма поднялась от окурка и оборвалась. Боб вздохнул и, подтянув к себе длинную жесткую подушку, улегся на спину. Хотелось курить, а сигареты кончились. В просторной мехмонхане стоял полумрак. Сквозь деревянные ставни, которыми были закрыты высокие окна, в узкие щели пробивались тонкие солнечные лучи. Они золотистыми линиями расчертили дорогой ковер, низкий столик, на котором стояли фарфоровые пиалка и чайник, и, вырастая на глазах, протянулись к стене, где горкой лежали цветастые стеганые одеяла. В солнечных лучах плавали паутинки и светлые точки пыли.
До вечера, вернее, до наступления ночи, было еще далеко, и Боб не знал, как убить время. Монотонно тикали часы на стене, но стрелки двигались томительно медленно. Боб потянулся к коробке, где лежали сигареты, хотя знал, что там ничего нет, перевернул ее, заглянул внутрь и, скривив губы, скомкал в жестких пальцах.
— Хоть бы одна завалящая… Сдохнуть можно без курева.
Швырнув смятую коробку в угол, Боб сел и потер ладонью широкую бычью шею. Лежать на жесткой подушке было не очень приятно.
— Чем только ее набивают? Прямо боксерский мешок. — Он ткнул подушку кулаком. — Тренироваться можно.
Налил в пиалу остывшего зеленого чая, сделал несколько глотков. Задумался, рассматривая пылинки, плававшие в солнечном луче. Что ни говори, а фортуна пока обходит стороной. В тот первый час страшного землетрясения, когда удалось завалить лейтенанта милиции и овладеть оружием, ему казалось, что он попал в рай. Он много наслышался, еще когда сидел в ташкентской пересыльной тюрьме, о делах, которые якобы творились во времена ашхабадской трагедии.