Срез времени

- Если Вы не желаете действия - подвиньтесь в сторону. Найдётся, кому командовать и принимать решения без Вас. Не желаете делать запасов продовольствия и амуниции - ещё лучше; когда придёт нужда, и дети из Ваших вотчин отправятся в 'кусочки', я укажу на Вашу дверь. Впрочем, Вам-то голод не грозит, Вы же уже собрали свои узлы и сундуки, рассчитывая добежать до Москвы. Ну, так валите отсюда! Вы не хозяева этой земли, раз не можете её защитить. Но запомните мои слова: когда начнётся пожар, прокляните себя. Когда тлел только один уголёк, Вы ничего не сделали для того, дабы его потушить. Провожать меня не надо, прощайте.

Уже во дворе меня нагнал корнет с раненой рукой.

- Постойте! Да подождите ради всего святого! - кричал он мне в спину.

- Петя, я спешу, - ответил я, обернувшись.

- Зачем вы так?

- Что зачем? Зачем сказал им правду?

- Да.

- Иначе это болото не расшевелить. На целый уезд и четыре сотни ополчения не набралось.

- Триста шесть, включая Конрада Карловича. Он не переносит быстрой езды на пролётке, но все знают, что даже если у него отнимутся ноги, он встанет в строй.

- Я отправляюсь в Смоленск, а оттуда в Дорогобуж. Если не хотите зачахнуть здесь и желаете сыскать славу, место для Вас найдётся.

- Я с Вами! - прокричал корнет.

- Четверть час на сборы.

У дороги, практически на краю поля, где проходил смотр, стоял готовый к походу отряд. Не сложно догадаться, что зная, чем закончится сбор Поречского ополчения, я заранее отдал команду к выступлению, и что интересно, стоило мне отвлечься на полтора часа, как в медицинской карете уже сидели не приписанные к отряду две барышни. Первая - это без сомнения Анна Викентьева, она от Ромашкина ни на шаг, а вот кто вторая?

(совещание в Дорогобуже)

Первым выступил генерал-лейтенант Лебедев. Он огласил повестку дня, в которой стоял вопрос о состоянии дел в стране, плавно перешёл на губернию, затем произнес речь, краткую, но убедительную и полную едкой сатиры о строевом смотре в Пореченском уезде, больно жалившую тех, на кого она была направлена. Высоко отметив руководителей народного ополчения Смоленского и Юхновского уездов, он перечислил имена дворян и купцов и пожертвованные суммы и тут же предложил не хоронить столь успешно начавшийся почин. И как бы между прочим акцентировав напоследок, что целый князь Григорий Богданович Друцкой-Соколинский сдал аж пятьдесят рублей, а простой прапорщик, хоть и гвардии Александр Николаевич Аничков всего лишь пятьсот. Я грешным делом подумал, что оратор наделен выдающимися способностями, и место ему как минимум в сенате и выбор в сторону Марса стал ошибкой всей его жизни. Когда тот сел на свое место, из-за стола поднялся подполковник, отвечающий за снабжение. Мгновение он свирепо оглядывался, затем театрально поправил старый мундир и, приняв высокомерно-заносчивую позу, начал свою речь. Перескакивая с одной темы на другую и не раскрыв очевидного, он не дал себе труда даже употребить положенные ему под нос факты, а их оказалось более чем достаточно.

Ораторы, как правило, произносят первые фразы более тихо и мягко, однако подполковник сразу же громовым голосом обрушился на оппонентов, призывая народ сплотить ряды и навострить сабли. В общем, совсем не Цицерон против Марка Антония. Какие к чёрту сабли у крестьян? Ах, да. Он стеснялся сказать, что выяснилась нехватка как ружей, так и пороха со свинцом. Что ж ты, уважаемый, вилами по воде водишь? Признайся честно: украдено, приписано, выдано желаемое за действительное. Лебедев снова схватился за сердце. Две третьих ополченцев можно было вооружить пиками, но это уже ни в какие ворота не лезло.

Опять-таки, разница в темпе жизни за две сотни лет колоссальная, и как бы ни пытались ускориться ещё носившие нелепые парики ретрограды, создавалось впечатление, что движутся они в какой-то вязкой субстанции. Для меня это несомненное преимущество. Пусть мы давно утратили ту неторопливость, присущую началу девятнадцатого столетия, заменили её иллюзией быстрого принятия решений, словно подражая умным машинам, пытаемся сравниться с ними в скорости и даже кое в чём преуспели. Пусть мы теряем свою человечность, но, чёрт побери! Кто может сказать, какая она - эта человечность сегодня, и какая она должна быть завтра? Пусть, ибо в итоге всё равно получается, что цель оправдывает средства. Жёстко? Да! Иначе эта парадигма перестанет работать, стоит ей лишь немного размякнуть.

(поиск Арещенкова)

Близился вечер, и свет уходившего солнца, с трудом проникавший сквозь густую листву деревьев, придавал всему окружающему какой-то таинственный, грустный оттенок, будивший в душе щемящее чувство страха и суеверия. Даже паривший высоко в поднебесье ястреб издавал зловещий, пронзительный крик. Время от времени то здесь, то там тукал дятел, долбя высохшее дерево; гудя и мерно раскачиваясь пушистыми боками, собираясь на покой чуть в стороне недовольно жужжал шмель; а наверху, в кронах сосен, тревожно суетились белки. Мы подошли к ограде, внутри которой был когда-то плодовый сад. Он тянулся вдоль палисада, мало отличаясь от диких зарослей, и лишь кое-где попадался увитый вьюнами розовый куст, или персиковое дерево, или слива, одичавшие, косматые и поросшие мхом. В дальнем конце сада мы наткнулись на построенный из грубых камней склеп, обращенный фасадом на восход. Он был похож на погреб для хранения зимних запасов, вот только запах оттуда шёл немного смердящий. Дверь, хотя и обветшала, все же была еще крепкой - ее, по-видимому, недавно чинили. Полушкин толкнул ее и, потерпев неудачу, потянулся к закреплённому на поясе топорику. Вскоре она заскрипела на петлях, расшатавшийся косяк буквально выпал из кладки, и спустя минуту вход стал доступен. Шедший впереди поручик, не пройдя и метра, вдруг споткнулся, и громко выругался. Послышалось какое-то громыхание, и по ступенькам в подземелье покатилось чьё-то тело. Иван Иванович в ужасе отпрянул назад, но вскоре любопытство пересилило. Он старался успокоить себя, довольствуясь объяснением, что склеп как раз для мертвецов и предназначен. Вид громоздившихся внутри помещения гробов разных размеров подтвердил его мысли. Все это выглядело настолько естественно, что когда я зажёг карбидный фонарь, Полушкин уже без всякого самокопания принялся осматривать тело. Процесс проходил несколько увлечённо, хотя и с явным удивлением на лице поручика.

- Дня два назад убили, - сказал Иван Иванович. - Алексей Николаевич, посветите-ка вот сюда. Хмм... обыкновенным гвоздём пырнули. Один укол и точно в почку. А вот, кстати, и он, - указывая на длинный, сантиметров двадцать четырёхгранный костыль.

- Судя по всему, - стал предполагать я, - кто-то всадил в бедолагу гвоздь и толкнул сюда, после чего закрыл дверь.

- Замечу, - Полушкин назидательно поднял указательный палец, - как только гвоздь был вынут из раны, несчастный расстрига Арещенков - а это без всяких сомнений он - скончался за пару минут.

- Интересно получается: убийца намеренно оставил оружие в теле? - спросил я.

- Вне всякого сомнения. Очень редкая техника нанесения удара: шляпка упирается в ладонь, и гвоздь удерживается между средним и безымянным пальцем. Потом удар, как хлопок ладонью, и всё.

- Скверная смерть, - задумчиво произнёс я. - Прекращая боль, человек фактически совершает самоубийство. Десять к одному, такая смерть выбрана не случайно, особенно для бывшего попа. Тут что-то личное.

- А по-моему, кто-то заметает следы.

- Пойдёмте отсюда, Иван Иванович. Арещенков был подлым человеком. И ангелы, слетевшие за его душой под пение эпиталамы, шелестя белоснежными крыльями и помавая пальмовыми ветвями, нашли на месте праведника омерзительного сатира, который ползал по земле, страстно рыча, и жадно лизал землю, ибо в бредовом исступлении ему чудилось, что под его губами нагое тело блудницы.