Срез времени

- Пусть Бог проклянёт мою душу! Они утопили Марка. Расстреляли из пушек и утопили. Четыреста тысяч фунтов! Четыреста тысяч.

Он отдышался тяжкими и долгими порывами и, наконец, бросился, или, лучше сказать, упал, в кресло, беспокойно озираясь кругом, будто боясь преследования. Бесчисленные вопросы посыпались на него со всех сторон, но он ничего не слушал, никому не отвечал. Потом он быстро вскочил, схватил за руку Лиса и увлек его на другой конец залы, чтобы изъясниться наедине. Все шепотом и знаками выражали свое изумление, не спуская глаз с парочки. Барсук говорил тихо, но с жаром. Лис слушал, внимательно, но недоверчиво; скоро, однако ж, улыбка сомнения слетела с его лица, - оно померкло постепенно и, наконец, побледнело как полотно... Они безмолвно стояли с минуту, потом, глядя друг на друга, одновременно произнесли:

- Клянёмся! Лейтенанта Макрона утопить.

Наконец Барсук угрюмо сжал руку Лису, вынул нож, и под светом канделябра порезал себе и ему ладонь, и оба вышли вон, не удостоив ни словом, ни даже взглядом собрание.

- Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит? - поднимаясь с кресла, спросил Ёж.

- Муж племянницы Жозефины, капитан таможенного корвета не получил своей доли и поступил соответственно. Потопил судно с товаром.

- Я не про яхту Марка. Слава Богу, голубиная почта работает исправно, и решение по этому поводу принято. Я про Лиса.

- Ааа, так ты не в курсе, - Змей потянулся к кружке и отпил пива, - Марк ухаживал за Машей, а она требовала особого внимания: наряды, украшения. А это кое-чего стоит...

- Любая женщина требует внимания. Маша была на яхте, - просипел вечно простуженный Сова, - и это уже дело личное, а не общества.

- Тут ты не прав, Сова. Обществу брошен вызов. - Ёж подошёл к шторе и сквозь лазейку посмотрел на улицу: Барсук и Лис садились в экипаж. - Макрона поставили по нашей просьбе, и если он осмелился поднять хвост, то этот хвост должны обрубить только мы. Следующий, кто придёт на его место, это должен помнить. А теперь о печальном. Наши товарищи сообщают, что произведены огромные конфискации, как на самой территории Франции, так и за её пределами. Берн, Франкфурт, Цюрих лишились до трёх четвертей 'особых' товаров. Пострадали склады в Штутгарте, Мюнхене, Дрездене, Гамбурге, Лейпциге. К нам они имеют лишь посредственное отношение, но для полноты картины Вы должны это знать. В Бремене вообще всё к ебе... спалили, и прямой убыток в тридцать две тысячи рублей семнадцать копеек. Штеттинский амбар не пострадал, откупились и всё вывезли. Предлагаю повысить чин Митрофана на один клык и называть отныне Перст.

- Поддерживаю, - Сказал Змей и вслед за ним в положительном решении высказались остальные.

- А вот в Кюстрине и Данциге при даче мзды пропал не только товар, а ещё и наши люди. Хлопок вернут, а за жадных дураков по пятьсот рублей серебром придётся выложить. В франках естественно. Что б им в Фаларисовом быке побывать. Этих предлагаю лишить по два клыка, имён и штраф в общество по тысяче рублей.

- Я против! - высказался Сова. - Пусть мне пропорют брюхо, но без Лиса и Барсука вырывать клыки и лишать имён нельзя. Только впятером, так издревле повелось.

- Тогда с Хряща и Потроха лишь денежный штраф и дождёмся слов наших братьев.

- Что станем делать с гостем из Калькутты? - подал голос Змей.

- Одни несчастья через него, - пробурчал Сова.

- Так ли? - с сарказмом спросил Ёж. - А кто ещё месяц назад предупредил, что области между Эльбой и Рейном отойдут французам? Меня опечалил не сам факт, что эти идиоты Никита и Пётр не смогли найти нужный подход, а то, что были предупреждены заранее и ничего не предприняли.

- Но всё же? - напомнил Змей о своём вопросе.

- Добрые люди донесли, что в кирпичных домах производят какие-то предметы, а это означает, - Ёж сделал глоток пива, - что рано или поздно ими станут торговать. Думаю, нам стоит получить свою долю и в следующий приезд гостя поставить перед ним этот вопрос.

- Поддерживаю! Поддерживаю!

(Ромашкин в Лондоне)

Экипаж на Лондон покинул Ипсвич в пять с четвертью утра и лихорадочно устремился на юго-запад. Постепенно укорачивались тени в каменистых пастбищах, а косые лучи восхода золотили широко раскинувшиеся, но редкие леса и окрашивали болота и запруды в желтоватый цвет. Земля графства Саффолк несла на себе печать первых дней осени, однако больше ничего в тех местах, которые проезжал Ромашкин, не напоминало об этом. Ничего, кроме яблок в листве фруктовых садов, листве густоватой, плотной, дающей все основания думать, что плоды всё ещё не поспели; ничего, кроме высоких, ярких кустов золоточника, или как он здесь назывался - Golden-rod, росшего у основания плотин на Гиплинге, которые могли похвастаться разве что голыми каменными стенами. Здесь было изобилие золотых полей ячменя - тут и там встречались разбросанные снопы и, как следствие, уже малочисленные стада овец. Пейзаж можно было бы назвать скудным, если бы не нежность плавных линий горизонта и мягкий воздух, который иногда сменялся туманом, и пустынные бухты Ривер Оруэл, в которых сентябрьским утром вода искрилась голубизной. Андрей Петрович не раз слышал, что Темза в народе именовался не иначе как 'отец Темз', а вот как прозвали Ривер Оруэл, спросить стеснялся, да и не у кого было. Также он знал, что это место называли Гипесвик и, наконец, именно здесь стояла знаменитая статуя Ипсвичской Богородицы, которую в годы Реформации отправили в Лондон для сожжения. Ещё во время учёбы в университете ему рассказывал уроженец Саффолка, что ипсвичи души не чают в этом месте, потому как убеждены, что здешний чистый воздух, как никакой другой, способствует скорому восстановлению сил. Впрочем, всё, что для этого было нужно, находилось во многих местах на земле - это вера в Бога, здоровая вода, размеренная жизнь, почитание традиций и посильный труд. Так что утверждение сие являлось как минимум спорным. А вот что не вызывало сомнений, так это чрезмерная любовь портовых служащих, да многих других обывателей юго-востока острова, к элю и чесноку. В этом ему скоро пришлось убедиться лично.

Через девятнадцать миль Ромашкин смог обнаружить, что Колчестр оказался не бледной тенью Ипсвича, как говорили на пристани. Единственное отличие - здесь не было того бурления людей, как в порту, когда он ступил на землю Англии, да оно и понятно. Такое количество бездельников можно встретить только у моря. Как только они проехали город, определённое оживление наблюдалось лишь в появлении попутчиков и смене лошадей. Выражалось оно в продолжительном стоянии на маленькой, одинокой, похожей на крестьянский амбар станции, настолько удалённой от города, что если бы наблюдатель устремил свой взгляд вдоль местами мощёной извилистой дороги, которая к ней вела, то увидел бы только поля Эссекса по обе стороны. Трое мужчин, громко стуча деревянными башмаками, в высоких шляпах, с мешками и сумками, с неистребимым запахом от чесночной похлёбки погрузили себя в хлипкий экипаж. Сразу же стало нечем дышать, и карета принялась противно скрипеть при любом движении. Ромашкин понял, что его ожидает, и когда жующий табачную жвачку кучер - тощий, постоянно кашляющий мужчина с длинной шеей и густыми бакенбардами - заявил, что если они хотят прибыть в Лондон до наступления сумерек, им следует поторопиться, протянул тому два пенса и сказал: 'Let's go'.

Кучер всё понял правильно и коней не жалел. После двенадцати часов дороги и ещё одной смены лошадей в Челмсфорде они оказались в столице. Андрей Петрович умышленно назвал неправильный адрес и очень рассчитывал застать Якова Ивановича Смирнова, пока брёл пешком - единственный из всех сошедших с кареты - вслед за экипажем, спешащим в Ист-энд. Это позволило ему насладиться первой за долгое время прогулкой по парку. Мягкие, расплывчатые силуэты ландшафта с каждым шагом всё больше терялись в сумерках. Всё то время, пока он шёл, его не покидала одна мысль: служащие той организации, представлявшие здесь, в Лондоне, интересы страны, должно быть, регулярно ездили в места, подобные Колчестеру, отправляя почту, или по ещё каким-либо делам. Как они переносили этот постоянный 'чесночный дух'? Вскоре он добрёл до нужного особняка. Необыкновенный чемодан на колёсиках оказался настолько удобен, что Ромашкин совсем не устал и с ухмылкой вспоминал потуги кучера, снимавшего его багаж.