Страница 6 из 63
впрочем, предмет отдельного исследования, поэтому здесь подробно не рассматривается.
Участь оставшихся в стране представителей интеллектуального слоя, естественно, была трагичной. В отношении его остатков
проводилась целенаправленная репрессивная политика. Как писал один из идеологов нового строя: ”Крупная буржуазия убежала, или
спряталась, или была сметена, а представительствовавшая ее и сохранившая идейную верность старому строю интеллигенции
осталась. И ей пришлось, - по большей части вполне заслуженно, - изведать участь побежденного” (20). Другой злорадно замечал:
”Интеллигенция испугалась - за себя. Буржуазия даст ей жизненные удобства и привилегии, народ же не признает ее духовное
первенство и сравняет во всех правах с собой” (21). В начале 1923 г. Луначарский отмечал, что интеллигенция “в большей своей части
все еще находится на различных ступенях враждебности к нам”. Для отношении к интеллигенции весьма характерно, например, такое
высказывание (статья называлась “Рабочий должен создать красную интеллигенцию”): ”Разве мы спокойны, когда наших детей учат
господа от кокарды?...Разве не внутренние чехословаки - инженеры, администраторы - пособляют голоду?...Очень жаль, что мы еще
нуждаемся во вчерашних людях: надо поскорее, где можно, избавиться от их фарисейской помощи” (22).
Остатки старого интеллектуального слоя не могли проявлять открытой враждебности, их основной идеологией стало
“сменовеховство”, с одной стороны обеспечивавшее им относительную безопасность, а с другой - дававшее моральное оправдание
работе на большевиков, в котором они нуждались чрезвычайно остро. В результате неофициальной беседы в 1922 г. в Москве с 230
инженерами (в т.ч. 45 бывших владельцев, директоров и т.п.) были получены следующие данные: 46 выразили безразличие к
Советской власти, 28 - сочувствие, 12 - враждебность, а 110 оказались “сменовеховцами” (23).
Старая интеллигенции рассматривалась как некий тип вредных животных, подлежащих уничтожению, и все помыслы строителей
нового общества были направлены к тому, чтобы истребить ее если не физически, как в 1917-1922 гг., то как социальной слой. Одним
из главных идеологов этого процесса выступал тесть Бухарина Ю.Ларин. В практическом плане наряду с задачей как можно быстрее
заменить представителей “старой интеллигенции” в сфере их профессионального труда “советской интеллигенцией”, ставилась задача
лишить их вообще возможности заниматься умственным трудом. Что же касается судьбы, уготованной старой интеллигенции, то
считалось, что для “среднеинтеллигентских слоев, какие будут постепенно вытесняться из привычного для них положения... лучшим
выходом будет либо земледельческая колонизация, либо переучивание для физической работы в промышленности. Прошло время,
когда почетным был труд “белоручки”, когда “выйти в люди” означало стать интеллигентом, доктором, чиновником. Теперь идут
условия, когда и материально молодняк прежней буржуазно-ориентированной интеллигенции будет счастлив, если ему удастся
физическим рабочим войти в промышленное заведение. Это будет заодно означать для него теперь и в общественном отношении
действительно “выход в люди”, снимающий клеймо прошлого и включающий окончательно в рамки советского строя”.
Предлагалось также упразднение вовсе некоторых видов деятельности, которыми могли заниматься лишь преимущественно старые
специалисты. ”Какими же средствами, в каком духе должно пойти изменение нашего аппарата, чтобы сделать ненужной изрядную
долю тех функций, какие выполняются сейчас представителями типа средней интеллигенции ?... Приведем несколько примеров из
жизни, не стесняясь примитивно-варварским способом расправиться с священнейшими заветами прошлого”, - писал один из
идеологов коммунистического режима. Например, “при условии твердого обеспечения классового состава суда - предоставить суду
судить по своему рабочему сознанию без всяких подробных уголовных кодексов”, так как “суд рабочей совести не уступает суду по
уголовному кодексу”, а “весь избыток законности и формалистики, вся надобность в старой интеллигенции для того, чтобы
справиться с ними, отпадает”. Затем предлагалось отменить прописку, паспорта и регистрацию брака, чтобы оставить без работы
нашедших себе занятие в этой сфере образованных людей старой формации, но главное - под лозунгом “Советский строй требует
простоты” отменить вообще все то, чем не могли бы в должной мере овладеть рабочие и крестьяне.
Прежде всего это касалось образования, систему которого требовалось предельно упростить. Историю, например, преподавать
“большим мазком” - от каменного века к современности: ”Юлий Цезарь, крестовые походы и Наполеон окажутся за пределами
обязательного изучения. Поставить дело так - значит вместе с тем создать широкую возможность для приспособления к выполнению
этой функции (в данном случае преподавания истории в средней школе) социально-близких нам элементов (в данном случае низовой
интеллигенции, которой все равно приходится знакомиться и с “первобытной культурой”, и с историей современности, - начиная с
политграмоты, - но которую не переделать в среднеинтеллигентское жречество, монопольно обладающее знаниями о Ромуле и Реме,
Людовике ХIV, Лютере и Вашингтоне)”. (Как известно, это и было осуществлено - историю до конца 30-х годов вообще запрещалось
преподавать.) Поскольку “многоязычие неизбежно будет доступно лишь избранному меньшинству”, преподавание языков
предлагалось отменить ради “освобождения от части тех элементов среднепреподавательского мира, какие обычно к низовой
интеллигенции не относятся (иностранные языки довольно часто преподаются как раз обломками прежних господствующих классов)”
и перейти на эсперанто.
Очень важное значение придавалось недопущению проникновения в “новую интеллигенцию” детей интеллигенции дореволюционной
- с тем, чтобы интеллектуальный слой не мог не только самовоспроизводиться, но и исчез бы совершенно в самое ближайшее время.
”В инженеры, в командиры промышленности наш строй (то есть существующая у нас диктатура пролетариата) может открыть дорогу
только рабочим и рабочему молодняку. Точно так и городская школа II ступени, подготавливающая среднюю интеллигенцию, еще ряд
лет будет доступна только для рабочего населения. Кроме являющихся пионерами, при том наиболее даровитых детей нерабочего
происхождения вряд ли кто сможет попадать в течение ряда лет в школу II ступени - и для нашего периода это правильно. Судьба
прежней интеллигенции и ее молодняка отличается, следовательно, тем, что в дальнейшем нельзя ожидать увеличения применения в
государственном аппарате именно этого людского материала. Он будет частью замещен новым, частью делаться просто ненужным, и
таким образом даже естественная убыль этого слоя (интеллигенции) не сможет вызвать замещение его в тех же размерах из своей
среды” (24).
Отнесение представителей интеллектуального слоя к “буржуазии” при всей формальной нелепости такой идентификации (свыше 90%
его жило только на жалованье) на самом деле было в понятиях того времени совершенно оправданным. Для большевистской
пропаганды и практики “буржуазия” обозначала совокупность их идейных и политических противников, некоторую общность,
альтернативную “рабочим и крестьянам”, и, поскольку и в культурном, и в политическом отношении российский образованный слой
(крайне незначительную часть которого составляла и собственно буржуазия) именно в этой роли и выступал, то называть не
принадлежащих к большевистской партии интеллектуалов “буржуазией” было вполне естественным. Поэтому известное
предпочтение, оказывавшееся большевиками уголовным элементам не должно вызывать удивления, с классовой точки зрения они