Межледниковье

У стола уже сидел следующий поэт.

— Стоит ли так длинно пересказывать общеизвестный анекдот? — донеслось до меня сказанное консультантом чуть громче обычного.

— Бух-бух-бух, — неразборчиво зазвучало в ответ.

Наконец подошла моя очередь. Я сел перед Глебом Сергеевичем, положил перед ним листки и, уже зная порядок, представился:

— Олег Тарутин, студент.

Читал консультант быстро, но внимательно, судя по тому, что, взяв ручку, переправил "а" на "о" в слове "простор", из стихотворения про комбайнершу. Переправил и равнодушно отложил "Комбайнершу" текстом вниз. На нее, одно за другим, легли стихи из лирического цикла "Галина" (подавая товар лицом, я положил их в своей пачечке первыми). Читая стихотворение "Велосипед", консультант фыркнул и прочел его еще раз. Потом принялся читать "Сказку о медалисте".

— Послушайте-ка! — вдруг громко обратился он к тем, что были в комнате: "Электричества извел // Он рублей на триста, // По ночам садясь за стол // С пылом медалиста". Неплохо, не правда ли? И еще: "Пал подбитым голубком // На медаль свою..." Впрочем, это уже несколько не то ...

Далее консультант говорил со мной уже в полный голос. В поэме "Галоши" он показал мне несколько мест, лучших и худших, с его точки зрения, и спросил, понимаю ли я, в чем разница. Этого я, честно говоря, не понимал — и то и другое нравилось мне одинаково.

Глеб Семенов вернул мне листочки, а заметив мою фуражку с двумя скрещенными молотками на околыше, спросил, не из Горного ли я института.

— Значит, скоро мы с вами встретимся, — непонятно посулил он, — где-нибудь в ноябре.

Ни о какой печати, ни о какой "Смене" речи не было. Вышел я на улицу разочаро­ванным. Кура с Гусем сборники готовят, а я ... Когда вскоре Валера Шумилин, припер­шийся к нам на лекцию по геодезии, опять заговорил о стихотворных "подборках" и сборниках, я выдрал листок из тетради и написал ему стихотворную отповедь: "О, кипучие натуры! // Я с такими не сравнюсь. // Выпускает сборник Кура, // Выпускает сборник Гусь..." И далее, сколько позволяла площадь листа, я излагал свое гордое кредо в отношении печати: раз она связана с такими унижениями, то шла бы она куда подальше! Пусть рвутся к ней университетские честолюбцы.

— Это ты сейчас написал? — спросил Валера недоверчиво.

— А когда же еще?

Валера вдруг обиделся, встал, протиснулся из нашего ряда и пошел к дверям перед изумленными взглядами переполненной аудитории и самого лектора, профессора Звонарева.

С тех пор наше приятельство пошло на спад.

19

Между тем студенческая моя жизнь шла своим чередом. Науки интересовали меня лишь в том плане, что их придется сдавать в январе. Из всех предметов к грядущей специальности прямое отношение имели лишь общая геология и геодезия. Любимый мной немецкий язык, на котором после школы я уже довольно сносно разговаривал, геологоразведчикам заменили на обязательный английский, который нужно было начинать учить с азов: вся-де иностранная геологическая литература написана на английском языке. Как ни выклянчивал я разрешения ходить на занятия в немецкие группы — бесполезно. Хорошо было нашим "англичанам" пользоваться восьмилетним школьным запасом, а каково было нам познавать, что написанное четкими латинскими буквами слово "Азия" с какого-то переполоха читается по-английски "Эйша", а бессмыслица "секурити вера мух" складывается в ходовую английскую фразу "секьюрити вери мач". Впрочем, до экзаменов было еще далеко.

Профилирующими видами спорта в Горном традиционно были бокс, лыжи и тяжелая атлетика, а в легкой атлетике он не блистал. Выступая на первенстве института и на первенстве вузов, я числился в ведущих наших спринтерах, отнюдь не улучшив летних своих результатов. Тренировался я от случая к случаю, и, похоже, уже распростился с мечтой о первом разряде.

В конце сентября в "Горняцкой правде" я прочел объявление: "Возобновляет работу литературно-творческий кружок института. Занятия будут проводиться по средам под руководством поэта Глеба Семенова. Запись в литкружок продолжается в помещении редакции газеты".

Глеб Семенов — тот самый консультант из "Смены"! Так вот почему он говорил, что мы с ним скоро встретимся. А что значит "Запись продолжается"? Все, наверное, уже записались, а я, лопух, ушами хлопаю! Я спешно направился в знакомую уже мне комнату редакции. Там, помимо очкастого редактора — Яна Петровича, я неожиданно увидел и самого Глеба Семенова.

— А давайте-ка с обсуждения ваших стихов мы и начнем новый сезон ЛИТО, — предложил Глеб Семенов.

— А как это?

— Занесите сюда завтра ваши стихи, ну хотя бы те, что приносили в "Смену". Впро­чем, выбирайте, конечно, сами. Обычно наши оппоненты работают каждый со своим экземпляром, но для первого раза обойдутся одним — передадут друг другу, — и по­яснил мне на всякий случай: — Оппоненты — это те, которые подробно знакомятся со стихами по рукописи, а остальные обсуждают стихи со слуха. Оппонентов два. Согласны, Олег? Вот и хорошо. Сразу как головой в воду, вам это будет весьма полезно.

На это занятие ЛИТО, для поддержки духа, со мной взялся идти одногруппник Славка Лободюк, побывавший на моем университетском выступлении. Он активно интересовался литературой, а вскоре выяснилось, что и сам он скрытно пишет стихи.

В небольшой, в два окна, комнатке собрался народ, плотно сидящий за учебными столами. Где-то среди этих студентов были и мои оппоненты. Перед аудиторией стояли пустой стол и два стула. Глеб Семенов стоял у окна.

— Начинаем. Садись, Олег, — сказал Глеб Семенов, впервые назвав меня на "ты". — Представься ребятам, поведай коротко о себе: кто ты, как дошел до жизни такой, да и начинай читать.

Один из кружковцев с первой скамьи, по виду старшекурсник, со споротыми уже погонами, привстав, протянул мне мои листы и подмигнул.

Я уселся за пустой стол.

— Олег Тарутин, — представился я, — первый курс геологоразведочного факуль­тета. Пишу стихи примерно с восьмого класса. Не знаю, что еще говорить...

— Твой любимый поэт? — спросил усатый парень из угла заднего ряда.

— Пушкин, — ответил я.

Усатый поморщился, но промолчал.

По знаку Глеба Сергеевича я начал читать. Желая подольститься к аудитории, я начал с написанного накануне стихотворения-объяснения, ради чего я поступаю в ЛИТО. "Как порядочные барды, // Отрастил я чуб лихой, // И усы, и бакенбарды, // А писать — ни в зуб ногой. // Ах, не могут волосищи // Заменить природный ум. // В голове лишь ветер свищет, // Как в пустыне Каракум..." Так вот, мол, вся надежда на кружок. (Кстати, о бакенбардах. Я в самом деле отрастил на щеках эту шерсть и таскал ее довольно долго, пока однажды, глянув в зеркало, не пришел в ужас и тут же не сбрил это безобразие.)

Стихотворение было принято вежливыми улыбками, но не более. Эта аудитория мало напоминала университетскую. Когда я приступил к чтению "Комбайнерши", открылась дверь и в комнату, извинившись, вошел парень в тренировочном костюме и со спортивной сумкой в руке. Тоже новичок. Он представился Леонидом Агеевым, первокурсником с геологоразведочного факультета. Нос у Агеева был лилово-красным и вспухшим.

— Бокс? — сочувственно спросил Глеб Сергеевич.

— Прямо с тренировки, — Агеев шмыгнул распухшим носом, усаживаясь среди потеснившихся кружковцев.

По знаку Глеба я продолжил прерванное чтение "Комбайнерши". Затем пошли дру­гие стихи. Поглядывая временами на публику, я неизменно встречался с мрачным взглядом усача в углу, но он был единственным мрачным на фоне улыбающихся круж­ковцев. Окончиля чтение "Велосипедом" ("Скрип, скрип — одна нога, // Скрип, скрип — другая . .. ").