Межледниковье

— Да ты что, парень, — в одних трусах, что ли? Ах ты, дурачок, ах ты... — слышал я ее жаркий шепот. — Да у тебя же все хозяйство отмерзло!.. Давай-ка лучше ко мне, ко мне... — И моя рука, направляемая ею, переместилась вообще невесть куда.

Что случилось дальше, я всеми силами старался потом позабыть, а когда воспоминание выплывало, то всегда — вкупе со стихотворным предвидением времен "Бахчисарайского фонтана": "в истоме сладкой скис..."

— Ах ты, моя целочка... Олегом тебя зовут, да? — прерывисто шептала Алевтина, все не отпуская мою руку. — Я сейчас, сейчас...

Потом, совершенно морально раздавленный, я сидел под ее тулупом, а Алевтина уже обычным, будничным голосом допытывалась, как же я, лопух этакий, отправился в дорогу по морозу без кальсон? А без них в Москву не пускают! Узнав, что кальсоны имеются, лежат в чемоданчике, она тут же заставила меня надеть их, деликатно отвернувшись.

— Теперь поспим до самого Торжка, — сказала Алевтина, вновь прикрыв меня полой своего необъятного тулупа.

В Торжке, когда я проснулся, в фургоне я никого не увидел. Фургон стоял на ка­кой-то площади, забитой машинами. В кабине тоже было пусто — ни шофера, ни его тетки. Снег под ярчайшим солнцем слепил глаза. Откуда-то прибежал Серега и взвол­нованно сообщил следующее: автобусы, которым везли бензин, в Москву не пойдут. И вообще никакие машины с людьми в Москву не пойдут — категорическое распоря­жение! Москва переполнена приезжими, там несусветная давка. Если какие-то маши­ны пробуют прорваться, то милиция на подъезде к Москве стреляет по баллонам без предупреждения!

Вот тебе и приехали... Нашлись какие-то знатоки, говорившие, что надо добираться до Калинина, а оттуда уже пытаться прорваться поездом — в Москву отовсюду гонят порожняк, чтобы срочно разгрузить ее, так что есть шанс прорваться хоть товарня­ком. А до Калинина подбросит любая попутка.

Ни шофера, ни кого-то другого из нашей фургонной компании не появилось. Пла­тить было некому, да, в принципе, и не за что (не довезли же до конца, как договари­вались), и мы с Сергеем решили прорываться на Калинин. Прощай, фургон, прощай, Алевтинин жаркий тулуп, прощай, сама Алевтина, не знаю даже, как тебя и опреде­лить, как определить то, что ты со мной сотворила!

Расспросив людей, в каком хоть направлении находится этот самый Калинин. мы вышли на шоссе и тут же остановили проходящий самосвал. Кабина была уже занята двумя пассажирами, и молодой веселый мордатый шофер за совершенно чепуховую цену предоставил нам кузов, посоветовав только держаться крепче и не околеть от холода. До Калинина он домчал нас воистину с "ветерком". Един­ственным воспоминанием от этого перегона, уцепившись руками в железный борт самосвала, был встречный ездок. Он стоял в санях, в которые была впряжена корова, и, размахивая кнутом, подгонял ее, бегущую рысью. Когда мы расплачи­вались с шофером, я случайно увидел в зеркале заднего обзора свою физионо­мию и даже вздрогнул: исхлестанная ветром, она была совершенно кирпичного цвета.

В Калинине мы первым делом кинулись в столовую и долго сидели там, жуя и ото­греваясь. Столовая то пустела, то переполнялась пассажирами, наскоро перехваты­вающими. Все они катили из Москвы, побывав уже в Колонном зале, повидав Стали­на. Две студентки, подсевшие за наш столик, торопливо глотая гуляш, перебивая друг друга, поведали нам подробности: как лежит (руки вытянуты), как одет, как выглядит (он рябоватый, ребята!), кто стоит в почетном карауле. Студентки даже объяснили нам, как добраться до Колонного зала от Ленинградского вокзала. Но, ребята, там такая давка, такое людское месиво, даже трупы имеются!

Что нам трупы! Главное то, что эти счастливчики уже обратно катят, целые поез­да счастливчиков, повидавших вождя, а мы еще — туда, мы еще в каком-то Калинине застряли и когда еще доберемся до Москвы! И неизвестно еще — доберемся ли ...

Мы помчались на станцию, где на путях шныряли подобные нам жаждущие, и в конце концов забрались в пустой пассажирский состав, якобы идущий в Москву. Во всяком случае, головой он был направлен в нужную сторону. Сели на пол, затаясь, остерегаясь даже разговаривать. Вскоре состав действительно тронулся и безоста­новочно, на большой скорости, пер до самого Клина. Мы уже перестали опасаться, спокойно ожидая конца стоянки, и тут как раз и захватил нас милицейский патруль, прочесывающий вагоны с двух концов состава.

Поверженные и вялые, стояли мы на клинской платформе: финишировать в двух шагах от Москвы, после стольких преодоленных препятствий! Состав медленно тронулся. Человек пять из нашей вагонной братии и мы с Сергеем двинулись за ним, потом побежали, и бежали даже за пределами платформы, неизвестно на что рассчитывая, просто не в силах расстаться с этим поездом, идущим, правда, все еще очень медленно. И вдруг:

— Давай на тендер, ребята! — крикнули нам с паровоза, и мы, один за другим, вскарабкались по лестнице на тендер, поплюхались на угольные кучи.

Чумазый кочегар весело помахал рукой ментам на платформе, паровоз пронзи­тельно свистнул, вышвырнул из трубы столб дыма, и наш родимый поезд покатил к Москве.

Финишировали мы где-то на запасных путях Ленинградского вокзала. В вокзаль­ном сортире, набитом людьми, как и все остальные углы здания, я вновь увидел в зеркале свою физиономию. К общей кирпичной ее окраске добавилась еще угольная гарь, въевшаяся во все поры, плюс красные, как у кролика, глаза, плюс свалявшиеся в паклю волосы, и в довершение всего — неистребимый бензиновый запах фургонно­го этапа путешествия.

Но все это было неважно: вот она — Москва, и теперь уж последние препятствия мы преодолеем наверняка!

Скажу сразу: в Колонный зал мы не попали, хотя уже были в какой-то сотне-другой метров от него. О том, что из себя представляла тогдашняя давка на подступах к сталинскому гробу, живописали многие. Хотя в нашей с Серегой части толпы никто не был затоптан насмерть, я навсегда с тех пор сохранил отвращение к любому людскому скопищу. Представьте себе человеческую массу, точно поршнем вдавливаемую в промежуток между стеной домов и параллельной этой стене колонной стоящих впритык "студебеккеров" с солдатами. Впереди тупик: "студебеккер", поставленный поперек. Толпа давит сзади, передние, прижатые к борту грузовика, умоляют солдат отвести машину, вопят, плачут, проклинают, плюют солдатам в лица. Вот какая-то вопящая женшина (как она сюда пролезла?) вдруг замолкает, свесив голову, и солдаты с руганью и невероятным трудом втаскивают ее в кузов, уже без пальто и в одном башмаке, и тут же бьют по рукам кого-то, цепляющегося за борт, пытающегося влезть следом. Вот мужчина, притиснутый к витрине булочной, так с распростертыми руками, вопя, вдавливается внутрь, а вслед за ним, в звоне осколков, еще кто-то, и еще...

Как нас с Серегой не расташила толпа, как нам удалось вползти под брюхо "студе­беккера" (не тупикового, а бокового), я не ведаю. Но, миновав эту давилку, мы оказа­лись перед следующим кордоном, и еще перед следующим, и еще — уже на площади, в преддверии неумолимо приближающегося срока прекращения доступа в зал. Перед толпой, надежно блокированной у Дома Советов, медленно передвигался бронетран­спортер. Стоя в люке, какой-то генерал через мегафон призывал граждан разойтись, клятвенно обещая еще и завтрашний, внеплановый доступ к телу вождя. Этому вра­нью не верил никто, поскольку на завтра уже были назначены похороны, но и воз­можности прорваться не было никакой.

Делать было нечего. Мы вернулись на вокзал. Оставаться на похороны мы не могли — и так столько школы промотано.

Мы с Сергеем порешили говорить всем, по возвращении, что Сталина видели, по­скольку наше топтание в сотне метров от Колонного зала вполне можно было при­равнять к нахождению внутри него. Нужно было думать об обратном пути. Деньги наши оставались почти нетронутыми, но, как и в Ленинграде, все кассы тут были закрыты. Мы с приятелем, уставшие как собаки, сидели на подоконнике, поочередно откусывая от купленного батона. И тут меня окликнули. Кто могла быть эта улыбаю­щаяся красотка? Я еле узнал в ней свою знакомую времен спортлагеря лета пятьдесят первого: невзрачную тогда, длинноногую девчонку. Помнится, звали ее Ингой. На тебе, какой стала! Я мгновенно вспомнил, как выглядела моя физиономия в сортирном зер­кале, и почувствовал себя неуютно перед ее взглядом. Но Инга, кажется, не заметила во мне особых перемен к худшему. Была она веселой и возбужденной: вся их техникумовская группа побывала в Доме Советов, а теперь вот их парни отыскали пустой состав, который примерно через полчаса пойдет на Ленинград. Она объяснила, где стоит этот состав. Билеты? Какие, к черту, билеты — из Москвы увозят бесплатно во все концы необъятной родины. А ты, кстати, знаешь, что мы с тобой — соседи по Баскову? Пока!