Страница 87 из 100
Я бросаю в воду сигарету и иду к метро. Иду и жалею, что нет в Москве Игоря. Был бы он дома, я поехал бы к нему и все рассказал. И тогда мне, может, легче стало б. А сейчас я прямо не знаю, куда деваться. И домой возвращаться рано: в квартире сразу все заметят, что вид у меня мрачный. Тетя Даша первая начнет выпытывать, что такое случилось. Тут как тут окажется и Наталья Федоровна, станет с тревогой поглядывать на меня, потом вздохнет и скажет: «Ты права, Дарья, он что-то скрывает от нас». Так что домой лучше попозже приехать, когда спать все лягут.
В вестибюле метро я пью воду из автомата. Потом спускаюсь под землю, сажусь в электричку. А подъезжая к «Новослободской», чувствую, подмывает меня выйти на этой станции. Я пытаюсь взять себя в руки, зову на помощь свою гордость. Но это не помогает. Все равно, когда за окнами побежали зеленые и красные витражи и поезд остановился, какая-то сила выталкивает меня из вагона, поднимает на эскалаторе вверх.
И вот я уже на улице, стою у булочной, откуда хорошо виден дом Марины и та самая арка, дальше которой она не разрешала себя провожать. Я смотрю на окна и не знаю, на каком задержать, остановить взгляд: дом высокий, в семь этажей, только на улицу глядят его окон двести, и где тут угадаешь окно Марины.
Из метро люди все время выходят, растекаются по Новослободской, Каляевской, многие на Селезневку сворачивают, к парку ЦДСА. И вдруг у меня мурашки по спине заметались: Марина из метро вышла, улицу пересечь примеряется. Я уже бежать за ней хочу, но оказывается, не Марина это, а девушка, издали на нее похожая, она тоже в голубом плаще, тоже в белых туфлях. А может быть, я сейчас и Марину увижу. Не должна же она в такой теплый вечер дома сидеть. Только почему я решил, что Марина дома. Может, она прямо из Лужников на свиданье улетела, может, вчера она с тем самым физиком каталась, который мостов боится.
Я опять на окна поглядываю. Мне бы только узнать, дома Марина или нет. И тогда я тут же уйду, не стану стоять истуканом, вызывая улыбки у прохожих. Странно, а почему они улыбаются? Особенно девушки. Будто им известно, по какому случаю я здесь торчу. Собственно, а зачем я торчу? Что я скажу Марине, если вдруг ее увижу? Ведь когда уходит девушка, тебе уже нечего ей сказать. Что-то говорить надо было раньше…
Тут прямо передо мной такси к тротуару притирается. И водитель так тормознул, что асфальт под колесами взвизгнул. Я смотрю на номер — из нашего парка машина. Кто же это такой у нас лихач? Заглядываю в кабину: оказывается, Вадим Чалый.
— Чего шею вытянул, как аист? — кричит Вадим, открывая дверцу. — Садись, подвезу.
— Ты лучше пассажира возьми, — говорю я.
— Садись, садись, — настаивает Вадим. — Я уже наскреб план, в парк еду. Ты ведь там где-то живешь.
Я плюхаюсь на переднее сиденье. И тут мне вроде легче становится. Огни, люди, дома бегут навстречу. На приборной доске стрелки нежно покачиваются, ровно, чисто мотор дышит. И ведет Вадим так, что завидно даже. Со стороны посмотреть, вроде лениво он все делает: медленно скорости переключает, как бы нехотя тумблерами щелкает, на акселератор давит неторопливо. А на деле у Вадима это от уменья, его движения словно отполированы. Неужели и я скоро буду так водить?
Пока едем по Новослободской, Палихе, Образцовой, Вадим молчит, а когда выбираемся на прямую Трифоновскую, начинает стихи свои читать. Стихи у Вадима так себе, но читает он хорошо, и ему больше всех хлопают на концертах нашей художественной самодеятельности. Правда, одно стихотворение меня задевает, там все так, как у нас с Мариной получилось: девушка уходит от парня и ничего не объясняет.
— Это у тебя удалось, — говорю я Вадиму. — Только без конца оно: ушла, а почему ушла, не ясно.
— Подтекст, — ухмыляется Вадим. — Сейчас так модно. А конец пускай каждый свой придумает. Поэт должен заставлять людей мыслить.
Вскоре мы выскакиваем на проспект Мира, где полно машин, где на каждом перекрестке светофоры. Вадим больше не читает стихи, молча смотрит вперед. Я тоже молчу и снова думаю о Марине. Я понимаю, мне лучше о ней не думать, но она все равно не выходит у меня из головы. Я на что-то еще надеюсь. Ведь я ничем не обидел Марину, я не делал ей ничего плохого.
И вот я уже стою на проспекте Мира и опять не знаю, чем себя занять. Никуда меня не тянет, ничего я не хочу. Даже к сигаретам аппетит пропал. А жизнь не остановилась, нет, жизнь не остановилась. У входа в кафе «Лель» парни и девушки толпятся. Кафе новое, недавно открылось, и там всегда по вечерам очереди. Мимо бегут, торопятся машины, троллейбусы, почти без шума катятся по рельсам уютные чешские трамваи. И всюду люди, люди. Идут по тротуарам, пересекают улицы, заходят в магазины, на почту.
Трудно стоять на месте, когда кругом все движется, и я тоже иду вдоль проспекта, рассеченного пополам обелиском, что в честь космонавтов. Ниже его летящей ракеты слева и справа светятся звезды, и кажется, обелиск острой темной иглой проколол насквозь небо. Я смотрю на эту иглу, уходящую в бесконечность, и мне хочется верить, что все у меня будет хорошо, что Марина ко мне вернется.
— Алеша, ты что так зазнался?.. Проходит и не замечает.
Я останавливаюсь и не сразу узнаю в светлой девушке Нину Зеленину. Раньше у нее черные волосы были. И в лице Нины что-то изменилось, только не пойму что. Но глаза все такие же быстрые, с острым соболиным блеском.
— Ты не узнаешь меня? — смеется Нина.
— Нет, узнал, — говорю я.
Она берет меня под руку, ведет в обратную сторону и начинает расспрашивать, как я живу, какие новости в парке. Я рассказываю. Сама она, оказывается, ничуть не жалеет о старой работе, на новом месте ее очень любят, ей там больше нравится. А еще Нина говорит, что получила новую квартиру и сейчас мне покажет.
У меня нет охоты заходить к Нине. Сейчас она начнет водить по квартире, показывая и кухню, и ванную комнату, а я должен делать веселое лицо, говорить: «Все хорошо, все так здорово» и при этом улыбаться, что едва ли у меня получится. Но всякая воля у меня пропала, я покорно иду за Ниной, и мы скоро сворачиваем к большому белому дому, садимся в лифт и поднимаемся на шестнадцатый этаж…
…В комнате все стало светлым и расплывчатым. И выпуклый экран телевизора, и люстра-спутник под потолком, и книжная полка, с которой свешиваются, как хмель, цветы с мелкими листьями. Волосы у Нины теперь кажутся серебристыми. В голове у меня тоже какое-то озарение, отчего мысли ни на чем не задерживаются, легко перескакивают с одного на другое.
— А где ты сейчас работаешь? — спрашиваю я.
Нина сидит с ногами на широкой софе, облокотясь на подушки. Узкий халат с голубыми звездочками у нее задрался, обнажая загорелые колени. Ногти на ногах покрашены розовым лаком.
— Я уже говорила тебе, в комиссионке. Ты совсем меня не слушаешь. Что сегодня с тобой?
— Нет, я хочу сказать, ты что там делаешь. За прилавком стоишь, да?
— Что ты, это без ног останешься!.. Я в кассе. Сижу весь день и книжки читаю. В комиссионном ведь мало покупают. В основном только смотрят: то покажи, это покажи… Вот продавцам мороки по горло.
— А зачем такая работа, если делать нечего? От скуки помрешь.
— Пока жива, как видишь. Говорят, даже похорошела после вашего парка. Ты не находишь?
Я смотрю на Нину и не пойму, лучше она стала или нет. Какая-то странная она со светлыми волосами. Черные ей вроде больше шли.
— Знаешь, ты какая-то другая теперь, — говорю я.
Нина, не поднимаясь с софы, протягивает руку к журнальному столику, берет бутылку с импортной этикеткой и опять наполняет мою рюмку.
— Выпей еще, — предлагает она. — Или тебе не нравится виски?
— Нет, ничего, — говорю я. — Только запах неприятный.
— Самогонкой отдает, правда?
— Не знаю, я никогда не пил самогонку.
— Эх ты!.. — Нина качает головой: — Ухажер — зеленый мак… В жизни надо все один раз попробовать.
В это время в прихожей затрещал звонок. Я встаю, хочу идти открывать, но Нина меня останавливает: «Сиди, я сама». Звякнула цепь, щелкнул замок. Потом я слышу голос Нины: «Почему так поздно?.. Знаешь, а у меня телевизор зачудил… Спасибо Алешку случайно встретила… Ну, проходи, что стоишь?»