Страница 86 из 100
— Сейчас мы с тобой прокатимся, — говорю я Борьке.
— Давай, — кивает он.
И вот нас везет автопоезд, совсем необычный. Вагоны низкие, без дверей, колеса маленькие, будто игрушечные. В каждом вагоне несколько кабин с сиденьями и кнопки на потолке. Захотел сойти — нажми кнопку, поезд тут же остановится.
Бесшумный автопоезд катится и катится. Пассажиры то и дело давят на кнопки, и он часто останавливается. Кто сходит у ресторана «Ташкент», кто у кинотеатра, кто у павильона с новыми марками автомобилей. Несколько мужчин вылезает у прудов, в зоне тишины.
— Ой, здесь рыбу ловят! — восклицает Борька, заметив сидящих на берегу рыбаков. — Давай посмотрим.
Мы сходим, ныряем в березняк и попадаем на берег. Вода в пруду синяя, стеклянно блестит. Прибрежные ивы разрослись и касаются воды, будто пригнулись напиться. Посредине пруда курчавится, дымит седыми струями фонтан «Золотой колос».
Но Борьку это не трогает: ему подавай рыбу. Цепляясь за кусты, он наклоняется к самой воде, ищет карпов.
— Что-то не видать, — сокрушается Борька.
Стоящий рядом мужчина достает из кармана кусок белого хлеба, кидает в пруд. Вода в том месте сразу закипает: туча темномордых рыб набрасывается на хлеб, с цоканьем рвет его на части.
Борька хохочет:
— Во дают!.. Гляди, гляди, самая большущая схватила!..
Потом мы с Борькой съедаем по мороженому и заходим в «Радиоэлектронику». Стеклянные витрины этого павильона разрисованы всевозможными схемами, стрелками, точками. По стенам тянутся аппараты, щитки с разноцветными огоньками, кнопками, регуляторами. И руки у Борьки прямо чешутся, так и хочется ему потрогать светящийся глазок индикатора, нажать какую-нибудь кнопку. Я все время цыкаю на брата.
— Тогда пошли отсюда, — обижается Борька — Что смотреть, если…
Я беру его за руку и веду в другой зал. Борька вначале ничего не поймет: в зале битком народу, все смеются, и мы зачем-то становимся в очередь, медленно двигаемся вдоль стены. Но вот на экране телевизора появляется знакомая личность с оттопыренными ушами, в сдвинутом набок берете. Борька сразу расплывается в улыбке, смешно дергает рыжим от веснушек носом.
— А ты меня видишь? — беспокоится он, что я могу не узнать на экране его довольную физиономию. — Я тебя вижу. Вот ты, вот!
— Что-то я тебя не вижу, — говорю я нарочно.
— Тогда давай еще…
Мы снова занимаем очередь, и вскоре Борькина физиономия опять маячит на экране. Чтобы я его заметил, теперь он надувает щеки, вытягивает в трубку губы, двигает оттопыренными ушами.
— Вот сейчас я тебя вижу.
Борька сияет. А я думаю о том, что хорошо бы прийти сюда с Мариной. Интересно увидеть ее в телевизоре. Зеленые глаза Марины вдруг станут черными. А пойдут ли ей черные глаза?
— Айда на карусель, — Борька тянет меня за рукав.
Я веду его теперь на карусель. Стараясь держаться в тени деревьев, мы огибаем площадь с фонтанами, выходим к троллейбусному кольцу. Какой-то иностранец, не то индиец, не то непалец, дарит Борьке значок. Тот в свою очередь сует ему козырек от солнца. Иностранец улыбается, кивая на небо, говорит: «Маль сольнця», но подарок все же принимает.
— Чей это? — Борька подает мне значок.
Я верчу его так и сяк. Изображены деревья, горы. Под деревьями — слон с задранным хоботом. А надписи никакой нет. Кто знает, чей это значок. Пожалуй, индийский. Но в Непале тоже слонов порядочно.
— Не знаю, — говорю я.
— Тогда приколи, — Борька подставляет грудь.
Я хочу приколоть ему значок, а в это время мимо нас проносится мотоцикл-«рикша», и у меня сразу темнеет в глазах: в нем сидит Марина! Она в ярко-желтой блузке, ветер относит назад ее волосы. И рядом с Мариной — парень в синем костюме. Я кидаюсь за мотоциклом, но он быстро-быстро удаляется и пропадает за поворотом аллеи.
— Ты куда побежал? — удивленно спрашивает Борька.
Я не отвечаю, захожу в будку телефона-автомата и набираю номер Марины. В трубке раздаются частые гудки. Значит, Марина дома. А мне, наверно, показалось. Я же не видел лица — мотоцикл шел слишком быстро. Конечно, Марина дома. Ведь у нее завтра страшный экзамен, она сейчас готовится и звонит какой-нибудь подруге.
Я снова набираю номер и теперь слышу длинные гудки. Мне отвечает низкий женский голос, видно, трубку взяла мать. Она спрашивает, что передать Марине. Значит, ее нет дома. Бог ты мой, Марины все-таки нет дома!.. А что ей передать?..
— Я потом… я позвоню… — с трудом выговариваю я и, чувствуя жар в глазах, вешаю трубку.
Глава шестнадцатая
Мы встречаемся у метро «Ленинские горы». Обычно Марина опаздывала, а на этот раз не опаздывает. Она приезжает минута в минуту, выходит из вестибюля и как-то без радости сворачивает к автоматам с газировкой, где я топчусь уже с полчаса. Это сразу меня настораживает. Раньше Марина всегда искала меня глазами и еще издали улыбалась, а тут она идет как слепая, вскинув высоко голову, ничего не замечает. Что с ней такое?
— Добрый вечер, — говорит Марина и не останавливается, идет дальше, к набережной.
Теперь я не сомневаюсь, что у нее что-нибудь случилось. Может, заболела. Почему она в плаще, когда на улице так тепло? И лицо бледное. А может, завалила этот страшный свой экзамен.
У клумбы с белым табаком Марина замедляет шаг, молча смотрит на цветы. Потом тихо говорит:
— Алеша, мы не должны больше встречаться.
Мне трудно становится дышать. Я глотаю воздух, еще глотаю и чувствую, он меня душит. Это второй раз в жизни такое со мной. Еще так было, когда умирала мама.
— Почему мы…
— Не должны, и все, — повторяет Марина, и в ее голосе уже решимость.
— Но… я люблю…
Марина чуть отходит назад, словно не хочет слушать меня дальше, смотрит в сторону Москвы-реки и будто ей, а не мне говорит как-то раздраженно:
— Не провожай меня, я прошу.
И она идет медленно к метро. Идет не оглядываясь. А я стою у клумбы, смотрю ей вслед, и мне хочется плакать. Потом, кажется, куда-то бреду.
Мне навстречу идут люди. Все время идут. Но я о них не думаю и не различаю их лица. И ничего не слышу, даже своих шагов. Я только чувствую запах белого табака. Он меня преследует: клумба уже далеко, а я его все слышу. Даже горько во рту от этого сладкого запаха. И кружится голова. И зачем это люди сеют белый табак?..
Я иду, оказывается, вдоль набережной. Вот каменная стена, которой обнесена река. А дальше черная вода с синими полосками от фонарей. Я останавливаюсь, закуриваю и облокачиваюсь на каменную стену. Из-под моста выплывает речной трамвай, облепленный пассажирами, разливает за борта песню: «Вьюга смешала землю с небом, серое небо с белым снегом…» Я люблю эту песню, в другой раз я стал бы тихо подпевать, а сейчас не хочется.
Сейчас мне ничего, ничего не хочется. Совсем ничего. Кажется, жизнь моя остановилась. В голове у меня пустота, и все мне безразлично. В таком состоянии, наверно, легко умирать.
А может быть, мне умереть? Броситься сейчас в реку, нырнуть поглубже и вдохнуть со всей силой в себя воду. Ну что стоит моя жизнь? Ничего она не стоит, конечно, ничего. Умер человек, подумаешь. Москва такая же будет красивая, когда и меня не станет…
Вот только Борька разревется. Бедный мой Борька, не будет у тебя тогда брата. А я фотоаппарат обещал купить тебе к лагерю. И тетя Даша заплачет, и Наталья Федоровна, и Люся, конечно. Андрей Павлович сразу лет на пять постареет. И в шахматы ему не с кем будет играть. Вернется он на той неделе с курорта, а играть не с кем. Игорь и вовсе надолго заскучает. Как-то он там, в Угличе? А мой сменщик Володя в себе замкнется: трудно он с друзьями ладит.
Милые мои, неужели и правда вам всем хуже без меня будет? Неужели я что-то отниму от вас? И вообще, что это за подвиг я выдумал? «Подвиг в кавычках», — сказала бы мама. Она ведь сильная у нас была. А в кого же я такой слабый? Почему я только внешне похож на маму? Мужчине стыдно быть слабее женщины, а я, выходит, слабее, я позорно раскис, я совсем-совсем раскис.