Скитальцы Гора (ЛП)

— Да, — признал я, поскольку, действительно, имел превосходный план для горячей красотки Фебы.

Маркитант выразительно посмотрел в сторону Амины и Ремис.

— Конечно, — кивнул я, без слов поняв его намёк.

Не стоило обсуждать перед ними планы в отношении Фебы, поскольку она тоже была женщиной. Пусть они все помучаются в ожидании, прежде чем узнать то, что должно быть сделано с ними. Впрочем, поскольку они обе уже были рабынями, а она всё ещё номинально оставалась свободной женщиной, то сомнительно, что они решатся заговорить с ней.

— Ты не голоден? — осведомился Эфиальт.

— Признаться, есть немного, — не стал отказываться от возможного угощения.

— Тогда прошу разделить со мной котелок, — предложил он.

— Был бы рад, — ответил я.

Прежде чем зайти за угол фургона, я окинул взглядом Амину и Ремис, которые тут же испуганно отвели глаза. Они понимали, что сейчас, по другую сторону фургона, мужчины за ужином будут решать их судьбу.

— Ну и где же Феба? — полюбопытствовал я, поскольку войдя в фургон, я сколько не осматривался, но так её и не увидел.

— Так вот же она, — указал Эфиальт.

— Ну да, конечно, — наконец сообразил я, увидев лежавший на настиле фургона тяжёлый кожаный рабский мешок, с наглухо завязанной горловиной.

Через кожу в мешок входили две цепи, одна сверху, другая в основании. Когда девушка подготавливается к упаковке в мешок, нижняя цепь, приковываемая к рабскому кольцу, запирается на её левой лодыжке. Как только она входит в мешок, слабина этой цепи выбирается наружу похитителем или рабовладельцем. Если руки женщины, скажем, не связаны сзади, то ей обычно приказывают прижать их к бёдрам, тогда они, во-первых, не мешают её упаковывать, а во-вторых, остаются внизу и по бокам, когда она оказывается в мешке окончательно. Когда упаковка почти завершена, и снаружи остаётся только голова, настаёт очередь ошейника на цепи, который запирают на шее обитательницы мешка. Окончательно считать невольницу упакованной можно, когда горловина мешка будет завязана, обычно приблизительно на фут выше её головы. Цепи крепятся к настилу фургона, или, если он не на ходу, то к колесам, или другим объектам, например, столбам, кольям или деревьям. Однако обычно рабский мешок имеет более простую конструкцию, немногим более чем крепкий холстяной или кожаный мешок, который может быть завязан шнуром, застёгнут пряжками или закован цепью.

— Смотрю, Ты держишь её под необычными мерами безопасности, — заметил я Эфиальту.

— Необходимость, — развёл он руками. — Она стала такой красавицей, что здесь косяками слоняются мужчины, выспрашивая о ней и делая предложения цены за неё. Честно говоря, я уже давно опасаюсь, что однажды ночью её просто украдут.

— Замечательно, — сказал я

Я проследовал за Эфиальтом наружу, и сел, скрестив ноги у его маленького костра.

— Есть какие-нибудь новости из под Торкадино? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — пожал плечами маркитант.

Девушка в жёлтой тунике спокойно, умело и почтительно прислуживала нам с Эфиальтом. Это была та самая Лиадна, рабыня, с которой я познакомился под фургоном у «Кривого Тарна» несколько месяцев назад, и распорядился приобрести её. Теперь она стала старшей девкой над остальными, и даже над Фебой, юридически свободной женщиной.

— Странно, — задумчиво проговорил я. — Мне казалось, что к этому времени должны были появиться какие-нибудь новости из Торкадино.

— А какие оттуда могут быть новости, — отмахнулся Эфиальт. — Дитрих из Тарнбурга в ловушке, в которую сам залез. Теперь взятие Торкадино — вопрос времени. Говорят в городе голод.

Как раз насчёт голода среди людей Дитриха я сильно сомневался. Он удерживал Торкадино с приблизительно пятью тысячами мужчин, многие из которых в прошлом были крестьянами, для которых вырастить в городских садах для себя пропитание не составляло труда. Так что обеспечить себя пропитанием они вполне могли, даже если не учитывать попавших в их руки городских запасов и складов целой армии. Кроме того, большая часть гражданского населения, было любезно выставлена из города вскоре после его захвата. Исключение было сделано, только для порабощенных женщин, которые вызвали интерес у захватчиков. Подозреваю, что одной из основных обязанностей этих женщин, многие из которых были из высших каст, теперь стала работа в садах и огородах под присмотром наёмников Дитриха.

— У него нет никакого шанса на то, чтобы покинуть город, — заключил Эфиальт.

— Возможно, Ты прав, — не стал спорить с ним я.

— По крайней мере, для большинства его мужчин, — тут же исправился он. — Возможно, он сам и некоторые его офицеры, могли бы сбежать ночью на тарнах.

— Возможно, — пожал я плечами.

Честно говоря, я считал, что достаточно хорошо знаю Дитриха, чтобы поверить в то, что он мог бы хотя бы подумать о том, чтобы бросить своих людей.

— Ты пришёл в Брундизиум один? — полюбопытствовал Эфиальт.

— Нет, — ответил я, — со мной ещё двое, но они не здесь. Остались в моём лагере.

— Я был бы рад принять их здесь, — сказал маркитант. — Под фургоном получилась отличная комната.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Я благодарен тебе за это.

Признаться это было последнее, чего я мог бы хотеть. Ещё куда ни шло Ину, но привести Марка в косианский лагерь, к фургону Эфиальта, который конечно, тоже косианец, было бы верхом глупости. Тем более, что от того, места где мы сидели, можно было бы добросить камнем до палаток воинского лагеря. Акцент Марка, не говоря уже о его поведении, здесь, наверняка бы вызвал подозрение и вопросы. Так что их обоих я оставил около рабского лагеря. Они там были не одиноки, вся местность там кишела переселенцами, коробейниками, охранниками лагеря и многими другими. Кого там только не было и каких только акцентов я не услышал, так что я не думал, что молодой человек и белокурая женщина могут привлечь к себе неуместное внимание, разве что Ина могла бы вызвать интерес в качестве возможной шлюхи на цепи.

— Все счета я вёл предельно аккуратно, — сообщил Эфиальт.

— Но я надеюсь, Ты вычел свою комиссию, расходы на питание и прочие мелочи? — уточнил я.

— Я сделаю это, — пообещал торговец.

С противоположного борта фургона послышался звон монеты, брошенной в одну из медных чашек. Эфиальт немного наклонился, и сквозь костёр заглянул в зазор под фургоном.

— Кто-то заинтересовался прелестями Амины, — сообщил он.

— Бит-тарск? — угадал я.

— Точно, — кивнул Эфиальт и снова сел в прежней позе. — Кое-кто просил меня приставить к столбу и Фебу, заявляя, что готов выложить за неё полный тарск медью.

— Всего лишь за короткое использование? — удивился я.

— Да, — подтвердил маркитант.

— Должно быть, она действительно стала красавицей, — заметил я.

— Так и есть, — заверил он меня. — Давай я освобожу её из мешка, чтобы Ты мог лично убедиться в этом.

— Не стоит, — остановил его я. — Думаю, это может потерпеть до утра.

— Как и когда тебе будет удобно, — пожал плечами торговец.

До нас донёсся звук ещё одного бит-тарска зазвеневшего в медной чашке.

— Теперь и Ремис используют, — объяснил Эфиальт, заглянув под фургон.

— Я смотрю, Ты использовал бывшие имена для их рабских кличек, — заметил я.

— Да, — кивнул он.

— Правильно, — признал я.

В некотором смысле, все женские имена — это рабские клички, потому что они являются именами рабынь. Просто не все рабыни признаны таковыми юридически. Некоторым женщинам бывает полезно дать новое имя, или даже менять его время от времени, как можно было бы менять кличку любого другого животного. Имея дело с другими забавно видеть, как они отвечают на свои старые имена, но теперь ставшие просто их рабскими кличками. Многое здесь зависит от женщины, например, от того, что больше стимулирует её и делает её совершенно беспомощной.

С той стороны фургону прилетел женский крик.

— Это — Амина, — предположил я.

— Точно, — кивнул Эфиальт.