Страница 59 из 61
В это время служитель приносит на площадку белого медвежонка Фомку. Бурые с минуту оторопело глядят на непонятного пришельца и разбегаются.
Один лезет на сетку, другой взбирается на лестницу и, высунувшись между перекладинами, наблюдает. И на удивленных лицах, на больших, размышляющих лбах написано: «Что за ужасный тип — белый как смерть?»
А Фомка стоит столбиком, полный радушия: «Здравствуйте, я не опасный, я питаюсь рыбкой».
Наконец медвежонок с сетки косолапо спускается вниз, робко делает шаг, смотрит на того, который сидит на лестнице: «Слезай, Мишка, не опасно!» Оба осторожно подходят, сопя, подталкивая друг друга ближе к Фомке.
Тот, который сидел на сетке, приблизился первый, понюхал, даже пососал белое ухо и фыркнул: «Фи, пахнет селедкой!»
Второй медвежонок, как бы не веря, подошел ближе, шумно вдохнул воздух и удивленно раскрыл глаза: «Действительно, пахнет селедкой!»
И оба, бурые, крутолобые, вылупив глаза, смотрят друг на друга: «Что за ненормальное явление? Может быть так?»
Они-то ведь больше всего на свете любят мед!
КОЗЛЫ
Старый бородатый козел с толстыми свинцовыми рогами кружился вокруг сена, как бы нагуливая аппетит, наконец подошел к кормушке, потерся о нее лбом и, нагнув как-то по-особому рога вбок, взрыхлил сено и выпятил толстые губы: «А ну-ка, где тут послаще соломинка?»
Отсюда он перешел к липовым веникам, лениво пожевал, потом вернулся к сену и опять направился закусывать вениками.
Насытившись, бородач поднялся на вершину Турьей горки и застыл на месте: «А теперь будем мыслить».
Вот подошел к нему другой козел с такими же свинцовыми рогами-раструбами: «Давай философствовать вместе!»
Старик нагнул голову: «Только смирно, не шевелись».
На пустынной заснеженной Турьей горке стоят они, упрямо нагнув головы. Маленькие козлята на худых и тонких, как стебельки, ножках нетерпеливо прыгают вокруг: «Хватит уже!» Но они не двигаются с места. Они думают.
Вот один толкнул другого рогами: «Давай расшевелим друг другу мозги».
Сцепившись рогами, они дают друг другу встряску и потом снова надолго застывают в каменной позе раздумья.
Наконец они подымают головы и одновременно заключают: «Мэ-э-э-э!»
ПАРИС
Обезьяна Парис сидит на перекладине, щелкает орехи и, поглядывая на людей, без конца строит гримасы, как будто предлагая на выбор, какая больше понравится.
К клетке подходит пьяненький гражданин в мальчиковой кепочке.
— Здорово, Парис!
Парис как будто вежливо кивает головой и продолжает гримасничать.
— А ну, Парис, дай жизни!
Гражданин хохочет и сам начинает в ответ строить гримасы.
Парис отворачивается, и обиженная спина его говорит:
«Не желаю иметь дела с обезьяной!»
КРАСАВИЦА И МАЛЫШ
Шимпанзе Красавица и шимпанзе Малыш получили каждый по белой тряпочке величиной с носовой платок.
Красавица тотчас же накинула ее на голову и стала похожа на Серого волка из «Красной Шапочки», потом, словно барыня, опустила ее на плечи, потом примерила как передник и стала похожа на повариху, потом расстелила простыней и легла, словно больная, потом накрылась как одеялом, будто ей холодно, и еще долго после этого складывала и развертывала, любовалась ею и разглядывала: «Боже, всю жизнь отдала бы за эту тряпочку!»
А Малыш посмотрел на тряпочку, разорвал на мелкие кусочки и разбросал по всей клетке. Потом ухватился одной рукой за трапецию и стал раскачиваться: «Тра-ра-ра! Тра-ра-ра!»
БУРЫЙ МЕДВЕДЬ
Наступил вечер. Стало тихо. Ушли служители. И бурому медведю, привыкшему к вниманию людей, скучно одному.
Вот он улегся на траву, пытается заснуть, но лезут в голову смутные, косолапые лесные мысли. Он поднялся и подошел к своему собрату — белому медведю, понюхал, потоптался возле: «Спишь?», присел, чтобы поговорить о лесах, но тот смотрит своими круглыми, глупыми пустыми глазами и вдруг как рыкнет! У него ведь на уме все льды да снега.
Обиженный Миша ворчит: «Беляк!» Ложится на спину, подымает все четыре лапы и зевает: «Ох, скучно!»
Он лежит на спине и то раскинет лапы, то вдруг сложит крестом на груди: «А ну, может, так будет легче?»
Потом поднимается и в сумерках начинает бродить из стороны в сторону.
Тоска преследует его по пятам, и когда уже совсем невмоготу, он скулит: «Ма-аша! Ма-аша!»
СЕВЕРНЫЙ ОЛЕНЬ
Ночью был ветер, и облетели последние желтые листья. Потом пошел снег, и когда наступило утро, все было вокруг белым-бело.
Северный олень стоял и долго смотрел на занесенные снегом деревья, ему казалось, что это вдали над прудом стоят и глядят на него прибежавшие ночью из северных тундр олени: «Вот молодцы!» И, величаво неся рога, он пошел через снежное поле навстречу своим товарищам.
ЗИМНИЙ МИШКА
Слоны, бегемоты, жирафы — все ушли на зимние квартиры.
Павильоны, где летом жили ящерицы и саламандры, опустели и в снегу стоят, как дачные домики.
Только белые медведи бодро расхаживают по снегу: «Наш сезон!»
Но вот на заснеженной зимней аллее в сопровождении сторожа появляется бурый медвежонок. Его тренируют, как тяжеловеса:
— Быстрей, быстрей, медвежина! Жир сгоняй!..
Медвежонок косолапо взбирается на сугроб снега, проваливается и с визгом выскакивает — весь белый, только под большим недоумевающим бурым лбом удивленно бегают глаза.
— Ох, ты на себя не похож, — смеется сторож. — Беги, жиряга!
Он ударяет его хворостиной, и медвежонок галопирует по аллее.
Из теплого домика выглянула удивленная лама: «Слушай, тебе ведь полагается быть в берлоге?..»
Удивлены и волки, они смотрят на медвежонка и потом взглядывают друг на друга: «Черт-те что, ведь они дрыхнут всю зиму».
Медвежонок запахнул шубу, важно сел и, как на салазках, съехал с горы. Вокруг искрится снег, звенят ледяные сосульки, бегут белые пони, и все деревья украшены, как на праздник. И только ведь подумать: если бы он родился в лесу, то сейчас спал бы в темной берлоге, ничего не видел и не знал и, наверное, во сне сосал бы лапу.
— Мишка, ты чего не сосешь лапу? — спросил подъехавший на коньках мальчик.
Медвежонок насмешливо посмотрел на него: «Устарело, брат!»
ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО
Большой пруд, который летом похож был на сказочное лебединое озеро, замерз и теперь как молчаливое заснеженное поле.
Но кто же это, переваливаясь, двигается по полю?
Это — лебеди. Они сливаются со снегом и кажутся рожденными из снега. Только ярко выделяются красные клювы.
Лебеди направляются к большой темной проруби, над которой в морозное утро дымится пар.
Белолобые гуси-пискульки, пеганки, малюсенькие чирки, согревающие в проруби голые лапы свои, встречают их криком и теснятся, уступая им место.
Лебеди и в проруби не теряют своей осанки и если даже не плывут, то в величественных позах сидят на воде, свысока посматривая на мелочь: «Холодно?»
«Нет, нет, нет!» — отвечают они.
«Как же, как же!» — отвечают другие.
«Ладно, не шумите!» Лебеди неподвижно застыли на воде.
Утки, взмахнув крыльями над водой, со свистящим шумом поднимаются в воздух, кружатся над заснеженным прудом и темными машущими платками исчезают вдали и потом, возбужденные виденным, возвращаются назад. И тогда в проруби поднимается кряканье, гогот. Жирные китайские гуси, которые сами не любят летать, комментируют утиные сообщения, преувеличивая их и делая громкие и, по мнению всех, необоснованные заключения.
Бакланы, в черных мундирах, с длинными строгими носами, молча сидят на хвостах вокруг проруби и время от времени по-полицейски каркают на расшумевшихся уток.