Страница 58 из 61
Тогда воробей осмелел, слетел на землю, сделал вид, что клюнул зернышко, и взглянул на часового.
Но сойка не пошевелила ни одним пером. Она продолжала строго смотреть куда-то вдаль.
С тех пор в вольеру свободно летают воробьи тучами. Кто-нибудь заметит вдруг голубые лампасы: «Внимание! Сойка!»
Все замрут, сольются с пылью и не дышат. Но сойка не двигается. Тогда они оживают и начинают клевать и даже шумно драться из-за крупного зернышка.
А сойка сидит на посту и молчит. Она ожирела, и тяжело ей стало летать, и лень кричать, и все тянет ко сну.
И вот как будто бы все осталось по-старому: и голубые лампасы, и напряженно стерегущая поза, и строгий, всевидящий глаз, и изредка даже предостерегающий крик: «Ра! Ра!» — а воробьи клюют и клюют.
Старая история!..
ПТИЦА-СЕКРЕТАРЬ
Длинноногая африканская птица в обгрызенных у колен узких атласных брючках, в сером, с острыми фалдочками, сюртучке и с вздыбленным пучком длинных перьев на затылке — точь-в-точь перья, торчащие за ухом писца. Строго поблескивая очками, она решительно расхаживает, как по кабинету, на каждом шагу кивая головой, словно говоря: «Так. Так. Слушаю. Продолжайте!» Потом вдруг нервно дернет головой: «Дайте же подумать!»
Прошагав так несколько минут, она подходит к сетке, пристально глядя серо-бурыми глазками.
Так и подмывает спросить: «Что, хабар хочешь?»
У КЛЕТКИ
Лиса рыщет по клетке, тычется в прутья, ищет лазейку. У клетки стоит женщина, и с ней девочка в зеленом капюшончике.
— Леночка, вот ты говорила: лисичка-сестричка. Вот она лисичка, вот она живая.
— Лисичка-сестричка, лисичка-сестричка. А как она съела колобок? Рот открыла и съела колобок?
Подходит старушка:
— Вот Лиса-то Патрикеевна!
Появляется военный с девушкой:
— Валя, хвостик хорош!
Гражданин в белом картузе грызет яблоко и сообщает:
— Кур ворует!
— Витя, ты видел? — кричит один мальчик другому.
Витя тычет в клетку эскимо на палочке. Лиса останавливает свой бег, облизывает мороженое, Витя предупреждает:
— Кашлять будешь!
Лиса снова начинает кружиться по клетке, не обращая внимания на лица, на восклицания.
— Бегает! Бегает! — слышится вокруг.
— Она очень быстро бегает, проклятая, — говорит гражданин с яблоком.
— Без конца, бедная, бегает, — откликается старушка.
— Дает, дает! — говорит Витя.
А лиса на все в ответ просунет между прутьев свою несчастную, лукавую мордочку: «Выйти, выйти мне нужно отсюда…»
ВЕРБЛЮД
Двугорбый, с клочьями серой, зимней, как вата свалявшейся шерсти, высоко подняв голову, стоит он посредине загона на слегка вогнутых, привыкших к песчаным барханам, длинных и тощих ногах, полупрезрительно оттопырив губу и устремив куда-то в пространство мечтательный взор.
— Во какой большой! Видишь горбы?
— А зачем ему горбы?
— Вот садись — и поедешь куда хочешь.
А верблюд не слышит, все глядит вперед, и морда у него словно знает что-то такое, чего никто, кроме него, не знает.
— Соль любит.
Он и на это молчит, только губу еще больше оттопырил и смотрит вдаль.
— Такого накорми!
— Год его не корми — у него хватит.
И тут уж мне показалось, верблюд не выдержал и печально улыбнулся.
— Верблюжина! Верблюжина! — позвала маленькая девочка, протягивая сайку.
Он идет на зов легким, величавым, плавным шагом, мягко покачиваясь, как во время путешествия по пескам, сочувственно оттопырив губу: «Глупышка, что можешь ты мне предложить вместо сладких колючек пустыни?»
Девочка осторожно протянула верблюду сайку. Он схватил ее мягкими губами, сжевал и покрутил головой: «Ничего, не так уж плохо, как я думал!»
Толпа, довольная, расходится. И снова верблюд остается один, скорбный, спокойный, устремив куда-то вдаль мечтательный взор.
СЛОНЫ
Похожий на гору, старый, морщинистый слон с огромными бивнями стоит неподвижно, тяжело опустив хобот к земле.
Слониха издали почтительно смотрит на слона и одновременно строго поглядывает на слоненка, пытающегося закинуть за спину маленький хоботок.
Вот слоненок подошел к ней, что-то тихо сказал, наверное: «Мухи кусают!», потому что слониха тотчас же набрала хоботом песок — и как дунет на слоненка! Тот от удовольствия зажмурился: «Ух, здорово!»
Слониха легонько подтолкнула его: «Пойди к папе!» Слоненок подошел к слону и осторожно потерся об его хобот: «Я тебе не мешаю думать?»
Подошла и слониха: «Опять тебе шельмец надоедает!»
Она вытянула хобот и, взяв охапку сена, свернула, как повар на кухне свертывает налистники, но только хотела съесть, слоненок ловко, на лету, зацепил своим хоботком, и сунул себе в рот, и сквозь маленькие бивни улыбнулся: «Потрясающе!»
Слон угрюмо посмотрел на него: «Сказал бы хоть спасибо!»
И вот оба они стоят над слоненком и, не жалея времени и терпения, что-то по-своему, по-слоновьи, по-молчаливому, долго и томительно вдалбливают ему в назидание, объясняя непонятное про законы джунглей.
Слоненок слушает, опустив хоботок, выражая этим высшую степень детского внимания и послушания.
Иногда он для приличия кивает головой: «Ощущаю, предки, ощущаю», но на самом деле ему кажется, что все это — старый бред и нет никаких джунглей. Какие уж там джунгли, лианы…
Хобот слоненка начинает от скуки постепенно раскачиваться, и слон вдруг шлепает его: «Не раскачивай хоботком, когда с тобой разговаривают!»
«Хочешь что-нибудь сказать, — успокоительно кладет свой хобот слониха на спину слоненка, — скажи прилично, молчаливо, как это делают слоны на всем свете».
С улицы приходят гудки автомобилей и звонки трамваев, и вдруг слоненок поднимает хобот, морда у него лукавая, и кажется, он спросил: «А на каком трамвае едут в джунгли?»
Слон-папа и слон-мама смотрят друг на друга и согласно-печально качают хоботами: «Вот что значит городское воспитание!..»
И вдруг, неизвестно отчего, все трое одновременно, подняв кверху хоботы, медленно и торжественно уходят с бетонной горки: «Сеанс окончен».
Толпа расходится.
ЯК
Старый, с могучим горбом як, в грубой, косматой, висящей до самой земли шубе, массивный, точно грузовик, долго стоял у изгороди, упрямо нагнув маленькую курчавую голову с железными рогами, ожидая, что его позовут на работу.
Но вокруг было тихо и спокойно. Мягко падал снег.
Як лег на землю и тяжело задышал.
Сколько неизрасходованных сил в его обросшем шерстью мощном хребте, в бычьей шее, рогах и копытах, а он вот лежит без дела и дремлет. И от его горячего рабочего дыхания вокруг растаял снег.
ВОЛК
Серый, поджарый, на легких, быстрых ногах, он одиноко бегает по загону «Острова зверей», принюхиваясь к камням, к снегу, к воздуху, добежит до каменной стены и повернет обратно, и так все время, как челнок, — туда и назад.
— Волк! Волк! Серый волк!
Он остановился и смотрит. «Знаю. А что толку?» И снова с языком на боку продолжает свой бег.
— Ему бы сейчас овечку подпустить!
Он опять остановился и смотрит: «Откуда знаете?»
— Здоров, черт!
— У-у, злой какой!
Волк несколько мгновений смотрит на людей, садится и бессильно лязгает зубами.
Падает снег. Волк, застыв на одном месте, подняв к небу длинную, темную, острую морду, воет, точно спрашивает у снега, у ветра: «Неужели я последний волк на земле?»
Прилетает эхо, ему кажется, что это — ответ, и в начинающейся метели он долго тоскливо перекликается со своим эхом.
МИШКА И ФОМКА
Два бурых, похожих на плюшевых мишек, медвежонка крутыми лбами уперлись друг в друга: «А ну, кто сильнее?» — и ни с места.