История с лишайником

— Вы будете удивлены, дружище. В Дарре, — пояснил он, — всегда работают над рядом проектов большого потенциального значения. Естественно, что наши конкуренты заинтересованы в том, чтобы выведать о них все, что только удастся. Некоторые из них не очень разборчивы в средствах. Не колеблясь, они использовали бы любое из них, лишь бы достичь своей цели. А когда вы имеете привлекательную дочку, то вашей — правда, не очень приятной, — обязанностью становится сбор информации обо всех ее друзьях, их окружении и связях. И если выясняется, что они на службе у тех, кто субсидирует большие химические предприятия или имеет родственников в правлениях промышленных концернов, то этого вполне достаточно, чтобы их спровадить. Кстати, мне придется прибегнуть ко всем возможным приемам, чтобы мистер Фериер ничего не заподозрил.

Ричард удивился.

— Тот Фериер работает где-то в рекламном бюро. Я знаю его еще со школы.

— Возможно, однако совсем недавно вы встретились с ним снова и познакомили его с Зефани, не правда ли? А знали ли вы, что его мать вышла во второй раз замуж три или четыре года назад, и ее муж — главный редактор исследовательского центра какого-то химического концерна? Нет, я вижу, что вы об этом не знали. О, этот мир очень запутанный, парень. Пойдем вниз. Не думаю, что о Фериере следует говорить Зефани. Это, как я уже сказал, неприятная но очень необходимая мера предосторожности.

— Ну как, Ричард? — сказала Зефани, когда они вошли в гостиную. — Немного пощипывает, да? Но это скоро пройдет, и ты даже перестанешь чувствовать, что там что-то было.

— Буду надеяться, — ответил Ричард с некоторой иронией. — Однако меня несколько волнует такая штука: один день моей жизни будет равняться сейчас трем дням, так что и питание свое я должен довести до одного раза в день. Не понимаю, почему на деле это не так?

— Потому, что пока твой организм не в состоянии спячки или оцепенения, он Для поддержания физиологических процессов потребует и в дальнейшем такого же количества калорий, как и раньше, — ответила Зефани как будто о чем-то вполне очевидном.

— Хорошо, я поверю тебе на слово, — согласился Ричард. — Фактически, если бы не имя Саксовер… — Он передернул плечами, нахмурился и продолжил. — Извините меня, доктор Саксовер, но трудней всего понять, зачем такая… секретность. Вы оба уже чрезвычайно терпеливо объясняли мне, я знаю. Возможно, пройдет какое-то время и я свыкнусь с этим, но сейчас не могу избавиться от ощущения, словно я вдруг очутился среди алхимиков. Надеюсь, что это не звучит обидно, я не хотел бы этого. Но ведь это же двадцатый век, и наука не ведёт себя так — собственно, мне казалось, что не ведет, — словно она боится, что ее осудят за жульничество, — закончил он и неуверенно посмотрел на них.

— Да, наука не любит вести себя подобным образом, я вас уверяю, — ответил Френсис. — И, если бы мы имели достаточно источников сырья, или нам удалось бы синтезировать это вещество, она бы поступала иначе. Вот в чем точка преткновения. Ну, а сейчас извините, но у меня еще кой-какие дела до обеда, — сказал он и вышел.

— Надеюсь, — сказал Ричард, когда за Френсисом закрылась дверь, — надеюсь, что когда-то я, может, и на самом деле поверю в это, но сейчас я застрял на стадии чисто интеллектуального восприятия.

— Надеюсь, что так будет, но это не легко. На самом деле, это куда тяжелее, чем я думала. Это означает полный крах всей основной модели семьи, к которой мы привыкли еще с детства. Ее схема — дети, родители среднего возраста, старики и старухи — и чересчур фундаментальным нам кажется представление о том, что смена поколений происходит именно таким образом. А сколько еще других понятий нам нужно будет просто откинуть. Большинство существующих эталонов и критериев окажутся непригодными в новых условиях.

Ее лицо стало серьезным.

— Десять дней назад я была бы на седьмом небе от одной только мысли прожить с тобою пятьдесят лет, Ричард, правда, при условии, что мы были бы счастливы. Может, я так себе и не говорила, а просто думала о нашей, совместной жизни. А сейчас я не знаю… Разве можно прожить с кем-то сто пятьдесят-двести лет? Смогут ли двое любить друг друга так долго? Что будет? Насколько каждый из них изменится за столь длительный промежуток времени? Мы не знаем. И никто не сможет нам этого сказать.

Ричард сел рядом с ней и обнял ее.

— Милая, за пятьдесят лет всего не узнаешь. И не потому ли остается так много неизведанного, что нет следующих пятидесяти лет?

— Этого мы также не знаем. Нам, конечно, придется иначе планировать свою жизнь, однако — зачем волноваться на сто лет вперед? А что касается всего прочего, то разве оно так уж плохо? Мы не могли знать нашего будущего десять дней назад, но мы все еще не можем знать его и теперь — разве лишь то, что оно, возможно, станет значительно дольше, нежели мы надеялись. Так почему же не начать с того, с чего мы и начали бы — с хорошего или с плохого? Именно так я хочу поступить, а ты?

— О, конечно, Ричард, конечно, только… — Только что?

— Я не совсем уверена… Крах схемы, модели… Скажем стать бабушкой, когда тебе двадцать семь лет, или прабабушкой в тридцать пять… Все еще иметь возможность родить ребенка после девяноста лет, и так далее. И это только при коэффициенте три. Тут возникнет такая удивительная путаница. Я на думаю, что я хочу этого, однако и не уверена, что не хочу.

— Милая, ты говоришь так, словно у всех людей с нормальным периодом жизни — эта жизнь спланированная. Это не так, я знаю. Люди сначала должны научиться, как прожить жизнь, а к тому времени, как они чего-то достигнут, жизнь уже проходит. Нет времени, чтобы исправлять ошибки. У нас будет время, чтобы научиться жить, а затем и наслаждаться самой жизнью. Хоть это все еще не представляется мне реальным, но должен признать, что твоя Диана оказалась права. Людям нужно больше времени. Если мы будем жить дольше, мы лучше научимся искусству жить, и сможем понимать гораздо больше. Жизнь станет полнее, богаче; словом такою, какою и должна быть. Невозможно заполнить все двести лет той рутиной, которая была хороша для тех, кто жил пятьдесят лет…

Вступим в новую жизнь, милая. Не стоит так волноваться. Ее нужно прожить. Это будет своеобразный подвиг. Мы будем наслаждаться, познавать эту жизнь вдвоем. Вперед, будем…

Зефани повернула лицо к нему. Выражение взволнованности исчезло, она улыбнулась.

— Конечно, Ричард, любимый. Мы будем, будем…

5

Из всей утренней почты, беспорядочно разбросанной по всему журнальному столику Френсиса Саксовера, выделялся пухлый конверт, наспех надписанный незнакомой ему рукой. Френсис разорвал его и увидел помимо основного содержания — газет — еще и короткое сопроводительное письмо:

«Дорогой Френсис! Вспомнив, что в Дарре читают только прилизанные странички «Обсервера» или «Таймса», я подозреваю, что высылаемые мною материалы могли пройти мимо вашего внимания, в то время, как я думаю, Вам надо было бы с ними ознакомиться.

Дело в том что определенные хитрости моей защитной системы заслуживают наивысшей похвалы. А задание облегчается еще тем очевидным фактом, что левая рука на Флит-стрит не знает, что делает правая, и «А» явно разошлось с «Б».

Извините за поспешность.

Ваша Диана Брекли».

Удивленный, Френсис развернул лист. Как оказалось, это была страничка из газеты «Санди радар», отдельные места ее были отмечены красными крестиками, а наверху помещены четыре пары фотографий и заголовок:

«Секрет красоты открыт читателям «Радара».

Под этим Френсис прочитал:

«Неслыханная новость для всех, всех, всех. Подтверждается истина, что за деньги не купишь всего. Существуют вещи, как, например, улыбка любимой, утренняя или вечерняя заря, да еще много-много чего, на чем нет ярлыка с ценой, и именно в этом их ценность. Но всем известно, что в нашем современном мире деньги намного облегчают жизнь…