Ковбои и индейцы

Эдди представил себе Киерана Кейси, как тот сидит в своей подвальной конторе на Колледж-роу, окруженный фотографиями в рамках — дискуссионное общество, команда регби и прочее такое, — и изучает его чек, на котором с одной стороны большими буквами написано: «Дублинский аэропорт», а с другой, мелкими: «Да пошел ты, Киеран!» Вот это будет номер! Киеран просто с ума сойдет от злости. При мысли об этом Эдди громко рассмеялся. Он прямо воочию видел, как этот скользкий ублюдок подпрыгивает от ярости и выдирает остатки пересаженных волос.

У Эдди с деньгами всегда обстояло именно так: сначала живи, потом плати. Отец часто пенял ему за это, да и мать тоже, хотя ее мнения никто не спрашивал.

«Похоже, ты не понимаешь, — вздыхал отец, — ты не видишь связи, сынок. Когда суешь карточку в банкомат, ты получаешь не свои деньги, а деньги банка. Однажды тебе придется их вернуть, понятно? Почему ты не задумываешься об этом, Эдди? Ты ведь умный парень. Это не твои деньги. Господи боже…»

Но сейчас Эдди ликовал, что опять дал Киерану Кейси повод поволноваться. Так этой гниде и надо, нечего флиртовать с Эддиной девушкой! Что там ему рассказывала Дженнифер? Однажды Киеран, в который раз бесконечно рассуждая о своей жене, сказал ей: «Я не то чтобы больше ее не люблю. Но мне не хватает страсти». Дженнифер считала, что это очень печально. Вот гад. Эдди прекрасно знал, что Киеран говорит это каждой студентке со свеженьким личиком — чуть не с тех пор, когда в университете обучался Джеймс Джойс[15].

«Если бы Джеймс Джойс был сейчас жив, — сказал он Дженнифер, — он бы все еще выплачивал долги по студенческому займу. Уж этот-то ублюдок позаботился бы…»

Однако в глубине души Эдди знал, что отец прав. Отец был прав почти всегда.

«Господи, Эдди, как, по-твоему, работает банк? — спрашивал отец. — Уж я-то знаю, и не понаслышке. Я в банковском бизнесе с восемнадцати лет. Они заинтересованы в том, чтобы ты не возвращал деньги. Ты играешь им на руку. Неужели не понятно? Ну, сам подумай, Эдди. Мне стыдно за тебя». Конечно, Эдди был не единственный, кому отец говорил такое.

На Чаринг-Кросс-роуд Эдди вспомнил, как долгими вечерами они с Патрицией сидели на ступеньках лестницы, слушая, что творится на кухне. Звон бьющейся посуды, шум борьбы, рычание, стоны, удары о радиатор, плач… Не самые приятные звуки. После того как родители обратились за консультацией, скандалы на время утихли, все улеглось, до прошлого года, когда все вдруг снова пошло наперекосяк. Мать позвонила из Лондона, из дома какого-то типа по имени Реймонд, о котором они раньше слыхом не слыхали, и сказала, что больше никогда не вернется домой. Вот так, сразу. Прошлым летом. Как в плохой пьесе.

Эдди зашел в редакцию «Нью мюзикл экспресс» и заполнил бланк объявления:

Певец и соло-гитарист (Дублин)

ищет попутчиков в сияющее будущее.

Предпочтения: «Клаш», «Пистолз», «Дорз»,

«Смитс», «Студжес», «Велветс».

Наркоманов и хиппи просьба не беспокоиться.

Симпатичная девушка за стойкой тоже была из Дублина. Большие голубые глаза, в ноздрю чуть вздернутого носа продето колечко. Она оглядела Эдди с ног до головы, словно пытаясь вспомнить.

— Я тебя знаю, — сказала она. — Погоди, не говори ничего. Я сама соображу.

— Да, — сказал Эдди. — Я действительно друг Дина Боба.

— Ага, точно! — рассмеялась девушка. — Точно, так и есть. Ну, как он там?

— Прекрасно. — Эдди вздохнул. — С ума сойти! Я пока ни одного англичанина не встретил в Лондоне. Все из Дублина. Просто мафия какая-то!

Девушка кивнула.

— Точно, — сказала она. — Кругом ирландцы.

Они немного поговорили о Дине Бобе. Потом Эдди спросил, не хочет ли она как-нибудь прогуляться и немного выпить, но она ответила — нет, она тусуется только с хиппи и наркоманами. Потом лизнула палец, провела им по воздуху и засмеялась. Эдди небрежно пожал плечами и вышел из редакции.

Часом позже, когда он разглядывал витрину книжного магазина «Коллетс», к нему подошел прыщавый парнишка-американец с фотоаппаратом.

— Вот это да! — сказал он. — Крутой «ирокез»! Можно сфотографировать?

Парнишка был совсем молоденький, невысокий, пухлый, в грязной футболке с надписью «Внезапная смерть», в голубых шортах и полукедах, как и его маленькая подружка или, может, сестра; на голове у него красовалась бейсболка козырьком назад, а поверх футболки он напялил кожаную куртку, в которой, должно быть, немилосердно потел в этот теплый октябрьский день. Этакий пляжный мяч на ножках. Он сообщил Эдди, что они обошли весь Лондон в поисках настоящего исполнителя панк-рока и нигде ни одного не нашли.

— Они все пропали, — сказал он. — Панки просто вымерли, этот город битком набит безмозглыми фанатами Кайли.

Эдди хотел было послать его, что, как он думал, произвело бы на парнишку куда большее впечатление, чем согласие сфотографироваться, но отказался от этой мысли. Встал рядом с толстячком, обнял его за плечи и сделал лицо «скверного парня», подняв вверх большой палец. Потом толстяк сфотографировал Эдди со своей подружкой (или сестрой), которая обняла Эдди и, хихикая, повторила его жест, словно какой-то ужасный тайный знак.

— Класс, — выдохнул толстяк, — вот это круто!

Его звали Херб, а девчонку — Тэсс.

— Как это у тебя получается, что он так стоит? — спросила Тэсс, кивнув на «ирокез».

— Берешь тюбик зубной пасты и втираешь в волосы, вот и все, — ответил Эдди.

— Ух ты! — сказала девчонка. — Класс!

— Ну а на самом деле, — завороженно, но с ноткой недоверия спросил парень, — что ты с ними делаешь?

— Я же сказал, зубная паста или клей. Или еще что-нибудь липкое.

— Как варенье?

— Ага, — сказал Эдди, — наверное, и варенье сойдет, но лучше спросить у мамы.

— У мамы? — недоверчиво переспросил парень. — Ты что, серьезно? Да ну ее, мою мать, к богу в рай!

— А ты у своей мамы спрашивал? — перебила девчонка.

— Нет, — ответил Эдди, — я ее уже давно не видел. Они меня выбросили на улицу за то, что я такой бунтарь. Вот так.

Девчонка сказала, что это позор, и добавила:

— Тебе надо с ней поговорить.

— А ты настоящий панк? — спросил парень. — Ты знал Сида Вишеза?

— Знал? — переспросил Эдди. — Шутишь, что ли? Посмотри на эти руки. Сид Вишез умер на этих руках. Я его и нашел — там, в Нью-Йорке, в отеле «Челси», когда он умирал. Я был менеджером гастролей «Пистолз».

— Да быть того не может! — воскликнул парень. — Это когда он убил Нэнси?

— А то. Его последние слова были обращены ко мне. Он сказал… — тут Эдди закатил глаза, — он сказал: «Эдди, передай им, что я этого не делал. Что меня подставили», — вот что он сказал.

— Господи боже, — выдохнул парень. — Охренеть можно!

Подружка (или сестра) отвесила ему подзатыльник, и он обозвал ее фашисткой. Эдди сказал, что ему пора. Его ждут в студии звукозаписи. Он создает собственную группу. И идет на встречу с очень важными людьми. Ребята пожелали ему удачи и сказали, что будут дожидаться его первого альбома. Они попросили его написать свое имя на долларовой бумажке. Он написал «Жрицы меда — Эдди Вираго».

Марион несколько раз звонила из Донегола, но не застала Эдди дома — он шатался по городу, как герой Джеймса Джойса, пытаясь собрать воедино все свои впечатления и понять, что он думает об этом месте. Они оставляли друг другу сообщения у мистера Пателя, неясные, иносказательные, но поговорить им не удалось ни разу.

— Она от вас без ума, Эдди, — говорил мистер Патель. — Вы очень, очень счастливый человек.

Лондон — странный город. Слишком велик, чтобы обойти его пешком, а система общественного транспорта, похоже, никогда не работает нормально. Глупость и противоречивость объявлений в метро прямо-таки повергала Эдди в изумление. Прорвало трубы, начался пожар, нехватка персонала, какой-то бедняга бросился под колеса — каждый раз находилась новая причина опоздания поездов. Но даже в тех случаях, когда этот халтурный механизм умудрялся работать, поездки в метро не доставляли Эдди удовольствия: в городе он по-прежнему не ориентировался. Дни тянулись смутной чередой и состояли из вспышек огней, лязга билетных автоматов, шелеста эскалаторов и яростного грохота стальных змей-поездов, вырывавшихся из жарких туннелей. Вечером в гостинице Эдди чувствовал себя еще более растерянным, чем утром, перед уходом; он утешал себя тем, что Стивен Дедалус в джойсовском «Улиссе» был примерно в таком же положении, только прическа у него была менее впечатляющей. Но если в двух словах изложить сюжет, получится один к одному.

15

Джойс Джеймс (1882–1941) — ирландский писатель, представитель модернистской и постмодернистской прозы; оказал большое влияние на последующую прозу и теорию литературы.