Ковбои и индейцы

Эдди спросил, точно ли она не хочет выпить, но она решительно отказалась: дальше по улице, у «Харродза», ее ждет приятель.

— В другой раз, — улыбнулась она. — Возьми мой телефон у Рут, и мы что-нибудь придумаем.

Одри Беккет энергично помахала им рукой и едва успела исчезнуть за стеклянными дверями, как улыбка Рут померкла и она обозвала Одри коровой.

— Возможно, — рассеянно вздохнул Джимми, — но, боже мой, по крайней мере на нее приятно посмотреть. Это в ее пользу.

Рут больно ущипнула его за щеку. Джимми поморщился и велел ей отвязаться.

— Сам отвяжись, толстый идиот!

Эдди решил, что телефон Одри спрашивать не стоит.

— Слушайте, ребята, — сказал он, — я сейчас лопну.

Джимми согласился: мол, они и впрямь рискуют повторить судьбу лягушки из басни. Рут ткнула его под ребра; он вопросительно взглянул на нее.

— Давай, — сказала она, — спроси его.

— A-а, ну да. В субботу у нас намечается небольшая тусовка, — вздохнул Джимми. — Может, придешь?

— Прихвати кого-нибудь с собой, если хочешь, — вставила Рут.

— Не-а, — сказал Эдди. — Приду один.

— Ну-ну, — заметил Джимми, — как всегда.

Рут прыснула и захлопала в ладоши. Джимми тоже хохотал до слез. Он пробовал остановиться, но тотчас же, хрюкнув, снова принимался хохотать, поглядывая на Эдди и держась за нос в тщетных попытках подавить дурацкое хихиканье.

— Расслабься, Эд. — твердил он, — я только шучу.

Эдди посмотрел на двух своих друзей в одинаковых белых свитерах с надписью «Я НАКОРМИЛ МИР», держащихся за руки и трясущихся от смеха, и радовался за них — той снисходительной радостью, которую приберегаешь для людей много ниже тебя.

— До субботы, проклятые реакционеры, — сказал он. Рут послала ему воздушный поцелуй; он попятился, словно пытаясь увернуться от этого поцелуя, и опрокинул стакан текилы на костюм от Брюса Олдфилда. По крайней мере, так ему отрекомендовали этот костюм.

— Кто такой этот Брюс Олдфилд, черт побери? — спросил он. — Старший брат Майка?[14]

Когда Эдди вернулся в гостиницу, мистер Патель сидел за стойкой, читая «Тудей». Увидав Эдди, он вскочил; на лице его читалась смесь беспокойства и облегчения, словно он думал, что Эдди никогда не вернется. Он выпрямился и пригладил волосы, потом сказал:

— Ну, слава богу.

Эдди спросил, что случилось. В общем-то, ничего, ответил мистер Патель, Марион вернулась, спит сейчас наверху.

— Откуда вы знаете? — спросил Эдди.

— Она неважно себя чувствует, — ответил мистер Патель. — Мы дали ей горячего молока. Похоже, она по-настоящему разболелась. Ее знобит.

В комнате было жарко и пахло грязными носками и тальком. Когда треугольник света из коридора упал на кровать, Эдди и мистер Патель увидели, что Марион и правда спит, лежа на спине и тяжело дыша; руки сложены крестом на груди, как у покойника, а лицо усталое и напряженное, как от боли. Длинные волосы потускнели и казались влажными; на лбу и на щеках блестели капли пота. На ней была длинная черная футболка, левую ногу она подогнула, отчего ляжка казалась непомерно толстой.

— Она вернулась сразу после того, как вы ушли, Эдди, — прошептал мистер Патель. — Очень бледная, дрожащая. Немного посидела в холле, обхватив голову руками, вот так, а потом попросила у бури и бедствия обезболивающее.

Эдди недоуменно воззрился на него, и мистер Патель пояснил:

— У моей жены, миссис Патель.

Эдди провел пальцем по ребрам Марион, но девушка не проснулась. Тихонько вздохнула, повернулась на бок и подогнула ноги.

— Она совершенно измучена, — сказал мистер Патель. — Я так думаю.

Эдди включил ночник. На туалетном столике в дальнем углу валялся порнографический журнал, разорванный надвое.

— Ax ты, черт, — пробормотал он. — Полная хреновина.

Он обернулся, ожидая снова увидеть смущенное лицо мистера Пателя. Но мистер Патель только перекрестился, неодобрительно цокнул языком и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Эдди разделся и скользнул под одеяло к Марион.

Она проснулась посреди ночи и сказала Эдди, что все уже в порядке и что она так рада быть здесь, с ним, что никогда не сможет уехать.

Эдди сказал, что не ждал ее до завтра. Он коснулся ее груди под футболкой, но она стряхнула его руку, пробормотала что-то об «истинной и вечной любви» и почти мгновенно уснула.

Марион уехала в Ирландию только неделю спустя, и Эдди, сказать по правде, вздохнул с облегчением. Не потому, что она ему не нравится, внушал он себе. Вовсе не потому. Все дело в том, что пришлось менять билет, причем с доплатой, и без конца названивать по телефону, вдобавок Эдди действовало на нервы, что Марион целыми днями сама не своя слонялась по неубранной комнате — мрачная, изможденная и явно больная. По крайней мере, она говорила, что больна, но каждый раз, когда Эдди предлагал вызвать врача, взрывалась от ярости, а потом умоляла Эдди не делать этого. Ее это действительно сильно напрягало. А в тот день, когда он предложил позвонить ее родителям, — господи Иисусе, что она устроила! «Лед зеппелин» с его фейерверками ей в подметки не годится.

С того дня, как она съездила к сестре, в ней что-то изменилось, вне всякого сомнения. Что там произошло, Эдди совершенно не мог себе представить, как ни старался. Может, сестры поссорились? Кто их знает, но спрашивать неохота. В семейные дрязги лучше не встревать, а сама Марион даже намеками ничего не говорила, вот и он тоже решил помалкивать.

Когда по утрам Марион начало тошнить, Эдди сперва перепугался, что она беременна. Но когда собрался с духом и спросил, Марион сказала — нет, ничего подобного, потом замолчала и за весь вечер не произнесла ни слова. В конце концов Эдди решил, что, наверно, все дело в какой-то чисто женской проблеме, о которой ему лучше не знать.

Мистер Патель немножко нервничал. Говорил, что понимает — Марион не в порядке, но и его банковский баланс тоже не в лучшем виде. Ему срочно нужна прислуга, и если Марион не хочет получить эту работу, желающих найдется предостаточно. Ей не мешало бы проявить инициативу. Он подчеркнул, что у него не благотворительная организация, — как будто это нуждалось в подтверждении! — и говорил, говорил, пока Эдди не попросил его угомониться, а Марион добавила, что волноваться незачем, она по-прежнему хочет получить эту работу, вот только съездит домой и к выходным вернется с вещами. Честное слово.

Марион поехала в Лутон, прямо от вокзала Кингз-Кросс, без пересадок, выглядела она по-прежнему слабой и бледной. Она сказала Эдди, что будет думать о нем; он ответил, что это замечательно. На продуваемой ветром платформе она расплакалась и обняла Эдди так крепко, что ему стало трудно дышать. Он сказал, что все будет нормально, а потом попросил купить что-нибудь в магазинчике дьюти-фри.

— Не выйдет, дурачок, — всхлипнула она.

— Почему? — спросил Эдди.

— Потому что это Белфаст, — ответила Марион. — Одна и та же страна.

На следующий день после ее отъезда Эдди наконец зарегистрировался как безработный, но ему сказали, что первого чека придется ждать две недели. А с деньгами было плоховато. От двухсот пятидесяти фунтов, выданных отцом, почти ничего не осталось — разошлось на обеды с Марион, ее авиабилет, телефонные звонки, поездки на такси (изредка) и на метро, выпивку и десятифунтовый билет, который они купили у бедолаги хиппи как-то вечером возле «Сэр Джордж Роуби», куда Эдди повел Марион на концерт «Напалмовой смерти», чтобы немного ее развеселить. Идея оказалась неудачной.

Сложив все это, Эдди уразумел, что может отчитаться только за сто пятьдесят фунтов; оставалось же у него всего пятьдесят. Недостача составляла, таким образом, пятьдесят фунтов, что для Эдди было не так уж плохо. Ведь Дин Боб всегда говорил, что способность планировать расходы у него аховая.

В дополнение к пятидесяти фунтам отцовских денег у него было еще пятьдесят своих — последний чек студенческого займа, который он обналичил перед отъездом из страны. Эдди вспомнил банковского кассира Киерана Кейси, мрачного усатого типа, который с чудовищным скрипом выдавал деньги, когда они были тебе нужны, и удивлялся, почему ты не перерезал глотку богатому родственнику, чтобы вернуть заем. С женщинами Киеран флиртовал напропалую. У Дженнифер с ним никогда не возникало проблем. Она легко обводила этого типа вокруг пальца и всегда получала деньги. Другое дело парни. Им приходилось куда тяжелее. Каждый раз, когда нуждались в займе, они отстаивали длинную очередь у его дверей, будто шли на исповедь. Впрочем, в какой-то мере так и было. Он мог задать любой вопрос. Просматривал корешки чеков и вопрошал: «Хорошо пообедали в ресторане-то?» Или: «Славно погуляли?» Или: «Да-а, женщины — сущее разорение, верно, Эдди?» Да, Киеран Кейси был из тех кассиров, которые даже самых кротких и тихих студентов заставляют браниться по-черному.

14

Олдфилд Майк (род. 1953) — английский мультиинструменталист.