Голубой Лабиринт (ЛП)

- Тебе грустно? – спросил Пендергаст. – После того, как он относился к тебе?

Тристрам покачал головой: «Он был моим братом».

Это сильно подействовало на Пендергаста. Он был и моим сыном. Он задавался вопросом, почему он не сильно печалился из-за смерти Альбана, почему у него не было жалости.

Тристрам смотрел на него темно-серыми глазами: «Кто это сделал?»

- Я не знаю. Я пытаюсь выяснить.

- Это должно было быть сложно… убить его.

Пендергаст не ответил. Он чувствовал себя неловко из-за пристального взгляда Тристрама. Он не знал, как быть отцом этого мальчика.

- Ты болен, отец?

- Всего лишь оправляюсь от приступа малярии, подхваченной в одной недавней поездке, не более того. – ответил он поспешно.

Опять наступила тишина. Тристрам, который крутился вокруг своего отца во время этой беседы, вернулся за свой стол. Казалось, что в нем идет внутренняя борьба. Наконец, его взгляд вернулся к Пендергасту:

- Да. Я соврал. Я должен кое-что сказать тебе. Я обещал ему, но раз он умер… думаю, тебе надо знать.

Пендергаст молчал.

- Альбан приходил ко мне, отец.

- Когда?

- Несколько недель назад. Я был в Мер-Эглиз. Гулял в предгорьях. Он был там, впереди, на тропе. Он сказал, что ждал меня.

- Продолжай. – сказал Пендергаст.

- Он выглядел по-другому.

- В каком смысле?

- Он стал старше. Худее. Выглядел грустным. И то, как он говорил со мной, было по-другому. Не было,… не было… - он развел руками, не зная, какое слово использовать, - «vetachtung».

- Презрения, - сказал Пендергаст.

- Точно. В его голосе не было презрения.

- О чем вы говорили?

- Он говорил, что собирается в США.

- Он сказал, зачем?

- Да. Он сказал, что собирался... вернуть все. Исправить какое-то страшное действие, которое сам и запустил.

- Он так и сказал?

- Да. Я не понимаю. Вернуть все? Кому? Я спросил, что он имел в виду, но он отказался объяснить.

- Что еще он сказал?

- Он попросил пообещать не рассказывать тебе о его визите.

- И все?

Тристрам помолчал.

- Было еще кое-что.

- Что?

- Он сказал, что пришел просить у меня прощения.

- Прощения? – повторил Пендергаст, чрезвычайно удивившись.

- Да.

- И что ты ответил?

- Я простил его.

Пендергаст поднялся на ноги. С нарастающим отчаянием, он понял, что спутанность сознания и боль возвращаются.

– Как он просил прощения? – спросил он резко.

- Он плакал. Он чуть с ума не сошел от горя.

Пендергаст покачал головой. Было ли это настоящее раскаяние, или какая-то жестокая игра, в которую Альбан решил поиграть со своим братом-близнецом? - «Тристрам», - сказал он. – «Я отправил тебя сюда для твоей же безопасности, после того, как твоего брата убили. Я пытаюсь найти убийцу. Ты должен остаться здесь, пока я не решу это дело и не… позабочусь кое о чем. Когда это произойдет, я надеюсь, что ты не захочешь вернуться в Мер-Эглиз. Я надеюсь, что ты захочешь вернуться в Нью-Йорк и жить с…», - он замялся, - «С семьей».

Глаза молодого человека расширились, но он молчал.

- Со мной по-прежнему можно будет связаться либо напрямую, либо через Констанс. Если тебе что-нибудь понадобится, пожалуйста, напиши и дай мне знать. – Он подошел к Тристраму, легонько поцеловал его в лоб и затем повернулся, чтобы уйти.

- Отец? - сказал Тристрам.

Пендергаст оглянулся.

- Я знаю достаточно о малярии. Там, в Бразилии, многие Schwдchlinge умерли от нее. У тебя не малярия.

- Что у меня, это только мое дело, – ответил он резко.

- А разве это и не мое дело тоже, раз я твой сын?

Пендергаст помедлил.

- Извини. Я не хотел так говорить. Я делаю, что могу, со своей… болезнью. Прощай, Тристрам. Надеюсь, скоро увидимся.

С этими словами он поспешно вышел из комнаты. Медсестры, ожидавшие снаружи, снова заперли дверь и проводили его обратно по коридору.

Глава 44

Тэрри Гэблер занял свое место на открытой террасе кафе Ремуар и со вздохом раскрыл газету «Ле Курье». Потребовалось меньше минуты, чтобы официантка принесла его обычный заказ – бокал «Pflumli», тарелочку холодного вяленого мяса и несколько ломтиков черного хлеба.

- Бонжур, месье Гэблер, - сказала она.

- Мерси, Анна, - ответил Гэблер с, как он надеялся, победной улыбкой. Она отошла, и он наблюдал за покачиванием ее бедер долгим взглядом. Затем он обратил внимание на «Pflumli», взял бокал и сделал глоток, вздохнув от удовольствия. За год до этого он ушел в отставку со своей должности госслужащего, и для него вечерний аперитив в придорожном кафе стал чем-то вроде ритуала. Особенно ему нравилось кафе Ремуар – хотя с него и не открывался вид на озеро, оно было одним из немногих оставшихся в Женеве традиционных кафе, а также, учитывая расположение, в центре города на Place-du-Cirque, оно было идеальным местом для наслаждения городской суетой.

Он сделал еще один глоток бренди, аккуратно сложил газету на третьей странице, и огляделся. В это время кафе было заполнено обычным контингентом – туристами, бизнесменами, студентами и маленькими стайками сплетничающих женщин. Улица была загружена, мимо проносились машины, люди семенили тут и там. До праздника Fetes de Genиve оставалось совсем немного и отели города уже были заполнены людьми, ожидающими всемирно известного фейерверка.

Он аккуратно положил кусок вяленого мяса на хлеб, поднес к губам и собирался откусить, когда внезапно, с громким скрежетом тормозов, машина подлетела к бордюру в четырех футах от того места на террасе, где он находился. Это была не просто какая-то машина. Она выглядела как нечто из будущего – низкая посадка, одновременно гладкая и угловатая, кажется, слепленная из одного куска огненно-красного граната. Массивные колесные диски доходили до верха приборной панели, едва видной за тонированным черным стеклом. Гэблер никогда не видел такого автомобиля. Бессознательно, он отложил кусок хлеба и уставился на это зрелище. Он увидел эмблему Ламборджини на агрессивном капоте, где должна была быть решетка.

Водительская дверь поднялась наверх, как крыло, и оттуда вышел мужчина, не заботясь об автомобильном движении – проезжающая машина чуть не наехала на него, резко объехав и возмущенно посигналив. Водитель не обратил на это никакого внимания. Он захлопнул дверь машины и направился ко входу в кафе. Гэблер оглядел его. Выглядел человек также необычно, как и его машина – одет в строго скроенный черный костюм, белую рубашку и дорогой галстук. Он бы очень бледным – бледнее, чем любой, кого когда-либо встречал Гэблер. Его глаза были темными и с синяками, походка была осторожной и шатающейся, словно у пьяного, пытающегося не показывать этого. Гэблер видел, что он быстро переговорил с персоналом внутри. Затем он снова вышел и уселся на террасе в нескольких столиках подальше. Гэблер сделал еще один глоток Pflumli, вспомнил про хлеб с мясом, который он соорудил для себя, откусил от него, стараясь откровенно не пялиться на незнакомца. Краем глаза он увидел, что тому принесли то-то похожее на абсент, который только недавно был разрешен в Швейцарии.

Гэблер взял газету и принялся за чтение третьей страницы, время от времени позволяя себе взглянуть на мужчину за несколько столов от него. Тот сидел неподвижно, как камень, ни на что и ни на кого не обращая внимания, уставившись бледными глазами вдаль, изредка моргая. Он поднес бокал абсента к губам. Гэблер заметил, что рука мужчины дрожала и он поставил стеклянный бокал на стол с грохотом.

Бокал быстро опустел, и он заказал еще. Гэблер ел хлеб, пил Pflumli, читал Ле-Курье, в итоге, занимаясь своими привычными делами, он на какое-то время забыл про незнакомца.

И тут произошло нечто, привлекшее его внимание. Чуть дальше Place du Cirque Гэблер увидел офицера дорожной полиции, который медленно шел в их сторону. Он нес штрафные квитанции и осматривал каждый припаркованный автомобиль. Время от времени, когда он подходил к неправильно припаркованному автомобилю, или к тому, чье время на счетчике истекло, он останавливался, улыбался с чувством собственной удовлетворенности, заполнял квитанцию и подсовывал его под щетку стеклоочистителя.