Страница 393 из 409
Что только случилось с командиром танка? Если он спятил — то все же, не может творить здесь своей пушкой такое безобразие, разнося дома в щепки!
А треск и стук уже раздаются снова: С косо направленным в сторону мощным стволом танк как безумный буквально крошит все эти вывески и витрины. От сильной пыли едва могу видеть хоть что-то.
Я должен узнать, что все это может означать. Но как остановить стальное чудовище?
Поскольку не могу больше ничего видеть из-за плотного облака пыли, приказываю остановиться.
«Тигр» прет в толстом пылевом облаке дальше.
— Да они спятили! Просто спятили! — кричит Бартль.
Продолжаем движение по обломкам и мусору дальше — чувство такое, как будто топчемся по сырым яйцам: Если мы здесь проколем шины, то на этом наше путешествие и закончится.
Скоро «Тигр» снова перед нами, и когда улица расширяется, «кучер» начинает обгон. Это правильно!
Командир танка стоит высоко в башне, словно позируя для фотографии героев. Я же напротив лежу с моей жалкой перевязанной рукой как один из солдат Наполеона, в его отступлении, между мешками с дровами.
Оказавшись с командиром танка на одном уровне, поднимаю правую руку с зажатым в ней автоматом.
Танкист, обер-фельдфебель, понял, что должен остановиться. В то время как мы проезжаем мимо, он, с явным удивлением, рассматривает меня.
Когда мы становимся, наконец, перед «Тигром», даю «кучеру» знак остановки. Он аккуратно сразу же принимает вправо, и с помощью Бартля я слезаю с крыши и возвращаюсь назад к мощной стальной глыбе.
Обер-фельдфебель встречает меня на полпути. Когда он подходит и салютует, спрашиваю его:
— А что произойдет, если ствол будет поврежден? — и показываю на косо-направленный танковый ствол.
— Башню заклинило, господин лейтенант! — получаю ответ. — Ствол требуется опустить вниз, а это возможно только в Нанси — если вообще возможно. Боюсь, придется нам двигать еще дальше, господин лейтенант…
И затем обер-фельдфебель спрашивает таким тоном, как будто обсуждаем дела меновой торговли:
— А где Вас угораздило со всем этим, господин лейтенант?
— Вы имеете в виду мою «карету» или мою руку?
— И то и другое, господин лейтенант. Возможно, мы можем помочь Вам…?
— Нам нужны, прежде всего, шины…
— Этого у нас нет, господин лейтенант — но, конечно, можем помочь чем-нибудь Вашей руке. Что Вам требуется, господин лейтенант?
— Кто б знал! Знаю только одно наверняка: Больше не могу ею пользоваться…
Я озадачен: совершенно незнакомый командир танка проявляет заботу обо мне.
— Выглядит хреново! — произносит обер-фельдфебель, в то время как мы приближаемся к «Тигру». — Может быть, осмотрим Вас у себя в башне?
Не хочет ли этот парень, чтобы я влез в танк? Но обер-фельдфебель уже отдает приказ, и я следую за ним будто ягненок: Меня подхватывают двое танкистов и втягивают на танк, обер-фельдфебель тоже помогает — своей правой рукой хватаюсь за танкистов и оказываюсь наверху.
А теперь внутрь в тесный люк башни?
Сразу же дважды ударяюсь о край люка и готов завопить от боли.
Внутри царит сумеречный свет. В полумраке взгляд видит знакомую картину: Трубы, механизмы, шкалы манометров.
— Я сначала разрежу Вам рукав кителя, господин лейтенант, — говорит обер-фельдфебель. — При кровотечении он Вам все равно больше не понадобится.
— Ну, давай, режь! — побуждаю его к действию. Хочу держать себя решительно — и при этом боль буквально выжимает из глаз слезы, текущие ручьем.
Как только на свет появляется моя рука, фельдфебель удивляется:
— С ума сойти! Ну, Вас и отделали!
— Из ничего ничего не бывает, — возвращаю ему. И так как эти мои слова прозвучали как-то высокопарно, скорее, даже хвастливо, быстро добавляю:
— Я имею вот что в виду: Из-за какой-нибудь мелочи она бы так не болела — или нет?
— Скажу Вам честно, что не вижу ничего смешного, — еще раз серьезно говорит обер-фельдфебель, пытаясь рассмотреть мою руку, несмотря на узость башни, со всех сторон.
— В любом случае я сделаю Вам укол от столбняка. Ваше предплечье слишком сильно воспалено… Кстати, Вам в последнее время делали укол против столбняка…?
— Нет, вообще никогда не делали.
— Хорошо, его делают внутримышечно — так сказать.
— Это куда?
— Куда Вы захотите, господин лейтенант. Лучше всего, закатаю Вам штаны и сделаю укол в бедро.
— А что насчет боли? — спрашиваю, когда процедура закончена.
— Я вколю Вам обезболивающее внутривенно. Лучше всего вот здесь справа в локтевой сгиб.
— А почему не слева?
— Там мне пришлось бы разрезать Вам рукав еще дальше, господин лейтенант.
— Ну, тогда валяй!
— Вкачу дозу одинаковую, что для слона, что для моряка. Извините, господин лейтенант! Мы всегда говорим, делая укол: Доза одинаковая и для слона и для моряка!
— Да ладно!
— А Вы служите в Морфлоте, господин лейтенант. — Значит, этот укол на какое-то время Вас снова поставит на ноги, господин лейтенант.
— Думаю, что вполне в этом нуждаюсь.
— Какая хорошая вена! — бормочет себе под нос обер-фельдфебель, в то время как старается аккуратно сделать укол. — Так — а теперь ввожу иглу внутрь — и оп-па!
Обер-фельдфебель знает свое дело. Боль от укола довольна умеренная.
— Вы очень хорошо это делаете! — плачу ему признательностью.
— Так уже не в первый раз, господин лейтенант! — радуется танкист.
— Готово? — спрашиваю его.
— Так точно, господин лейтенант.
— Фирма благодарит Вас от всего сердца!
— Не стоит благодарности, господин лейтенант! Но только помните, рука должна быть зафиксирована шиной…
— Раздобыть бы сначала ее! — отвечаю уныло.
— Так у нас есть, господин лейтенант! Есть! — произносит обер-фельдфебель успокаивающим голосом.
Зад мой сидит на каком-то угловатом металлическом предмете, и теперь мне будут оказывать дальнейшую врачебную помощь в моем полном душевном покое.
В это время механик-водитель сообщает, что французы, глазевшие на танк, убежали прочь и показывают наверх.
— Тогда нам стоит повесить на танк вывеску «Закрытое акционерное общество»! — восклицает обер-фельдфебель, и закрывает люк.
Обер-фельдфебель шарит руками вокруг себя и, наконец, держит решетчатую шину в одной руке и плоскогубцы в другой. Теперь при электрическом свете он со всей осторожностью приспосабливает мою раненую руку в шине, затем снова ее снимает и формирует шину плоскогубцами. Наконец, рука вместе с шиной крепко обматывается легкой эластичной повязкой.
— А теперь мы прикрепим всю конструкцию еще также и на животе! — говорит обер-фельдфебель и делает новую повязку.
Когда и эта процедура закончена, спрашиваю насчет болеутоляющих таблеток.
— У нас и они есть! — отвечает с гордостью обер-фельдфебель.
Поскольку я испытываю все большое доверие к этому человеку, спрашиваю еще также:
— Отчего это я теперь так сильно чувствую пульс в локте?
— Это пульсация артерии, господин лейтенант. Ваш кровоток работает. Он трудится изо всех сил… Но я посоветовал бы Вам немедленно обратиться в ближайший военный госпиталь!
— Оставьте это. Дела у меня идут уже гораздо лучше. Как долго продлится действие того, что Вы мне вкололи?
— От шести до восьми часов, я бы сказал — но так долго Вы не должны ждать, господин лейтенант. Самое позднее в Нанси обратитесь в госпиталь…
— Я это замечу! И примите мою сердечную благодарность. Я никогда бы не принял Вас за госпиталь на колесах…
— Мы делаем все, господин лейтенант, вплоть до ампутации головы!
Люк снова открыт. Но теперь, с зафиксированной к телу рукой, спрашиваю себя, как я должен выбираться из танка?
— Мы все сейчас сделаем, господин лейтенант! — отвечает обер-фельдфебель на мой недоуменный взгляд. — Тут уж мы поступим по-другому…
И затем я совсем не понимаю, как меня сложили, затем высоко подняли и мягко спустили с танка.
Я стою, во всяком случае, на улице, а обер-фельдфебель торчит верхней частью туловища из люка, улыбается во весь рот и блестит от удовольствия, как лошадь, съевшая медовый пряник.