Крепость (ЛП)

Просто чудо, что они еще вообще держат воздух.

Бартль держит паузу и стоит с таким видом, будто из него выпустили весь воздух. Верю ли я, хочет он узнать от меня, что мы, с нашим драндулетом, можем еще далеко уехать.

Добрый Бартль с каждым разом все сильнее действует мне на нервы своим larmoyant.

И все же, при всем при том, мы оставили самое плохое позади нас. Не могу понять одного, почему Бартль ведет себя сейчас так, будто мы снова вляпались в крупную неприятность.

Присаживаюсь на влажную кромку травы придорожной канавы и пытаюсь привести чувства в порядок: Действительно ли я любил Симону? Даже после ее спектаклей в Фельдафинге? Не был ли я после всего этого немного испуган, чтобы все еще любить ее? Как можно любить кого-то, кого нужно постоянно предостерегать от опасности — как, если объект любви принимает все за шутку и смех? Сказал ли я Симоне в своем последнем посещении La Baule хоть единый раз «Je t’aime»? Или Симона мне: «Je t’aime»? Не стало ли тогда слишком сильным давнее недоверие, которое я старался насильно подавить в себе? Становится жарко. Проклятия и ругань Бартля и «кучера» уже едва воспринимаю.

И, все же, спустя какое-то время мы вновь катим по дороге — ровно и словно без мотора.

Стараюсь изо всех сил поддерживать себя в бодром состоянии духа. Лучше всего можно было бы погрузиться в сон. Мы больше не одни на этом шоссе и не боимся потеряться: Перед нами катят транспорты Вермахта и за нами тоже, и каждую пару минут кто-нибудь нас обгоняет.

Проезжаем мимо зенитной пушки уставившей ствол в небо.

Почему эти парни стоят на этом направлении? Неужели здесь могут появиться самолеты? Может быть, была объявлена воздушная тревога?

Приказываю остановиться и говорю Бартлю:

— Я хочу снова наверх, на крышу. Помогите мне забраться.

Осторожность не повредит! думаю про себя. И, кроме того: Встречный ветер может подействовать на меня благотворно.

Чувствую себя с кофе и пилюлями в животе, не совсем tiptop, но в состоянии держать свою позицию.

Воздух, к сожалению, полон пыли. Пыль, которую я едва могу видеть, но которая скрипит на зубах. Гротескные, бесформенные остатки выгоревших транспортов лежат по обеим сторонам шоссе.

Целая вереница разведывательных бронеавтомобилей стоит, остановленная чьим-то приказом, у обочины. Наверно, все же, была объявлена воздушная тревога…

За небольшим поворотом вижу, как какой-то мальчик лет двенадцати бросает что-то на проезжую часть: Стучу с силой по крыше.

Пацан улепетывает в поле.

Бартль поднимает то, что он бросил на дорогу. Конечно: Острые кованые гвозди! Хитро выкованные: Не имеет значения, как они лежат на земле: в любом случае находятся острой вершиной вверх.

Когда катим по вытянутой вдоль шоссе деревушке, вижу, как три подростка сидят у левой обочины дороги и делают какие-то записи. Снова приказываю остановиться и затем сдать назад. Мальчишки стремглав убегают. Но на этот раз Бартль делает из пистолета несколько выстрелов в воздух: После чего мальчишки останавливаются с поднятыми руками. С трудом сползаю вниз и досматриваю этих ребят. У одного нахожу страницу из школьной тетради со списком в виде черточек. Длинный ряд черточек под заголовком «camion». Три черты под словом «char». Таким образом узнаю, что здесь ранее прошли танки. Должны ли об этом узнать, например, Maquis? Или же это своего рода детская игра? Что делать?

Усаживаем этого мальчика в машину рядом с Бартлем. Я же сажусь назад, рядом с «кучером». Парень дрожит, предчувствуя скорую смерть. Я задумываюсь и решаю: Черт его бери! А потому:

— Вали отсюда и больше не попадайся!

Забираюсь назад, на крышу, и когда оказываюсь наверху, говорю Бартлю:

— Быть предельно внимательными! Ехать спокойно и медленно. Мы уже скоро приедем.

При этом понимаю: Против кованых гвоздей никакое наблюдение не поможет. Поля тянутся без конца и края, но нигде ни деревушки. Кто только обрабатывает все эти поля? Наконец появляются несколько полусожженых домов, из которых по обеим узким сторонам тянутся покрытые черной краской камины, напоминающие указательные пальцы, устремленные в небо.

«Кучер» тщательно объезжает воронки от бомб. Иногда, тем не менее, он не может найти ровной дорожки для наших колес, так как дорога сплошь усеяна воронками. На отдельных участках она смотрится как ковер, попавший под ураганное бомбометание.

Тогда «ковчег» качается будто корабль, идущий поперек волн.

Я хорошо сделал, что соорудил настоящий глубокий окоп между мешками с дровами: До тех пор пока ковчег сильно не накренится, меня из него не выбросит.

Ю-96 пролетает с шумом в бреющем полете на параллельном курсе: Легкий самолет- штурмовик, чистый цирк, а не полет.

Едва могу поверить: Немецкий самолет — с белым крестом на фюзеляже! С трудом могу вспомнить, когда видел подобное в последний раз!

Водонапорные башни. Высоко задравшие свои башни прямо у шоссе. Подлесок, растущий по-тропически плотно, над ним могучие дубы. И даже темно-зеленые сосны.

Хищные птицы, парящие на неподвижных крыльях над верхушками деревьев, буквально сводят меня с ума.

Потому что каждый раз, когда я их вижу, меня холодный пот прошибает: Самолет-штурмовик!

Обломки самолета справа, рядом с дорогой: Томми. Наверно наткнулся на причудливо изломанную мачту, мимо которой мы как раз проехали. Немного дальше сбитый наш самолет — или он совершил вынужденную посадку на пузо? Машина выглядит неповрежденной.

Любопытство срывает меня с места, и приказываю остановиться: На стеклянном колпаке кабины крови нет, экипаж кажется, просто слинял. Пилот был тем еще хитрецом: По урожаю зрелой сахарной свеклы он проскользнул самолетным брюхом как на салазках.

Оба пропеллера, правда, здорово деформированы, так что самолет полюбому больше не поднимется в воздух.

— Что это за тип самолета, господин обер-лейтенант? — интересуется Бартль.

Так сразу и не скажешь. Помедлив, отвечаю:

— Похоже на Хенкель… Таким вот образом приземлившись на брюхо, черт его разберет на этих корнеплодах.

Что странно: Я узнал бы дюжину типов самолетов Союзников даже пусть и лежащих на брюхе. Но немецкий? Откуда? Единственный военный самолет, на котором я когда-нибудь летал, был Ю-52. Наверное, этот Хенкель, если конечно это он, должен был охранять воздушное пространство над этим шоссе. Дьявол его разберет, кто сбил его или что заставило летчика совершить такую посадку…

Хотим ли мы этого или нет — но снова едем в колонне. Далеко впереди теряется ее голова, и, кажется, там играют свою игру какие-то сумасшедшие парни. Она рывками продвигается вперед. Если бы сейчас начался воздушный налет, и если бы попался в самолете ловкий парень, то ему удалось бы собрать богатый урожай в этой длинной автомобильной колонне. Здесь нет ни придорожных деревьев, ни даже кустарников — вообще никакого убежища. Это была бы чистая мясорубка. Хуже не придумаешь…

У меня сваливается камень с сердца, когда, наконец, колонна начинает движение.

Едем медленно, держа дистанцию до передней машины. А в это время какой-то идиот обгоняет нас и становится в пространство перед нами, а за ним тут же еще один, и наше расстояние сужается до каких-то сантиметров. Лучше остановиться и подождать, пока нас минует все подразделение.

Немного позже видим перед собой один из записанных отпущенным нами мальчиком танков: Что за гигант! Наверное, «Тигр».

Мы едем за ним словно в колоколе, из-за сильного гула и шума. Спрашиваю себя, почему этот «Тигр» катит здесь в восточном направлении, вместо того, чтобы двигать на фронт.

Танк держится левой стороны, измельчает в пыль дорожные бордюры, едет по тротуару — только так он может протиснуться по тесной улице: Но почему его орудийный ствол повернут градусов на пятьдесят вправо?

Стеклянные вывески магазинов на правой стороне улицы трещат, лопаясь от грохота, фронтоны двух домов буквально срезаны танковым стволом, так что большие глыбы падают с треском на тротуар. Жители, которых сейчас, очевидно, нет дома, здорово удивятся!