Страница 409 из 409
А Старик? Ест ли он на завтрак Corned Beef? — Брест еще борется! Кто знает, насколько уже устарело это сообщение…
Местность быстро становится изящнее: Железные вазы на колоннах стен, живые изгороди самшита, небольшой парк с платановой аллеей и крохотной виллой: Там, пожалуй, можно было бы сыграть роль хозяина замка!
И еще геометрически заложенный сад: Два окрыленных льва, помещенные на белых колоннах, а справа и слева, около входа в здание, аллея из красных колонн.
Мы должны достичь дна долины.
Наконец местность становится ровнее.
Несколько подъемов, которые проезжаем теперь, относятся к мостовому въезду — въезд идет по крутоизогнутому каменному мосту через канал. Водителю приходится почти остановиться на высшей точке моста из-за лошади с телегой. В это время могу смотреть вниз прямо на большой черный баркас: настоящий плавающий гроб для великана! — Наши ныряющие стальные гробы и маленькие покрытые черным лаком гробики, которые присылались нам домой, в La Baule, были маленькие, как игрушки…
Внезапно слышу, как водитель говорит «Ярость». Так как смотрю на него непонимающе, он объясняет:
— Река здесь называется Ярость.
— В самом деле — Ярость?
— Да! Ярость. Звучит забавно, не правда ли, господин лейтенант? Вообще какая-то странная местность. Но живут же и здесь!
Я должно быть слегка потерял сознание.
— Господин лейтенант! — слышу как издалека. Напряжено пытаюсь разомкнуть ресницы и снова прихожу в себя.
— Мы уже приехали, господин лейтенант.
Маат говорит с опаской в голосе:
— Там впереди уже въезд.
Ощущаю, как маат дает больше газа, и затем также, что мы внезапно проезжаем по гравию и описываем большую дугу.
Въезд — достойный уважения!
После чего машина останавливается. Как в тумане слышу шум: Бартль, «кучер» и ефрейтор спрыгивают с кузова.
— Разрешите помочь, господин лейтенант?
Когда ощущаю гравий под ногами, то пытаюсь стать самостоятельно.
— Дорогу осилит идущий.
— Разрешите, я возьму Вашу сумку, господин лейтенант?
В эту секунду появляется Бартль и говорит:
— Сумку понесу я…
— Хорошо, только будьте внимательны. Ни на миг из рук не выпускайте. Надо определиться, где мы сможем расположиться — автомат я понесу сам.
— Вот так, господин лейтенант! — мягко говорит маат и слегка придерживает меня за правый локоть. Замечаю, что шатаюсь. Пьяный я, что ли?
Если бы мог свободно размахивать руками, то двигаться было бы гораздо легче. Но левая рука в шине на перевязи, а в правой у меня автомат. Довольно трудно удерживать равновесие.
Когда я, чтобы получше собраться, останавливаюсь на какой-то момент, Бартль взволнованно говорит мне то, что узнал от нашего сопровождающего:
— Из Саверна теперь ходит скорый поезд прямо в Мюнхен, господин обер-лейтенант!
Мне не послышалось? В Мюнхен?
— С трудом верю! — произношу в ответ. — Это нужно обдумать!
— Несколько дней назад была назначена остановка еще и в Реймсе. Это скорый поезд Париж-Мюнхен… Если бы только нам удалось сесть на него, господин обер-лейтенант!
В голове все снова проясняется.
— Да, это было бы что-то! — отвечаю Бартлю. — Но кто в таком случае будет ликовать перед храмом? Вы же знаете, что нас так никто не отправит!
И, чтобы немного успокоить его, добавляю:
— Вероятно, это не совсем точная информация!
— Да нет же, господин лейтенант все точно! — произносит маат, но теперь слегка неуверенно, так как не знает точно мое звание. Но он верит тому, что видит на моих погонах.
— Идем дальше, господин лейтенант?
— Да, конечно — спасибо.
В то время как с трудом переставляю ноги, я внутри ликую: Если только это правда! Если только все так и получится — только бы не сглазить!
Начинается проход, мощенный каменными плитами, образующими простой узор. И затем слышны глухие голоса. Два матроса в белом с чем-то в руках идут на нас.
По правой руке открыта большая двустворчатая дверь. Маат хочет меня сопровождать дальше, однако, при этом мы почти сталкиваемся с обоими матросами, которые слегка подаются назад, словно желая предоставить мне преимущество прохода.
— Сюда, господин лейтенант! — маат придерживает мне огромную, темную деревянную дверь. Дуб, барокко, прекрасная деревянная резьба — и тут мой взгляд падает в большой зал. Секунду стою, словно ослеп от этого великолепия, но затем невольно тянусь, будто притянутый магнитом к дверному проему.
И затем ощущаю себя так, словно попал на большую сцену, а подо мной чистый паркет. Должно быть это утреннее солнце, что освещает меня через огромные, высокие окна, слепит меня.
Замираю и пристально вглядываюсь в призрачную картину с привидениями из сотни лиц и чувствую, как все вокруг начинает вращаться. Только бы не свалиться без сознания! приказываю себе и хлопаю, сильно, как только могу, ресницами, но картина с привидениями остается, лишь становится более отчетливой: Белые одежды!
Мой мозг оказывается в смятении, картины увиденного перекрывают себя снова и снова.
Во что я вляпался…
Актеры будто застыли посреди движения. У меня тоже перехватило дыхание. Я больше не могу чувствовать себя, свое тело. Но почему здесь никто не реагирует на меня?
Что случилось?
Никто даже не шепчет ни слова? Двигается ли там кто-то за столом? Кто это?
Иисус Христос среди своих апостолов? Иисус в белом, его апостолы в белом. Белое и мерцающее золото.
Делаю два, три шатающихся шага к столу. Однако стол отступает, так что путь по чистому паркету становится все дальше.
Иисус поднимается и широко расставляет руки. Золото на обоих его плечах сияет и испускает яркие, молниеподобные блики.
Леонардо — Тайная Вечеря! Тот же широкий стол. Иисус в середине, почему-то с золотыми погонами на плечах, весь в белом.
Но, ведь здесь же должны были бы быть пердуны из Командования группы ВМС «Запад»! Что же это такое?!
Здесь слишком много всех этих персонажей. Все слишком пышно. Слишком светло. Яркое утреннее солнце, и вовсю горящие люстры!
Замираю опять как вкопанный, хотя Иисус хочет обнять меня своими руками. Или он расставил их так широко только затем, чтобы благословить трапезу?
Вот слева в толпе в картину вплетается Иуда, полустоящий, краснолицый, лысый Иуда. Но это же Бисмарк! Этот Иуда — это Бисмарк! Эта проклятая свинья убившая Симону!
Мой автомат! Поставить его слева направо и чесануть очередью по всему ряду!
Издалека слышу:
— … для Вас сделать?
И слышу:
— … Выкупать… Накормить!
И многократное эхо вторит:
— Выкупать, выкупать, выкупать…
Оттянуть затвор? Мой автомат все еще наготове. Дерьмо! Дерьмо: Он стоит на стрельбе одиночными! Хочу пройти дальше вперед, но меня словно связали. Проклятье, проклятье — я не могу поднять автомат из-за его веса. Левый плавник… связан…
И тут с обеих сторон стола одновременно высоко прыгают белые куртки. Вижу их, мчащихся на меня, и слышу треск. Понимаю, что этот треск от резкого падения на пол стульев.
Чувствую на плечах тяжелые грузы, выстрел бьет в уши. В нескольких метрах передо мной пуля вздыбливает паркет.
У меня что, свело указательный палец?
Замечаю, как ствол моего автомата опускается ниже, вертикально вниз, как меня одновременно слева и справа уговаривают:
— …прежде успокойтесь… о вас позаботятся…
— Есть ли у Вас температура? — спрашивает белое лицо, вплотную склонившееся надо мной.
— При чем здесь температура? — слышу свой голос будто издалека.
— Ну, давайте, успокойтесь. Вы уже на месте! — говорит голос прямо в моем ухе. — … где же Ваши люди?
Картина передо мной тонет в плотном тумане. Чувствую, как дыхание прерывается. И наступает черная ночь.