Страница 20 из 409
— Скорей бы ты вернулся, сказал Старик. А у меня сейчас на душе, как и раньше: «Отдать концы!». Если это верно, что меня вызывают в Берлин только чтобы написать портрет Геббельса, то мне нужны будут материалы, которые еще могу достать в Париже, но не в Берлине. Замечаю, что в мыслях такая чехарда, словно уезжаю навсегда. Слишком мала надежда, что меня откомандируют именно сюда. Ну, разнюнился! — упрекаю себя. Праздничные застолья с ассами флота далеко позади; большие торжества в баре Рояль — также уже не вернуть. Пикники в Жирандо и дикие вечера в честь одержанных победах — тоже. Теперь звучат другие напевы.
Так, а что теперь? Тащить все отобранное словно перегруженный осел? Мои картины с морскими пейзажами начала моей карьеры необходимо сильно свернуть в плотный рулон. Тексты, записи сделанные в боевых походах, наброски Коте Суваж, это почти сотня рисунков сделанных пером и тушью. Куда все это девать? Хочется влепить себе сильную затрещину: Ну почему я не взял большую их часть с собой, когда ехал в отпуск в прошлый раз? Оставить здесь малую толику написанного мной — тоже не радостная идея, т. к. я чувствую себя именно здесь как дома. В подвале есть еще две мои небольшие, прекрасно вырезанные вручную старые рамы, которые также хочу взять с собой, а кроме всего прочего, в нише стены там у меня спрятана пачка фотографий, о которых никто не знает. Прохожу через террасу во двор, и там, по лестнице спускаюсь в подвал. Подвал представляет собой настоящую помойную яму, и в то же время является отличным местом для хранения моих картин: У задней стены покрытые пылью шкафы, в темном углу, где отсутствуют два кирпича, я нашел достаточно места для хранения своих двух картонных ящичков размером 13 на 18 сантиметров и нескольких фотопленок. Пальцами нащупываю два ржавых крючка вделанных в кирпичи и со всеми предосторожностями, из-за огромного количества пыли, вынимаю их из стены, и … взгляд упирается в темный пустой провал стены. Стою, бессильно опустив руки, а в голове свербит одна мысль: Неужто этот придурок пекарь обнаружил мой схрон? А может быть это Симона грабанула меня в последний момент? Неужели спектакль продолжается? В душе полная сумятица чувств: я уже не знаю, о чем мне еще думать, и что может последовать за всем этим. Во всем теле такая слабость, словно вот-вот хлопнусь в обморок. Головокружение такое, что теряю ориентацию, словно взбесившаяся стрелка компаса.
САВЕНИ — ПАРИЖ
Грузовой двухсполовиннотонный грузовик флотилии стоит с работающим двигателем перед дверью.
Я последний, кого подбирает грузовик. Впереди все места плотно забиты. Ладно, присяду-ка сзади, между ящиков, мешков, тюков и чемоданов. Три гражданских вольнонаемных, одна женщина и восемь матросов уже в кузове. А кроме них еще какой-то боцман и фенрих. Ах, если бы имелась хорошая объездная дорога на Савени! Но, дудки! Водителю приходится пробираться посредине улицы. Хочу надеяться, что хватит одного дня, по крайней мере, расчистить проезжую часть и хоть немного отремонтировать ее.
Проезжаем по Океаническому бульвару к ратуше, а затем к вокзалу по бульвару Леферма.
— А что, если они вновь принялись теперь за бункер для подлодок? — скользит подленькая мысль. Глушу ее усилием воли. В одном переулке стоит грузовик с опущенным задним бортом. Вокруг стоят десять — двенадцать пехотинцев. Все выглядит как большая облава. Водитель притормаживает, и один из пехотинцев объясняет, что оставшееся гражданское население Сен-Назера в спешке эвакуируется.
— Куда, интересно? — спрашивает водитель.
— В какой-то лагерь около Савенея.
Помолчав, наш шофер вновь интересуется:
— Дорога на Савеней еще свободна?
— Проезд в Нант закрыт. Вам надо свернуть впереди налево и тогда может быть проедете.
В моем путеводителе указано, что еще в 1860 г. Сен-Назер был маленьким, не особо посещаемым местом, которое из-за наличия скал можно было достичь лишь на лодке. Эти скалы мешали проходу торговых судов. А еще раньше Сен-Назер был лишь небольшой деревушкой лоцманов сопровождавших корабли в Пьембуэф или в Нант. В наши дни город сильно развился и наряду с небольшими рыбацкими суденышками здесь был построен огромный пароход «Нормандия». А теперь Сен-Назер лежит в руинах. Если так и дальше пойдет, то весь город превратится в одно сплошное поле развалин. Нашему водителю каким-то чудом, выделывая немыслимые зигзаги, выехать из развалин на дорогу, ведущую в Нант. Сидящие на корточках возле меня «мариманы» сияют от радости осознания того, что нам удалось вырваться из мышеловки. На поворотах они нарочно валятся друг на друга в веселом беспорядке, совершенно игнорируя мое присутствие. На просторном шоссе чувствую себя и впрямь несколько легче и вдыхаю упругий свежий воздух полной грудью. А мысленно опять корю себя за то, что так легко попался на удочку Симоны. Ведь у меня уже достаточно опыта. Но вновь был убаюкан ею, поверил ее речам. А когда Симона нажала на все кнопки, я просто сдался. Вдруг это правда, что одновременная высадка десанта и наступление Томми совсем не случайность? И что заранее было спланировано, что именно в эту ночь все высшие офицеры должны были быть собраны в одном месте? Может ли быть так, что союзники заранее спланировали все свои воздушные налеты так, чтобы никто из них не пострадал? В любом случае, Симона отлично позаботилась о том, чтобы наша жизнь была спасена от полного разгрома в пух и прах. Мне жжет глаза, веки слипаются, так что приходится их прищуривать. Изо всех сил тру глаза, но это мало помогает. Сколько же времени я не спал полноценным сном? Отоспаться бы целую неделю, вот был бы фокус! Тент кузова весь в дырах, отверстия, словно видоискатель скользят по мелькающему за бортом ландшафту. Дважды, а то и трижды водителю приходится искусно маневрировать объезжая воронки от бомб стоит ему начать разворот у такой воронки, как ветер высоко поднимает и швыряет в машину облака мелкой пыли, выхваченные из-под буксующих колес нашего грузовика. Вскоре, из-за сплошной пелены мелкой белой пыли, я едва могу открыть глаза. Хорошо бы пошел сейчас дождик! Необходимо напрочь выбросить мысли о Симоне — раз и навсегда. Рано и поздно все порастет быльем. Но так как она ведет свои дела — слишком смелое испытание своей судьбы. Судьба может наказать ее и тогда дело примет совсем другой, нехороший оборот. Лишь бы эти все события не привели ее к печальном концу. Если бы я только был полностью уверен в том, что Симона и мизинчиком не задействована во всей этой ночной истории…. Затылок сверлит странное чувство: в самом ли деле я был на волосок от смерти? Начинается ли все именно в устье реки Луары? Болтовня о возможной высадке союзников длится не один год и я, не раз разглядывая карту Франции, висящую в нашей конторе в Пен Авеле, мысленно предполагал, что союзникам удобнее всего, в случае, если они захотят высадиться, осуществить десантирование именно в дельте реки Луары. Соляные бассейны Жирандо, убеждал я себя неоднократно, могут здорово испортить им все планы такого рода. Строительство огромного артиллерийского командного пункта посреди этой местности, которое началось и шло непрерывно, лишь укрепило меня в моих рассуждениях. Но если бомбардировщики прошлой ночью и в самом деле сбросили десант, почему же не видны наши войска, прочесывающие всю местность за Памбуафом? Ведь с каждым часом будет все труднее и труднее, здесь, в дельте реки отыскать и уничтожить парашютистов противника. До меня, наконец, доходит, что это слишком рискованное предприятие такой вот тесной кампанией ехать по трассе в Савеней. Если эти головорезы притаились у Луары, мы легко попадем в ловушку. У меня с собой только мой пистолет Вальтер в кобуре, да и мои попутчики вооружены не лучше. Я часто задавал и задаю себе один вопрос: почему союзники уже давно не захватили место расположения флотилии в Ла Бауле — ночью, да еще и при наличии густых туманов. Высадиться, накинуть лассо — и назад, в ожидающие их шлюпки. Затем в поджидающую подлодку — и поминай, как звали! Вся эта картина живо стоит у меня перед глазами: Как бы это могло быть…. В любом случае, я буду рад усесться в поезд, а еще лучше улечься, и всю долгую ночь до Парижа — спать, спать, спать! На вокзале в Савеней, я сразу же заметил, как тяжело я нагружен, но к счастью, мне уже заказано курьерское купе, а в Париже водитель нашего отдела должен встретить меня на вокзале Монпарнасс. Собственно говоря, мои семь вещей довольно приличный груз, но сюда надо еще добавить различные «презенты», которые мне навязали: кофе и отличный курительный табак, шоколад, выдаваемый подводникам, и конечно же коньяк. Все по высшему разряду для адресатов в Парижском отделе и конечно же для нескольких господ из армейского главного командования, чьи пожелания не угадать или отвергнуть было бы очень неразумно. Кроме всего этого моя курьерская сумка забита до отказа фотографиями подлодок и другим подобным важным материалом, который должен будет пройти в Берлине строгую цензуру. В Берлине имеется достаточно лодырей занимающихся этой дурацкой секретностью. Они готовы всю жизнь протирать своими толстыми задницами конторские стулья в их бюро на Бендлерштрассе, разглядывая целыми днями фотографии, которые поставляет наш брат военный корреспондент, и жирно замазывая красным карандашом места, на которых видны расположения портов, гаваней, морских сооружений и вооружений, или какого-нибудь другого оборудования, т. е. всего того, что в их ограниченном умишке могло бы показаться военной тайной. Самым лакомым кусочком для них являются фотографии подлодок. Тут уж они могут мазать и вымарывать их не щадя красного карандаша, и делают это с таким неистовством, словно для противника являются полной тайной подлодки типа VII–C, захваченные ими еще после капитуляции Рамлова. Невольно улыбаюсь, поскольку все эти заморочки с секретностью, вызывающие у нас часто лишь злость, вновь помогли мне получить курьерское купе. Вокзал пуст и заброшен. Неудивительно: скорый курьерский поезд останавливается в Савенее только по требованию. И это вполне объяснимо: только когда подводники собираются сесть на него или сойти есть смысл останавливаться на этой станции. Пассажиры, прибывающие ранним утром ночным поездом из Парижа, мягко говоря, настолько пьяны, что без посторонней помощи не могут выползти из своих купе. Из-за одного Вахтофицера поезду пришлось надолго застрять на этой станции, т. к. его пришлось выносить из вагона крепко привязанным к носилкам. Аварии не было — Слава Богу! Просто этот парень в своей последней поездке в отпуск попал в Париж, и все две недели, сутки напролет, кутил и шиковал как в последний раз и под конец здорово переборщил. Тело было его настолько слабо, что напоминало мешок, набитый дерьмом. Мы приехали слишком рано. До прихода поезда еще полчаса. Фотопленка у меня уже заканчивается, но пару фотографий вокзала все же сделаю. Однако это не так просто: чертовски мало света. Необходимо найти опору под камеру. И тут я невольно слышу рассказ фенриха: один его друг по учебному курсу застрелился, узнав, что его вычеркнули из списков курсантов. Причина же по которой его вычеркнули из этих самых списков: при построении он одел лишь одну перчатку.