Крики солнца

- Младенцев? Здесь и так говорят?

- И пишут. Кое-кто до сих пор, - он помрачнел. - Но я знаю, что это неправда. Я понимаю, о чём ты, но правду не скроешь за двойственными оценками, - несколько шагов они прошли молча - думая каждый о своём. - А насчёт ига... Мне нравится, как поступал ваш Юрий Долгорукий. Нравится его дипломатия. Он сумел и создать хорошие отношения с ханами татар, и добиться для Москвы свободы. Хотя бы относительной, но свободы.

Иногда он говорит, как политик с экрана в период предвыборной кампании. Очень харизматичный политик.

Она отбросила эту мысль.

- Да, он не сражался с ними... в лоб, - закончила она по-русски и нервно усмехнулась. - Come con i nemici. Это было разумнее. Вот об этом я и говорю - о разносторонности.

- Зато вашим тверским князьям не хватало разносторонности, - грустно кивнул Чезаре. - Бедный Александр Михайлович. Это ведь его, если не ошибаюсь, убили в Орде вместе с сыном?

Александр Михайлович Тверской?! Ей окончательно стало не по себе. Такие мелкие (по общим меркам) подробности истории она сама помнила смутно, лишь благодаря подготовке к экзаменам в конце школы. А это было, как говорится, давно и неправда. Она явно знает итальянскую историю в разы хуже, чем Чезаре - русскую. Удружила Мартина: подпитала комплексы... Может, ткнуть его в бок под жемчужно-серой рубашкой - проверить, настоящий ли?

- Д-да. Но я сама уже не уверена. Обычно больше пишут не о нём, а об Иване Калите, когда говорят об этой эпохе.

- Конечно, Калита! - воодушевлённо воскликнул Чезаре. Она поняла, что его сейчас опять "понесёт", как дикого мустанга без седла, и в шутливом ужасе замахала руками.

- Может быть, обсудим уже что-нибудь итальянское? Вот это, например, - она кивнула на зловещее, приземистое тёмное здание, мимо которого они шли, - что такое?

Он помрачнел.

- Одно из представительств Муссолини в Неаполе.

- Представительств? Как бы резиденций?

- Более-менее, - Чезаре вытянул длинный, почти белый в полумраке палец. - Видишь дату? Римскими цифрами.

- Да, - близоруко щурясь, сказала она. - Но число какое-то чересчур маленькое.

- Это год новой эры, - его ухмылка теперь была горькой, непривычно злой, а между бровями пролегла складка. - Они считали время от начала фашизма. И надпись оставили даже сейчас.

- Да, - закашлявшись, она застегнула куртку. Ей ещё не доводилось беседовать о фашизме с прокоммунистически настроенным итальянцем, и чувство неловкости вернулось в двойном размере. - Но ведь это тоже часть истории. Память. Как раз объективность.

- Объективность? В Италии нет объективных, - с плохо скрытым презрением сказал Чезаре. - Здесь или обожают Муссолини, или ненавидят его. Есть ещё те, кому всё равно. Никакой середины.

- Обожают или ненавидят - как нас? - спросила она, надеясь перевести всё в шутку. Чезаре ответил не сразу: чёрная стена уже кончилась, когда он заговорил снова:

- Мой дядя уверен, например, что при Муссолини жилось лучше. Что он был прав. Всё как ты говоришь: не нам судить, - он покачал головой. - И всё-таки я не согласен. Каким может быть народ, думающий вот так?!

Чезаре возмущённо взмахнул рукой со сложенными пальцами. Она вздохнула.

- В тирании, по-моему, всегда виноваты не народ и не вождь, а система. Много разных факторов. Потому и сложно судить.

- Может быть, - произнёс Чезаре, а после добавил с неожиданной жёсткостью - так, что повеяло памятью его царственного тёзки: - Но все получают то, что заслуживают. И народ тоже.

Она вздрогнула. Эту истину, безусловно верную, совершенно не хотелось признавать. "Все получают то, чего заслуживают"... Она задумалась о Т. и о гибели С. О странной, полной слёз и надрывов любви своей бабушки. О лысине отчаявшегося психиатра.

Звёзды, усыпавшие южное небо, отражались в циферблате часов Чезаре.

- SЛ, - поколебавшись, сказала она. - SЛ, hai ragione.

Ночь вторая

На другой день они встретились как-то естественно, по очень беглой договорённости - будто оба знали, что не могут не встретиться. Чезаре ждал её после курсов, когда город снова уже завернулся в прозрачное покрывало сумерек. На курсах не случилось ничего впечатляющего. Повторялись степени сравнения итальянских прилагательных и предлоги, упрямо не совпадающие с русскими. Обсуждались азартные игры как социальная проблема современной Италии (она грустно поняла, что придётся, наверное, писать эссе на заданную тему - ещё одна, помимо отношений с дамой-профессором, горчинка в сладости пребывания здесь). Вика и Нарине с жаром обсуждали шопинг, в который собирались пуститься на днях. В общем, всё шло своим чередом - спокойно, по законам исторической хроники. Ей начинало казаться, что в Италии всё ощущается так: будто в Библии. "И сотворил Господь небо и землю, и увидел Он, что это хорошо". Никаких катаклизмов, всё так, как должно быть.

Утром она потерзала немного ноутбук, но вскоре, пообедав салатом, ушла кормить чаек: диссертация вела себя, как упирающийся осёл, и корпеть над ней было совершенно бессмысленно.

Ни одна её мысль не была посвящена Чезаре. И всё-таки, увидев его у ступенек входа, она осознала, что истерически разрыдалась бы, если бы он не пришёл.

- Ты уже была на Lungomare? - спросил Чезаре по-итальянски. Невольно она заслушалась: какое дивное слово, под стать речи каких-нибудь сильфов из кельтских легенд. "Набережная" - по-русски тоже звучит хорошо, широко и мощно, но грубовато для Неаполитанского залива.

Была пару раз, но она не против. Ей там нравится.

Стремительно стемнело, и поднялся ветер. На чёрной бахроме волн серебрились звёзды; в темноте какие-то девушки с визгами покидали своё убежище на валунах у воды. Их рваные джинсы издали напоминали хвосты русалок - весёлых русалок, кричащих по-неаполитански. Бледно-зелёный, розовый, жёлтый свет лился из отелей и ресторанов, заполняя набережную; официанты спешно уносили зонтики и складные столы, спасая их от разбушевавшегося ветра. Индус в вязаной шапке подходил то к одной, то к другой парочке, предлагая синие розы. Подошёл, улыбаясь, и к ним; извинившись (зачем?..), Чезаре прервал разговор и вежливо отправил индуса восвояси. Точнее, так она предположила, потому что ни слова не поняла: это был не итальянский, не диалект и даже не английский.

- Хинди, - догадалась она через несколько шагов. - Ты обратился к нему на хинди.

- Да, - Чезаре улыбался. - Начинал учить его немного, потом забросил. Я люблю Индию. Хотел бы увидеть её... Но Россию - сильнее, конечно, - прибавил он по-русски, словно опомнившись.

Она покачала головой.

- Русский, хинди... А что ещё?

- Японский. И пенджаби. Но там я знаю только пару слов. И японский, к сожалению, скоро пришлось оставить, - он улыбнулся шире, увидев её лицо. - На этом моменте все обычно просят что-нибудь сказать. Странно, что ты молчишь.

Было крайне трудно сопротивляться, и она улыбнулась в ответ.

- Просто сама ненавижу, когда так делают. Но скажи, если хочешь.

Чезаре представился по-японски. Звучало красиво, странно и отчего-то печально - как стук дождя по стеклу.

Вывеска очередного ресторана на набережной гласила: "I re di Napoli". Забавно, но на удивление уместно: несмотря на хлещущий в лицо ветер, который насквозь продувал рёбра и призывал плотнее запахнуть куртку, она чувствовала себя хозяйкой камней на набережной, и залива, и очертаний дремлющего Везувия.

И мягкого, успокоительно-волнующего голоса Чезаре. Так мог бы говорить император с советниками - предупредительно, но с полным знанием собственного превосходства. Никому не отдавая предпочтения.

- Почему ты так смотришь? - чуть погодя спросил он. - Думаешь, что я сумасшедший?

- Почему сразу сумасшедший? Может быть, полиглот, - они прошли ещё немного. - Я маловато знаю об Индии, но читала индийские мифы. Это... завораживает.