Страница 67 из 82
Сначала всё происходило в полном безмолвии. Резко прекратилось шуршание пакетов и смолк нестройный гул редких шепотков. Андрогины разом, повинуясь какой-то неслышной зрителям команде, вступили в круг. И тут тонко и душераздирающе, на одной ноте заныла скрипка. Её полуплач-полувой мистическим вязальным крючком бесцеремонно и очень больно воткнулся в душу, и, поелозив там немного, зацепил и потащил тщательно спрятанное, надёжно укрытое в самой глубине солнечного сплетения. Это были совсем не музыка и не танцы. Огромная, всеобъемлющая тоска, которая несла за собой истерику, а затем — катарсис, очищение.
Андрогины закружились, сначала угловато, неловко запинаясь, словно ещё неоперившиеся детёныши птиц. Плечи и ключицы остро торчали сквозь мягкую ткань туник, выделялись и лопатки — лёгкие, полые, незавершённые. Словно они только ещё готовились стать крыльями. Выражения на лицах танцоров оставались жертвенно непроницаемыми, пока они неловко кружились под одну-единственную скрипичную ноту, длящуюся, казалось, бесконечно.
Но вот уже то тут, то там на прозрачных осколках расплывались алые пятна, а на бледных масках неподвижных лиц набухали ярко красным рты. Это дети, молча, до крови кусали губы.
Только нет ничего вечного, даже страданий. Постепенно тоска оседала на дно. Как подсыхает вскрытый гнойник, так душевная, сначала непереносимая боль уходила всё дальше, становилась тупее, острый приступ сменился на ноющее напоминание, а затем и вовсе исчез.
Пришло время злости. Андрогины закружились яростнее, казалось, они уже испытывают наслаждение от боли. По изрезанным, иссечённым безжалостным стеклом ногам девочек кровь уже не капала, а струилась, и осколки, ощерившиеся на чаше, жадно впитывали в себя эту кровь, не успевая очиститься. Лодыжки Лив пронзило судорогой, когда в опустошённую душу резко вбилось что-то совершенно неведомое и потустороннее. Это был экстаз такой силы, что она дернулась, словно от внезапного мощного удара. Гигантская волна подхватила и понесла её, туда, вдаль, в глубины подсознания, недоступные никогда ни до, ни после. Лив показалось, что вот-вот поймет что-то самое важное, ухватит суть сущего. Того, что выше и дальше её, туристов, хрипящих в изнеможении, сползающих с жёстких лавок, извивающихся по направлению к кровавой арене. Выше и дальше этих детей, режущих ноги в первую кровь, приносящих себя в жертву во имя будущего. Выше и дальше управления налоговой инспекции, коварной лесосеки Фарса, борьбы единства и противоположностей хансангов, всего-всего, что она знала, знает, и когда-либо будет знать.
Это было настолько непереносимо, что единственным выходом выпустить из себя прежнюю, ненужную уже сущность и впустить новое откровение, подошедшее так близко, что уже ближе некуда, казалось восхождение на кровавую арену. Лив как и все остальные в едином порыве забарахталась в смирительной рубашке и дёрнулась в сторону ограждений.
Кто-то сзади одной рукой обхватил её крепко за плечи, а другой с силой ударил чем-то острым по узлу на спине. Рукава бессильно обвисли, Лив забилась в сильных руках, благодарная за то, что уже не связана и может ринуться вниз. Не было сейчас ничего важнее этого полета, который довершил бы катарсис, омыл её душу полностью, а если за ним последовала бы смерть, то это тоже не имело никакого значения, потому что в этот момент Лив явно осознавала, что смерти нет. Но руки держали её так крепко, и в то же время пытались оттащить с балкона обратно в глубь темноты с такой силой, что не принимать их во внимание даже в экстазе Лив всё-таки не могла.
— Тихо, тихо, — прошептал тот, кто вытащил её из этого состояния.
Видимо, чужеродное присутствие, идущее в диссонанс с волнами, которые несли всех присутствующих, почувствовала не только Лив.
— Отставший турист, — чей-то истошный до смерти перепуганный голос вдруг разорвал метафизику происходящего. Разом упавшие в тишину крики подхватили и усилили панику.
— Это отставший турист! Он здесь! Он явился!
Те из туристов, что оказались поблизости от нашей парочки, отпрянули от них, стремясь максимально удалиться от ожившей легенды. Так как они все были завязаны в смирительные рубашки, то неловкими движениями сбивали друг друга с ног. В куче-мале, растущей на глазах, блестели сумасшедшим блеском выпученные глаза и орали что-то нечленораздельное раззявленные рты. Теперь вся туристическая группа точно напоминала стайку психов, выведенных во двор больницы на прогулку и устроивших непредвиденную бузу. Лив стремительно обернулась и встретилась глазами с Саввой.
— Я так и знала, — все ещё тяжело дыша от только что пережитого потрясения, сказала она, просто констатируя факт. Лив, действительно, почему-то совершенно не удивилась. Словно они не расставались каждый раз, как в последний, и каждый раз, мягко говоря, при очень странных обстоятельствах. — Это ты.
— Угу, — сказал Савва и отпустил её плечи. Что-то грохнуло и тряхнуло так, что даже не включенные в общую кучу туристы посыпались на пол. Лив и её спутник, удивительным образом удержавшиеся на ногах, разом оглянулись на выход. Увы, было уже несколько поздно.
С одной стороны на них надвигались люди в длинных, белых халатах, с другой — жизнерадостно и совершенно по-идиотски улыбаясь, спешил ... Джонг. Лив моргнула несколько раз, дабы убедиться, что это не видение, а потом ей показалось, что он на ходу достает свой жуткий миниатюрный арбалет, и она пронзительно вцепилась в Саввину руку.
— А теперь — прыгаем и бежим, — с радостным отчаянием сказал Паж.
И они прыгнули.
Вниз.
В чашу.
Прямо на обагренные кровью стекла.
***
Они упали на самый край чаши, там, где осколки щерились не столь густо, а Лив, как-то оказавшаяся сверху на Савве, вообще практически не пострадала. Только правая ладонь, которую она инстинктивно выставила при падении вперёд, сразу резко заныла, из пореза тут же хлынула кровь. Её спутнику, очевидно, пришлось хуже, но он тут же, приподняв её, вскочил на ноги.
В Лив ударило ощущение то ли железа, то ли лесной земляники, и она сначала вдохнула этот густой, тревожащий запах, а только потом поняла, что это запах крови — и той, что уже была на осколках, и той, что хлынула из ладони Лив, и той, что текла по спине Саввы.
Крики сразу отдалились, стали глухими, словно доносились из другой, плотно закрытой комнаты. Дети, не понимая, что происходит, застыли на том же месте, где их застала суматоха, не зная, что делать дальше. Невидимая скрипка продолжала жутко выть на одной ноте, уже тщетно пытаясь удержать инфернальное состояние момента.
— Ты сильно ранен? — спросила Лив, и Савва показал жестом, что с ним все в порядке. Он, не обращая внимания на свои порезы, перевалился за край чаши, и протянул Лив руку. Видимо, благодаря адреналину, зашкалившему в её организме, девушка, без всякого сомнения, на какой-то отчаянной дерзости перевалилась за борт, в очередную темноту и неизвестность. Не разбирая дороги, они побежали вдаль от арены. А когда позади раздался ещё один приглушенный, слабый стук и крик, Лив поняла, что Джонг прыгнул следом.
Они неслись по странному берегу, вдоль стеклянной реки, которая то ли выходила из чаши, то ли вливалась в неё. Река не очень широкой дорожкой блестела в темноте осколками, которые приходили в движение, как только на них падали мятущиеся тени. «Опять погоня», — пронеслось в голове у Лив. Только на этот раз она убегала не с Джонгом, а от него. Её судьба выписывала повороты один причудливее другого. Лив опять не знала, по какой причине и от кого именно так неистово убегает, и в какой стороне находится спасение, и есть ли оно вообще. Замелькали мысли, словно загнанные до паники зверьки: беспокойство за Кузю, сожаление о хансангах Саввы, воспоминания о цветке на кухонном окне, который она не поливала уже больше двух недель, думы о Геннадии Леонтьевиче и его стареньком диктофоне, о безразличном взгляде монахини, разрезавшей карту... Все это было не вовремя, некстати, но они, эти мысли, бешеные бѐлки, бились в голове сами по себе, самостоятельные, без всякого её участия.