Страница 66 из 82
— То есть институт брака здесь всё-таки существует? — Лив сначала услышала свой голос, а потом поняла, что это она спрашивает у гида. Проводник добродушно кивнул:
— Не в том виде, к какому мы привыкли. Здесь тоже всё подчинено контролю. Лаборанты высчитывают необходимое количество женщин и мужчин для демографического равновесия. Когда дети входят в возраст лет десяти (у кого созревание идёт чуть раньше, у кого чуть позже), в зависимости от необходимости, одних отбирают, как будущих самок, другим вводят мужской фермент. Положительный.
— Остальные?
— Получают «антиальфу», и — на завод или в оранжерею. Я забыл сказать, что, кроме завода, здесь функционирует огромная оранжерея, где выращиваются продукты, необходимые для питания. Итак, вопросы по быту ещё есть? Мы ограничены по времени.
— Что за существо выскочило на дорогу? Это был человек? — тот самый, первый женский голос, Лив захотела увидеть его обладательницу. Она завертела головой.
— Их называют здесь диморфизами, — гид несомненно ожидал этот вопрос. — Скажем, что-то вроде секты или своеобразного подполья. В любом обществе есть индивидуумы, недовольные его устройством. Эти аборигены выпали из местного социума. Они взяли за принцип свободы возможность развиваться по женскому и мужскому типу в зависимости от своего желания. Вырабатывают нужный фермент внутри себя. Рождаясь, как и законопослушные обитатели этой местности, бесполыми, по достижении половозрелого возраста каждый из этой немногочисленной группы выбирает, кем он хочет быть — мужчиной или женщиной, и сам направляет свое развитие по выбранному пути. Это называется диморфизм.
На некоторое время в автобусе воцарилась тишина. Очевидно, туристы пытались осознать сказанное гидом.
— А разве такое возможно? Чтобы пол по желанию? — даже с каким-то мистическим ужасом спросил кто-то из глубины автобуса.
— Говорят, что да, — гид пожал плечами. — Только подобные существа долго не живут. Выбор значительно сокращает срок их жизни. Диморфизы редко доживают до семнадцати лет, поэтому в этой общине принято рожать детей, как только определились. И сам образ жизни — полуголодный, подвальный, в вечной сырости, — не продлевает годы жизни. Такова цена за свободный выбор.
Гид сделал небольшую, но многозначительную паузу и спросил:
— Есть ли ещё вопросы?
Ещё вопросы были, но проводник произнёс конец фразы таким нетерпеливым и даже раздражительным тоном, что присутствующие предпочли промолчать.
— Хорошо, — гид казался удовлетворённым дружным сопением притихшей толпы. — Итак, мы вот-вот увидим один из немногих и самых ярких ритуалов этого региона. Как я уже сказал выше, его жители всячески избавились от страстей, и это единственный оставшийся отголосок какой-то трагедии, случившейся в древности, дошедший до наших дней. Существа, не получившие фермент, входят в женскую ипостась, и в момент пробуждения женственности танцуют в огромной чаше, до краев наполненной битым стеклом. Неизвестно почему, но все, кто видел ритуал, утверждают, что это одно из самых возбуждающих в мире зрелищ. Поэтому на входе вам будут выданы специальные костюмы. Надеюсь, все прошли инструктаж, как себя вести, если почувствовали что-то необычное?
Толпа в автобусе смущенно загудела. Лив, которая никакой инструктаж, естественно, не прошла, тихонько уставилась в окно.
Странный урбанистический пейзаж никак не заканчивался. Автобус все катил и катил вдоль переплетения ржавых труб, под ними, над ними. Он ловко лавировал в этих коричнево-оранжевых лабиринтах, и казалось, что в бесконечном канализационном нагромождении параллельных и перпендикулярных линий проявляется некий узор тщательно выплетенной паутины. Невероятно огромным, металлическим пауком. Паучьим королем ржавчины.
Лив непроизвольно передернулась, представила многопалого монстра, заключившего этот бесконечный город в хитросплетение канализационных и водопроводных труб, вытягивающих жизнь и страсть из людей, которые были виноваты только в том, что родились здесь. Она вспомнила анемичного Кузю, его хрупкую андрогинность, тонкую шею, прожилки на ломких запястьях, и сердце её защемило от жалости.
Можно ли выпутаться из этой паутины? Лив очень сомневалась. Как в Пихтовке лес корнями выкачивал из сердца земли мистическую силу, наполняя ей округу, так здесь ржавое творение только что выдуманного ей паука выкачивало эту силу из живых существ, чтобы отдать...
Может, даже и в ту саму Пихтовку. Так внезапно подумала она. Ничто не берется ниоткуда и никуда не исчезает бесследно. Значит, где-то должен быть выход в иное пространство, куда перекачивается энергия из этого почти погибшего места. А то, что оно умирало, обесцвеченное, обескровленное, у Лив не вызывало никаких сомнений.
Она даже не заметила, погруженная в свои мысли и домыслы, что за окном стемнело. Когда автобус резко развернулся и остановился, уже невозможно было разглядеть, где именно они находятся. Пассажиры тихо и торжественно потянулись к выходу, Лив выскочила вместе со всеми на небольшую площадку, освещённую только тусклым светом фар, которые водитель тут же приглушил. Чуть вдалеке виднелась дорожка, обрамленная круглыми матовыми фонарями. Свет от них рассеивался безжизненными вялыми облаками, но в темноте сразу притягивал взгляд. У истоков этого таинственного променада человек в длинном белом халате доставал из большого саквояжа мягкие пакеты и раздавал спутникам Лив. Она подошла к нему и тоже получила пакет. Сквозь шуршащую пленку упаковки чувствовалась мягкость ткани.
Сжимая в руке хрустящий целлофан, Лив пошла по таинственной дорожке, стараясь ступать в редкие пятна света, среди таких же растерянных, как и она сама, туристов из автобуса. Перед темнотой и неизвестностью все непроизвольно старались держаться рядом друг с другом.
Дорожка закончилась неожиданно, они все оказались на ещё одной площадке, огороженной балконными перилами. Вдоль ограждений тянулись жёсткие лавки для сидения. Дальше пространство обрывалось резко вниз, в огромную чашу, которая, казалось, заполняла собой всё, что находилось под балконом.
Девушка подошла к краю, чуть свесилась с ограждений, всматриваясь вниз, в центр белого круга. Это, конечно, была она, зловещая ритуальная чаша, которая притягивала и пугала одновременно. Осколки не просто заполняли круг. Острые грани стекол щерились режущими пиками в стремительно потемневшее небо. Напоминало аппликатор Кузнецова, который мама Лив использовала при приступах остеохондроза. Только стёкла находились друг к другу намного плотнее, чем деревянные шипы на мамином аппарате. Как по такому вообще можно ходить? Даже в обуви. А танцевать, как можно?
Грядущий ритуал нравился Лив всё меньше и меньше. За время своих странствий она выработала уже какое-то шестое чувство, которое ей подсказывало сейчас, что она опять вляпалась во что-то не очень приятное.
Затрещали пакеты. Лив оторвала взгляд от глубины чаши и увидела, что туристы надевают смирительные рубашки. Между ними лавировали два человека в белых халатах, которые доходили до пола, и помогали завязывать невероятно долгие рукава на спине. Лив не хотелось облачаться в эту одежду, но один из людей, похожих на лаборантов неведомого научно-исследовательского института, остановился прямо около неё и смотрел уже вопросительно. В упор, не отрывая взгляда.
Тяжело вздохнув, Лив надорвала край пакета и вытряхнула бесформенное одеяние из мягкого, но очень плотного и прочного трикотажа. Она сделала вид, что надевает эту спецодежду, надеясь, что лаборант с буровящим неприятным взглядом отойдет, но человек в белом отчалил, только лишь крепко завязав рукава на её спине. Лив оказалась спеленатой смирительной рубашкой и это было совершенно не то состояние, в котором она была бы счастлива находиться. Лив с недовольным видом села на жёсткую скамью, на всякий случай, стараясь держаться подальше от остальных потенциальных зрителей.
Неожиданно нежный прозрачный свет озарил чашу, и все взгляды устремились в её сердце. Острия осколков засветились трогательными отблесками, казалось, что хрустальные звёзды упали разом в этот круг. Невозможно было уловить момент, когда в этих отблесках тонко засветились андрогинные существа, сразу же напомнившие Кузю. Они просто высветились из темноты, и переливы хрустальных граней осторожно касались босых, тонких ног. Метаморф ещё совсем чуть-чуть тронул фигуры девочек, и эти будущие женщины выглядели совсем детьми, внезапно вытянувшимися за лето. Лив ощутила, как немного саднят на локтях призраки давно исчезнувших царапин, которые оставляют сухие ветки шалаша на старой семейной даче. Нежно-розовые тонкие туники мягкими складками спадавшие с острых плеч, только подчеркивали эту переходную от младенчества к взрослости хрупкость и недолговечность.