Этот мир не для нежных

— И чего я как сорока всё, что увижу, в карман тяну? — жалобно сказала сама себе Лив.

Она опустила здоровую ногу на пол и поежилась от холода. Носок, великодушно оставленный Саввой на её стопе, оказался не только безумно грязным, но ещё и мокрым. «Этот мир не для нежных», — прозвучал у неё в голове мамин голос. Опираясь на диван, Лив с трудом приподнялась над ним, и, стараясь не ступать на раздувшуюся конечность, поковыляла, практически подпрыгивая на одной ноге в сени. Дама смотрела на эти ужимки и прыжки с благожелательным равнодушием. Лив залезла в карман и в куче каких-то мелких вещей (она методом нащупывания определила только старую карамельку и погнутую булавку, всё время норовящую расстегнуться) нашла нужный квадратик. В тот момент, когда Лив вытащила из курточного кармана карту, привидение подобралось, сконцентрировалось, даже, можно сказать, сгустилось.

Все тем же, полным страданиями и унижениями путем, хромоножка проскакала к комоду. На всякий случай ещё раз обернулась посмотреть на Белую Даму, но выражение лица эфирной гостьи было чинно-благородным, и Лив поняла, что направление её действий с точки зрения привидения вполне правильно. Она открыла верхний ящик комода, потому что именно на него указывала её странная новая знакомая. По крайней мере, Лив так показалось. Ящик шёл тяжело, с деревянным ворчанием и практически зубовным скрежетом. Когда же девушка выдвинула его наполовину, стало ясно, что дальнейших усилий вовсе не требуется: ящик оказался почти пуст. То есть пуст совершенно, если не считать нескольких белых квадратиков, которые лежали на его дне. Скорее всего, это были несколько карт из той же невероятной колоды. Лив хотела рассмотреть то, что лежало на дне ящика поближе, но Дама вдруг страшно разволновалась, то есть в буквальном смысле слова пошла волнами, заструилась, и даже вскочила со стула, где ещё секунду назад восседала с невероятным достоинством.

Лив помахала ей рукой, успокаивая, мол, не волнуйтесь, сейчас мы это недоразумение быстро исправим, кинула карту Дамы в комод и все с тем же скрежетом ящик закрыла.

Привидение издало жуткий утробный звук, наверное, обозначающий вздох облегчения, и исчезло. Просто растворилось в пустоте. Даже дуновения дыма после себя не оставило.

Лив проковыляла к дивану, и с наслаждением растянулась на нем.

— Потом найду этой мистике разумное объяснение, — сказала она сама себе, и отвернулась к стенке, чтобы больше не видеть ни одно из безобразий, которые могут в любой момент случиться в этом доме. — Скорее всего, это какой-то дурацкий розыгрыш. С голограммами. Я видела такое в каком-то фильме. Но кому и зачем меня разыгрывать, сейчас все равно понять не смогу.

Она сразу успокоилась, и, кажется, тут же задремала. Сколько времени девушка находилась между сном и явью, сказать было сложно. Но когда открыла глаза, всё на том же месте сидел Савва. На секунду Лив показалось, что он просто превращается в Белую Даму и обратно, настолько часто они сегодня менялись местами. Она вздохнула и приподнялась на локте:

— Ну, чего тебе ещё?

— Есть хочешь? — неожиданно виновато спросил он.

— Нет, — твёрдо ответила Лив. — Я домой хочу. Немедленно.

— Ну, скажем... — задумался Савва, — я смогу попробовать тебя отвезти. Пусть даже с риском для жизни. По такой дороге и в такую погоду. Бензин-то в машине есть?

— Алексеич на какой-то станции заправился. Прямо перед тем, как мы на вашу бетонку свернули.

Савва кивнул:

— Хорошо. Дай мне ключи.

— Какие?

— От зажигания. — Он посмотрел на неё опять с напряженной тревогой.

— Откуда они у меня?

— Но машина-то закрыта. Кто её закрыл?

— Не я, это точно.

Парень обреченно вздохнул, махнув на Лив рукой:

— Ладно, что-нибудь придумаю. Главное сейчас — колёса. Для начала проверить, а вдруг они не проколоты, а просто спустили?

Лив обрадовалась, но тут же оборвала радость в себе, опять предчувствуя подвох:

— Чего это ты стал таким милым?

— Всё очень просто, — вздохнул парень. — Мне до смерти надоело с тобой возиться. Ты просто притягиваешь неудачи, и чем дальше отсюда окажешься, тем лучше будет для меня.

Лив рассердилась:

— Почему это я притягиваю? Это у вас тут вообще место какое-то... Проклятое место. Вот.

— Не трогай наш посёлок, неудачница, — сочувствию Саввы пришел конец. — Ты лучше достань компрессор, чтобы шины накачать.

— Это каким образом я среди леса достану совершенно неизвестный мне компрессор?

— Вообще ерунда вопрос, — сказал Савва. — Тебе нужен Геннадий Леонтьевич. И я тебе даже помогу дойти до его дома. А?

— Какой такой Геннадий Леонтьевич?

— Да дедушка, самородок наш. Он вон там, недалеко, на склоне, живет. Отшельник, — с затаённым уважением произнёс Савва. — Никого к себе не подпускает.

— Так ты же сказал, что тут никого, кроме нас, нет? — удивилась Лив.

— Так ты про нормальных спрашивала. Кто бумаги показать может. А дедушка того... Не по этой части. Он у нас гениальный изобретатель.

Глава 4. Катастрофа ума одинокого изобретателя

Жизнь его не удалась с самого начала. А, может, наоборот, и удалась, только не с той точки зрения обывательского рассуждения о сущем, которой принято измерять судьбу, а с другой. Потусторонней. В общем, как посмотреть. Геннадий Леонтьевич воспитывался у дедушки с бабушкой, мать жила сама по себе, отца он не помнит. Единственное напутствие, которое дала ему родительница...

Он никогда, даже в самом раннем детстве, не думал о ней «мама». Только «родительница» или «мать». В одно из редких своих посещений родного дома, она села напротив трехлетнего Гены, цепляющего на ложку густую манную кашу, и сказала, обдавая тяжелым алкогольным смрадом:

— Ты родился рабом и если хочешь выжить, учись всему сам

Маленький Гена согласно кивнул и углубился в тарелку, разбивая ложкой особенно неприятные комки манной слизи. Мать с отчаянным страхом посмотрела на него, пробормотала, еле слышно: «Проклятое семя». Мальчик и ухом не повел. Что любовь, что ненависть — ему было абсолютно всё равно. Человеческие чувства для него всегда были как песок. Ни съесть, ни выпить. Взять в ладонь можно, да только — зачем? Всё равно меж пальцев утечёт.

Так и жил в родне: по природе свой, по жизни — чужой. В школу пришел только один раз, лет в пять. Посмотрел, послушал, больше не появлялся. Пытались его образумить всяческие соответствующие органы, но и тут не сложилось. Уж слишком необычный был мальчик. Поставили вердикт «умственно отсталый» и отступили. А кто в глухой деревне будет с ребенком алкоголички, лишенной родительских прав, возиться? На счастье Геннадия Леонтьевича, никто и не стал. Бросили его все в полном покое.

Сам научился читать и писать. В семнадцать лет пошел работать сапожником, затем печником, в девятнадцать освоил трактор, затем сдал экзамены на газоэлектросварщика, ещё через десять лет получил права на вождение автомобиля. Работал дальнобойщиком на бензовозах, освоил профессию токаря. Вся жизнь прошла по гаражам и механическим мастерским.

Но эта была жизнь внешняя, с точки зрения обывательской, неудачная. А была другая, потаённая, великая, распирающая горизонты, за которые никто из окружения Геннадия Леонтьевича не заглядывал, и заглянуть даже при всем желании никогда бы не смог. Да и не захотел бы никто туда заглядывать, стоит отметить по здравому рассуждению. Истины ради.

Это тяжёлое бремя упало на Геннадия Леонтьевича. Не из тех, что дает человеческая судьба, нет, другое — бремя познания невидимого, отчуждающее от мира людей. Когда впервые это случилось с ним, изобретатель точно не помнит, хотя, что именно случилось, помнит ярко и сочно. И да, с тех пор как Оно появилось и стало приходить в его жизнь всё чаще и чаще, забирая его настойчиво из той реальности, которую прочие многие считают нормальной, перед изобретателем открылись другие горизонты. То, что случилось однажды, Геннадий Леонтьевич называл про себя «схемой фантастического сна».