Страница 14 из 33
И Женька подхватил новый куплет:
Припев пели уже все вместе:
На полустанках поезд замедлял ход, и бойцы разглядывали шедшие навстречу по проселкам обозы.
На расшатанных телегах ютились детишки, закутанные в одеяла. Старые и молодые женщины шли рядом с телегами, подталкивали их, помогая исхудавшим лошаденкам. Кое-где на телегах «командирски» восседали старики. По раздрызганному колесами и копытами снегу гнали скот...
Это уходили на восток поднятые вражеским нашествием мирные жители.
Стоило поезду приостановиться – притормаживал и очередной обоз. Морщинистые, смуглые от солнца и земли, старушечьи руки покрывали широким крестным знамением теплушки с бойцами. Ребятишки вылезали из-под одежек, с любопытством разглядывая тех, кто скоро пойдет на войну и разобьет всех фашистов. Многие женщины ударялись в слезы – видно, уже успели потерять на фронте отца или мужа, брата или сына. Но все так смотрели на молодых бойцов, будто хотели сказать: «Ребята дорогие! Ох, силен враг! Сможете ли вы одолеть его? Смотрите! Не сробейте! Да живыми постарайтесь остаться – ведь совсем еще молоденькие, жизни-то не видали...»
– Вот черт, как глядят, – пробурчал Женька, отводя глаза.
– Чего ты удивляешься, чудак? – пожал плечами Леня. – Нам еще только предстоит испытать опасность, а они уже войны нахлебались досыта.
– Мы, когда рвы копали, тоже побывали под бомбежкой.
...Это произошло в первые дни войны. Для начала комитет комсомола института направил ребят покрепче на работу: около одного завода нужно было срочно вырыть котлован и наполнить его водой.
Потом понадобилось проложить к заводу кабель от трансформаторной будки, и они долбили асфальт и камни. Работа была тяжелая, а оказалась всего лишь тренировкой перед тем, что ждало их в следующие месяцы на спецработах – строительстве оборонительных сооружений.
Леня тогда забежал попрощаться с родителями, лихо наврал матери, что вместе с другими комсомольскими активистами едет эвакуировать школьников.
На ипподроме их построили по районам. Каждый район стал ротой, а Леня – неожиданно для себя – командиром роты коминтерновцев. Очевидно, где-то в списках было указано, что он член ревизионной комиссии райкома.
Что ж, рота так рота! В ней – сто три человека, два взвода: в одном – своя братва, студенты, в другом – сезонные рабочие.
– Рота! На погрузку шагом марш! – И это тем самым тенорком, которым привычно было песенки студенческие заводить, да и то лишь в своей компании.
С Белорусского вокзала повезли их в сторону Смоленска. А когда привезли к месту назначения, началась неразбериха: железнодорожники свое дело сделали – и обратно, местное начальство знать ничего не знает. Командиры рот собрались и наскоро обсудили, как связаться с военным командованием, как получить задания и продовольствие. Леня старался не горячиться, держаться солидно, а про себя думал: «Вот бы родитель удивился, что его Малайка серьезным делом занимается!»
Постепенно все наладилось, и роты начали копать. Как говорится, бери больше, кидай дальше... Им предстояло вырыть противотанковые рвы. На чертежике все выглядело просто и даже изящно: шесть метров – ширина вверху, три метра – внизу, один склон под углом – шестьдесят градусов, другой – тридцать.
Но когда ребята срезали наточенными лопатами дерн и вгрызлись в землю, начались мучения городских жителей. Ладони покрылись волдырями и трещинами, поясницу ломило... Но работали на совесть. Неподалеку виднелся речной мост, лениво плескалась река, и как-то не верилось, что враг может добраться сюда...
Он добрался сюда через день. Из серой тучи, затянувшей горизонт, с воем вывалились черные самолеты с крестами на крыльях. Люди врассыпную кинулись в лес, а на том месте, где они только что были, уже рвались бомбы и прошивали землю очереди пулеметов.
Навстречу «юнкерсам» вылетел один-одинешенек наш «ишачок» с пушечкой, стрелявшей через пропеллер. Он как-то ловко сманеврировал и пристроился в хвост ближнему фашисту. Леня, как и многие другие, вскочил, заорал: «Давай-давай! Бей его, гада!»
«Ишачок» дал одну очередь, другую, но «юнкерс» почему-то не падал. Тут же все услышали мощные выстрелы – видно, у немецкого стрелка-радиста пушка была покрупнее, чем у нашего истребителя. «Ишачок» задымился, свалился на крыло и рухнул за лесом. Пилот даже не попытался выброситься на парашюте – очевидно, сразу был убит.
Подавленные возвращались ребята к своим неоконченным рвам, с остервенением втыкали лопаты в землю. Но долго работать им не пришлось. Снова с неба завыли, ударили по нервам сирены «юнкерсов», снова пришлось отсиживаться в лесу. Тогда и было принято решение – копать по ночам: заступать часов в пять дня и работать до четырех утра.
Ночь – темная, звезды – крупные, «отборные, по кило штука», как через силу шутили ребята. А под лопатой – дьявольски трудный грунт, который обнаружился сразу же под дерном. Эту синюю глину, упругую, как каучук, и вязкую, точно смола, просто так копнуть было невозможно. Ее приходилось рубить, потом, налегая грудью на черенок лопаты, просовывать под нее штык. Были лихачи, которые пытались сошвырнуть набранное на лопату резким взмахом рук. Одни от этого валились наземь, у других лопата вылетала из рук вместе с той клятой глиной. Наконец приспособились тащить ее на лопате, шлепать на землю и стягивать с нее штык. А те, кто работал наверху, растаскивали эти куски, обкладывали дерном и маскировали будущие рвы. В полночь на трассу приносили «обед» – ломоть хлеба с квадратиком масла.
Начальство торопило ребят, хоть и видело, что они вкалывают не щадя себя. Руководители у них оказались необычные – из управления строительством Дворца Советов. А у соседей из другого района работами руководили метростроевцы.
За лесом разгорался рассвет. Оборонцы наскоро забрасывали свои рвы ветками, вскидывали на плечо лопаты и укрывались в чаще. Многие сразу пристраивались поспать.
Но Леня не мог быстро отойти от напряжения ночной работы. Было так приятно разогнуть затекшую спину, опустить горящие ладони в прохладную росистую траву, а потом затянуться горьковатым махорочным дымком.
Леня сам соорудил себе трубочку: выжег ее из куска вишневого корня, а мундштук сделал из веточки какого-то легкого дерева, пробуравив проволокой сердцевину. Курилась трубочка славно, и ее можно было прятать в кулаке даже при маскировке. После ночных бдений за первыми затяжками частенько начинал разматываться, подобно махорочному дымку, разговор – такой же горьковатый.
– Неужели они и дальше будут наши самолеты вот так же щелкать?
– Ты что думаешь, у наших за день и скорость вырастет, и броня появится?
– Как же вы не понимаете: в армии как раз шли реорганизация и перевооружение! Погоди, дай срок... И будем мы бомбить их Берлин да Нюрнберг... Все, что у них там, гадов коричневых, есть. Вот увидишь!..
Прошло несколько дней, зарядили дожди. Казалось, не будет им конца! Земля раскисла. Ноги разъезжались, как на льду, на каждый башмак налипало по пуду грязи.
Копать стало еще тяжелее. Собственно, то, чем они занимались, походило на что угодно, только не на обычное рытье обычной земли. И все-таки они доканчивали рвы... Доканчивали, стискивая зубы, обмотав тряпьем руки...
Фашисты снова и снова прилетали бомбить, особенно – у Днепровского моста. Да еще бросали издевательские листовки: «Зря копаете ваши ямки. Она вам не понадобятся. ...Доблестные германские войска легко пройдут ваши укрепления. Оставьте все и переходите к нам. Эта листовка будет вам пропуском...»