Соавтор

Он не ждал ответа, но голос Кубыкина, непомерно низкий, как пластинка на малой скорости, прогудел:

- Ты не поймешь ответа.

Неплохо отдохнул, поздравил себя Веснин. Видения, галлюцинации слуховые... И спросил:

- Это ты, Кубыкин?

- И да и нет, - ответил Кубыкин, как бы дивясь собственным словам, но требуя при этом признания и авторитета. - Выбери ответ сам.

- Как это понимать?

И услышал:

- Я - _и_н_о_й_.

- Иной Кубыкин? Как это может быть? Ты не один? Вас двое?

- И да и нет. Выбери ответ сам.

- Как сам? Почему сам? Ты, что ли, не человек?

- Ты не поймешь ответа.

- Но я же слышу тебя. Почему мне будет непонятен ответ?

- Выбери ответ сам.

- А-а-а... - догадался Веснин. - Ты, наверное, моя галлюцинация...

- Выбери ответ сам.

Веснин дотянулся до сигареты, размял ее в руке, подозрительно всмотрелся в кусты - не прячутся ли там Ванечка и Кубыкин? От них всего можно ждать... И снова спросил:

- Ты кто?

И услышал в очередной раз:

- Ты не поймешь ответа.

- Но раз мы слышим друг друга и говорим на одном языке... Нас что-то связывает?

- Разум, - прогудел Кубыкин.

- А-а-а, - усмехнулся Веснин. - Выходит, мы Братья по Разуму?

Усмехнулся он не случайно. "Братья по Разуму" - так назывался один из самых известных его романов, переведенный на дюжину языков, среди них почему-то даже на фарси. Сейчас, в одуряющей духоте, в спиртовом мерцании пульсирующего вокруг сосны призрака любая литературная ассоциация могла вызвать только усмешку.

- Твоя реакция определяет твою ступень, - хрипло пробормотал Кубыкин.

- У Разума есть ступени?

- Я насчитываю их семь.

- На какой из них нахожусь я?

- Ты вступаешь на третью.

Веснин нащупал спички. Если этот призрак насчитывает семь ступеней, значит, сам он их, наверное, давно прошел?.. Интересно, слышен голос Кубыкина в других палатках? Неужели это все шутки Ванечки? Если я сейчас выйду из палатки...

- Твоя свобода ничем не стеснена, - услышал он.

Уже хорошо, нервно хмыкнул про себя Веснин. Только смотря как... Выйду из палатки, а меня шваркнет разрядом...

Замирая, чувствуя неприятное стеснение в груди, он все-таки наполовину высунулся из палатки.

Никого. В палатках темно. Похоже, это не розыгрыш. Похоже, он действительно разговаривает с призраком.

Странно, эта мысль Веснина не успокоила. Раскурив сигарету, он с упорством идиота повторил свой вопрос:

- Кто ты?

- Ты не поймешь ответа.

Похоже, ему не собирались уступать.

- Откуда ты?

- У Разума одна родина.

- Что это значит?

- Ты не поймешь ответа.

- Но я же понимаю твои слова. Почему я не пойму ответа?

- Всегда ли дети понимают ответы взрослых?

- При чем тут дети? - удивился Веснин. - К тому же, ребенку можно растолковать любое самое сложное понятие.

Голос Кубыкина прохрипел:

- Ты когда-нибудь возвращался в детство?

- В какое детство?

- В свое собственное.

- Я не умею, - растерялся Веснин. - Этого никто не умеет. Как это вернуться в детство?

И зачем? - спросил он себя. Чтобы снова чувствовать холод пустого дома? Чтобы дед Антон, плача и матерясь, снова воровал чужие дрова? Чтобы снова оказаться в осатаневших очередях, понимая, что хлеб и сегодня могут не привезти? Чтобы... Нет, сказал он себе, я не хочу возвращаться в детство.

А мать?

Он вспомнил о матери и сердце его больно сжалось.

Сухая морщинистая ладонь, на ладони печеная в золе картофелина, иногда кусочек желтого сахара... На что она умудрялась выменивать эти богатства?..

Нет, он, Веснин, не хотел возвращаться в детство. Совсем наоборот, он лучше бы вытащил оттуда, из тех мерзлых голодных лет свою младшую, умершую от недоедания сестру, свою мать, плачущую над очередной похоронкой, даже нечестивого соседа деда Антона, воровавшего у них дрова...

Он, Веснин, выжил. Он, Веснин, вырвался из голодного детства. Может, та печеная картошка на ладони матери, тот кусочек желтого сахара и спасли его. Он, Веснин, отдышался, отъелся, он взял свое, а вот младшая сестра навсегда осталась там - в детстве. Нет, Веснин не хотел туда возвращаться. Он даже в книгах своих старательно избегал этой темы.

- Детство... - пробормотал он. - Что тебе в моем детстве? - Он не знал, к кому обращается. - Если бы я и вернулся в свое детство, ты бы этого никак не почувствовал. Мой личный опыт всегда остается лишь моим опытом. Разве не так?

- Ты не поймешь ответа.

- Да и зачем тебе мой опыт? - никак не мог остановиться Веснин.

- Вспомни.

Голова закружилась.

Веснин увидел широкую пыльную улицу большого села Завьялово.

На выщербленных ступенях крошечной каменной церквушки, давно превращенной в овощной склад, сидел Ванечка Шашкин. Деревенский пацаненок в заношенной рубашонке, в подвернутых, великоватых для него штанах, на корточках примостился у его ног, завороженно следя за кончиком хворостинки, которой Ванечка рисовал на пыльных ступенях странные чертежи. Пассажиры давно вернулись в институтский автобус, нагулявшись после двухчасовой непрерывной тряски, не торопился только Ванечка, казалось, он не слышал окликов. "Эй, Архимед! Закрывай семинар! Ванечка, черт тебя!.."

Спокоен был лишь водитель автобуса.

Грузный, морщинистый, он тяжело сложил на руле испачканные мазутом руки. Он не материл Ванечку, он даже не торопил его. Он только повернул голову, когда Ванечка, наконец, поднялся в автобус, и негромко спросил:

- Не зашибут там мальчишку лошади?

Возле церквушки действительно бродили спутанные лошади.

- Не зашибут, - уверенно ответил Ванечка. - Ему уже почти три года.

- Ага, - кивнул водитель. - Я так же вот бегал...

Что-то незримое соединило вдруг грузного водителя и аккуратиста Ванечку, и все в автобусе уловили, почувствовали это, каждый пусть на мгновение, но вернулся на ту свою единственную пыльную улочку, Мазутную или Телеграфную, ставшую ныне Звездной или Космической, к тому единственному человеку, который когда-то, как вот только что Ванечка, сидел рядом с ними и чертил на пыльных ступенях странные волшебные чертежи.

Веснин тряхнул головой.

Ванечка Ванечкой, но он впрямь чувствовал себя ребенком. Заигрался на завалинке под закрытым окном, а окно внезапно растворилось, выглянул странный, видно - не злой, человек, и видно было - человек этот готов ответить на любой вопрос, не теряйся лишь, спрашивай, а он, ребенок, растерялся, не успел о главном спросить, не успел даже понять - что для него - главное.