Белое и красное

— Товарищ Скоробогатов — командир Люботинского партизанского отряда, организованного для борьбы с контрреволюцией. Есть у нас и русские, и украинцы, и поляки, и венгры, и представители других народностей.

— Партизанского? — В голосе Рыдзака прозвучала неуверенность.

— Ты думаешь, Скоробогатов командует каким-то сбродом? — возмутился бывший моряк. — Отряд готов выполнить любое задание Советской власти. Вот, смотри.

Он вытащил из планшета бумагу и протянул Рыдзаку. Тот развернул и вслух прочел:

— «Омский штаб Красной Армии настоящим удостоверяет, что Люботинский партизанский отряд под командованием товарищей Скоробогатова и Даниша, принимая участие в маневрах, прошел боевую проверку и является настоящей боевой единицей».

Рыдзак вернул документ и, подмигивая Лесевскому, добавил:

— Ты сказал, тебе не улыбается стоять в Иркутске на якоре? Тогда давай вместе зайдем к Таубе, я кое-что интересное тебе предложу…

После бегства Ирины Таня перебралась в ее комнату, где жила Ядвига. В последнее время они очень сдружились. По вечерам по-прежнему в гостиной пили чай, и казалось, в доме Долгих ничего не изменилось: три молодые женщины, Капитолина Павловна, пышнотелая, будто сошедшая с картины Кустодиева, и Петр Поликарпович.

Петр Поликарпович за год сильно изменился, стал заметно ко всему равнодушен, внешне неопрятен, не заводил разговоров о политике. Все чаще от него попахивало наливкой. О, если бы классы, обреченные историей на вымирание, так легко сходили со сцены, как капитулировал Петр Поликарпович!

Капитолина Павловна, напротив, сохраняла стойкость и упорство. На ее плечи теперь легли все заботы по дому. В жизни каждой семьи даже в спокойные годы наступает такой момент, когда дочери покидают дом. Капитолина Павловна по-женски воспринимала мир и к бегству Ирины отнеслась трезво. Разве мало дочерей убегало и убегает к женихам? Любовь. Вот хотя бы эта полька. Бросила отца, матери у нее, бедняжки, давно нет, — и в широкий мир. Капитолина Павловна теперь часть своей любви к Ирине перенесла на Ядвигу, в этом проявилась та огромная, российская, сибирская бабья доброта, которая в годы лихолетья, поражений и войн, когда все вокруг захлестывает гнев и ненависть, поддерживает, дает силу, а порой спасает жизнь. И что бы ни говорили, и что бы ни писали, только ненависть не способствует жизни. За ненавистью идет смерть.

Стараниями Капитолины Павловны появился в доме Долгих поросенок, потом — коза. И почти городской дом с небольшим огородом превратился в сельскую усадьбу с присущими ей хлопотами: доение козы, кормление поросенка, уборка навоза. Капитолине Павловне вспомнилась, наверное, молодость, и было что-то символичное в том, что дом Долгих отдалялся от города.

В самый последний момент на мосту, ведущем на Знаменскую, он узнал Таню. Остановился.

— Вы, кажется, хотели мимо меня пройти. Уже не узнаете, Ян Станиславович?..

Но на этот раз не добавила, как всегда, по-польски. «Где пан был, когда пана не было?» Он почувствовал, ему не хватает именно этих слов, хотя с тех пор, как Ядвига поселилась в доме Долгих, он мог вдосталь наговориться на родном языке.

— Честно сказать, я решил, что вы избегаете меня. Поэтому был так удивлен, узнав, что вы пытались вступить…

— Вы знаете об этом от Ядвиги?

— Вы хотите скрыть от меня?

— Нет, конечно. Не собираюсь. Только я хотела бы вам кое-что объяснить… Даже хорошо, что вы… что я вас… встретила.

Таня всегда была говорлива, легко подыскивала нужные и ненужные слова, а если иногда и запиналась, то лишь потому, что не могла произнести все слова сразу. Она была взрывная, тогда как Ольга… И то, что сейчас Таня запинается, говорит с расстановкой, задумывается, означает — она хочет сказать ему что-то очень важное.

— Я вовсе не собирался вас обходить, просто не узнал вас в пальто Капитолины Павловны, — начал он оправдываться, давая понять, что готов выслушать ее.

— Мою шинель переделывает Ядвига. Обещала подогнать по фигуре. — Таня усмехнулась, но тотчас посерьезнела. — Мне надо объяснить вам, Ян Станиславович… То, что я хотела попасть в отряд Рыдзака, никак не… связано. Я узнала, что пан, что вы…

— Понимаю. Вы хотели быть вместе с Ядвигой.

— Ничего-то вы не понимаете, Ян Станиславович. Ох, какие все мужчины непонятливые, пан Янек!

Тане не просто было попасть к Уткину. У подъезда бывшего губернаторского дома стояли часовые. Начальник караула, черный, как цыган, требовал пропуск. С ним трудно было договориться, так как он плохо знал русский. Это был венгр.

— Бумага нет? Нет. Не можно без.

— Я санитарка. Понимаешь?

— Красивая санитарка…

— Тогда пропусти, если красивая.

— Без бумага — нет.

— А в кровать без бумага можно?

К начальнику караула присоединился еще один венгр, такой же черный, но еще более заросший. Только белозубая улыбка смягчала выражение его лица.

— Акош! — Начальник что-то сказал подчиненному по-венгерски.

«Черные черти, — подумала Таня. — Что ж, подожду, может, кто-нибудь выйдет».

Однако как назло долгое время никто не приходил и не выходил. Наконец подъехал тарахтя автомобиль. Из него выскочил шофер, сняв кепку и держа ее в руках, открыл заднюю дверцу. Из автомобиля вылезли двое мужчин в элегантных пальто, в белых перчатках. Один с тростью. Таня была поражена. Она стояла и смотрела, пока мужчины не исчезли в доме. Затем набросилась с упреками на старшего караульного.

— А от них не потребовал пропуск.

— Это консулы. Понимаешь, красотка, консулы. Один — консул Франции. Бумага не надо.

«Без тебя поняла, что буржуй, — мысленно возмутилась она. — Что же получается, буржуев пропускают, а… Интересно, а если бы здесь стоял пан Янек, пропустил бы он меня?..»

Вспомнила отказ Рыдзака и насупилась. Что ему стоило взять ее в отряд?

— Товарищ Уткин разговаривать с консул… Нет время…

Венгр хотел объяснить, что она напрасно ждет.

Таня вздохнула и направилась к Ангаре, как всегда, когда на душе бывало грустно. Бросилось в глаза отсутствие памятника Александру III, в гимназии ее учили, что это выдающийся монарх, при нем в России был порядок и даже началось строительство Великой Сибирской магистрали. И вот остался лишь цоколь, ослепительно сверкающий в лучах солнца красный гранит. Камень был нездешний, привезенный, наверное, из такой же далекой страны, как Польша пана Янека. И вдруг ее осенило: ведь должен же товарищ Уткин когда-то выйти из этого здания. Надо вернуться и терпеливо ждать. Его она узнает — он выступал в госпитале перед ранеными. А такое качество, как терпение, Таня унаследовала от матери.

Заросший щетиной венгр при виде Тани опять обнажил зубы в улыбке. «Улыбаться улыбаются, а не пропускают», — злилась Таня.

Через полчаса вышли те двое, приехавшие на автомобиле. Их сопровождал очень молодой, заметно прихрамывающий командир. Присмотревшись к нему, Таня не поверила своим глазам и радостно крикнула:

— Товарищ Дубов! Иван Харитонович!

— Это вы, Таня?

— Товарищ Дубов рассказывал мне, что вы спасли ему жизнь, день и ночь не отходили от него после операции. А сейчас, значит, просите не отправлять вас на фронт?

Уткин едва стоял на ногах от усталости, осунувшийся, с ввалившимися щеками, с темными кругами под глазами, чувствовалось, он не спал много ночей. Таня даже расстроилась после его слов. А все потому, что не рассказала про Ирину. От него нельзя было скрывать ничего.

— Я не могу ехать с нашим отрядом на Забайкальский фронт, там… Там я могу встретиться с сестрой или ее мужем. Они у атамана…

Сейчас он скажет: таким, у кого сестра и зять воюют на стороне белых, нет места в рядах красных санитарок. И все…

— Понимаете, товарищ Таня, — Уткин тер рукой лоб, словно ему трудно было собраться с мыслями, — мир, в котором мы живем, очень не просто устроен и подчас не так, как нам бы хотелось. Министром во Временном правительстве был некий Малантович, а его брат — известный командир Красной Армии в Сибири…