Страница 31 из 63
Так получилось, что он впервые в этом доме вспомнил о своих разговорах с Катей, Юрьевым и Лесевским.
Долгих с упреком посмотрел на своего жильца.
— Не то говоришь, братец, не то.
На столе лежали в беспорядке документы — все так, как оставил. И какая-то книга, ее не было, когда после обеда он уходил в город. Ян с интересом взял книгу. Томик стихов Блока. Открыл в том месте, где лежала закладка. Прочитал подчеркнутое четверостишье:
В ней сила играющей крови,
Хоть смуглые щеки бледны,
Тонки ее черные брови
И строгие речи хмельны…
Он знал, что в его комнату иногда заходила Таня — вытирала пыль. Но Блок и это стихотворение?.. Значит, Ольга… Черные брови — это у нее, только разве они тонкие?.. А все остальное? Он решил, что не будет спрашивать, как попали стихи в его комнату, не покажет заинтересованности. Взяв ручку, приготовился переписывать очередной документ. А так ли развивалось восстание политкаторжан, если бы началось, как это предполагалось, в самом Иркутске, 3 мая 1866 года?
«Вы будете меня судить, — писал он, — перед всей Россией, на глазах всей Европы. Мы понимали, что останемся здесь навеки, и все-таки сделали попытку вырваться из неволи».
Ян задумался над смыслом фразы. И еще раз написал ее по-польски на отдельном листке крупными буквами.
В этот момент он услышал крадущиеся шаги по лестнице. Почти беззвучно приоткрылась дверь, в комнату заглянула Ольга.
— Обыск, Ян Станиславович. Спрашивают, есть ли в доме молодые мужчины. Через чердак вы можете выбраться на крышу. Таня не раз так убегала, когда ее запирали.
В глазах Ольги страх и мольба. Но почему он должен скрываться?
— Вам надо бежать. Они сейчас сюда войдут.
— Моя совесть чиста, мне нечего бояться.
А сказав, подумал, как это глупо и наивно. Кого интересует сейчас, что у него чистая совесть? Сколько было случаев самосуда, грабежей, в дома врываются и анархисты, и мародеры. Правда, волна обысков пока не докатилась до Знаменской, чаще проверяли богатые особняки. Центросибирь[14] уверенной рукой наводила в городе порядок.
Ольга с беспокойством посмотрела на бумаги, разложенные на столе, и вышла из комнаты. До него долетели мужские голоса. Долгих вместе с патрульными поднимался по лестнице, скрипели ступеньки, кто-то в полумраке стукнулся головой о притолоку и выругался по-польски. Соотечественник?
— Бывший политический ссыльный, Ян Станиславович Чарнацкий, — произнес хозяин строгим, официальным тоном. — Живет полгода, знаю его более пяти лет. Я предложил господам, то есть товарищам, подождать вас внизу, но они решили подняться сюда, наверх.
Долгих был спокоен, будто обыски у него в доме происходили ежедневно. Чарнацкий даже удивился такому его самообладанию.
— Буржуи?
Чарнацкий не понял, вопрос это или утверждение и к кому относится — к нему или хозяину. Холодные голубые глаза красногвардейца смотрели враждебно. Снизу донесся кашель и хриплый голос крикнул:
— Командир идет.
Кончился 1917 год. Начинался следующий, одни встречали его с надеждой, другие — со страхом и отчаянием. Мороз опять одолел Иркутск. Воздух словно потрескивал от холода. Даже Ангару кое-где сковал лед.
Вместе с приходом сибирской зимы осложнилась обстановка в польской колонии. Произошло это по многим причинам, казалось бы совершенно не связанным одна с другой.
В ноябре 1917 года в залив Золотой Рог вошел американский крейсер «Бруклин». Без приглашения. Офицеры и матросы с любопытством разглядывали раскинувшийся на холмах Владивосток. Кое-кто из офицеров «Бруклина» принимал участие в американо-испанской войне, захвате Филиппин. Значит, совсем как в Манилу, не обращая внимания на хозяина, можно войти и в знаменитый русский порт?
В декабре 1917 года белогвардейцы свергли Советскую власть в Харбине. Китайские войска разоружили небольшие отряды красногвардейцев, охранявших КВЖД[15]. Выступлениями против большевиков руководил генерал Хорват, вскоре возле него появился есаул Семенов.
Началась гражданская война и интервенция в Сибири. Перед поляками, оказавшимися в Иркутске, в очередной раз русская и мировая история поставила проблему: что делать, а вернее, как уцелеть.
Центросибирь незамедлительно должна была решить, как поступить с организацией «Польский воинский союз», способной превратиться в крупное воинское соединение. Кроме того, следовало иметь в виду, что довольно большая польская колония в Харбине поддержала белогвардейский мятеж. Выступление в Белоруссии Первого польского корпуса легионеров под командованием Довбор-Мусницкого было ярким свидетельством того, чего стоят обещания поляков сохранить нейтралитет в отношении Советской власти.
Долгих за чаем рассказывал, не скрывая радости, что на станции полно замерзших паровозов, такого в Иркутске еще не бывало. В этот момент раздался громкий стук в дверь. Непрошеный гость. Капитолина Павловна в ужасе перекрестилась, ничего хорошего не ждала она от посетителя. Никто не решался открыть двери, из своих комнат выглянули испуганные Ирина и Ольга. В дверь ударили прикладом: трудно в такой мороз терпеливо ждать.
Открывать пошел Петр Поликарпович. Дохнуло морозом, невольно все поежились от холода.
— Гражданин Ян Станиславович Чарнацкий здесь проживает? Одевайтесь, пойдете с нами. Возьмите теплые вещи.
Первая фраза была сказана по-русски, следующие — по-польски. С лица Петра Поликарповича спало напряжение. Он смотрел на Яна с сочувствием. Значит, не за ним. Во взгляде Долгих жилец мог прочесть: ну что, Ян Станиславович, видишь, кто у нас в Сибири революцию делает. Евреи да поляки! Прости, но ничем помочь не могу. Свои тебя берут.
Капитолина Павловна по доброте душевной предложила красногвардейцам чаю. Те никак не ожидали такого отношения от буржуев. Что ни говори, а промерзли здорово. Таким образом, у Чарнацкого было время собрать необходимые вещи, только надо поскорее придумать, куда девать копии документов о восстании. «Вот и опять за мной пришли!» — промелькнула мысль.
Он расцеловался с Петром Поликарповичем. У того даже слезы выступили на глазах, он их украдкой смахнул.
— Сегодня ты, завтра я, не приведи господь, — прошептал он.
Капитолина Павловна всхлипнула. Ольга порывисто прильнула к нему. Но через толстый якутский полушубок Ян не ощутил тепла ее тела. Ирина протянула руку. В глазах никакого сочувствия: пропал без вести Леонид, пусть пропадает все.
— Ты шарфом замотайся, человек, — сказал старший из красногвардейцев, когда выходили на улицу. — Легкие в сосульки превратятся.
— Мне приходилось выдерживать морозы и посильнее, — не удержался от бахвальства Чарнацкий, даже самому стало неловко. — А может, мы познакомимся, уж если судьба свела нас, поляков. По-моему, я не встречал вас в Польском воинском союзе, в нашем ПВС.
— Чего там представляться, я — Арон Энгель, — довольно нелюбезно сказал тот, что был помоложе.
По его ответу Ян мог судить, что Энгель без особого энтузиазма выполняет порученное ему задание, хотя и старается скрыть это.
— Бартоломей Качмарек.
— Из Познани?
— Узнали? — обрадовался Качмарек, он в отличие от Энгеля не испытывал неловкости. Приказ есть приказ.
Ян пожалел, что они идут не мимо госпиталя, смог бы попрощаться с Таней.
Мост через Ушаковку был поврежден, пришлось спуститься к реке. Перед ними на лед соскользнул бородатый батюшка и, споткнувшись, чуть не упал. Неужели все это он видит в последний раз, в последний раз как свободный человек? Разве он свободный? Поп торопливо семенил впереди. Они отстали — Качмарек все время скользил в своих диковинных сапогах. Шли по следам попа. И вдруг батюшку словно сдуло, он упал на живот, раскинул руки, прижимаясь всем телом ко льду. Чарнацкий сразу сообразил, в чем дело, и остановился. Остановились и конвоиры.