Белое и красное

В окнах с выбитыми стеклами тоже стоят красногвардейцы и наблюдают за прохожими. Такое впечатление, что обе стороны изучают друг друга.

— Проходите! Проходите! Не останавливаться!.. — На сей раз это относилось к Чарнацкому, который остановился, заметив в окне Лесевского. Значит, есть поляки, которым небезразличны события в России?

Чарнацкий решил зайти к Кулинскому. Дом, в котором жил адвокат, оказался в районе боев. Кулинский должен быть у себя: из трубы поднимался, дым. Странный какой-то дым. Чем он топит? Вверх летят клочья сгоревшей бумаги. Неужели адвокат сжигает документы?

Кулинский открыл дверь лишь после того, как убедился, что за дверью Чарнацкий.

— Послушайте, пан Мариан, коль скоро вы соблюдаете подобные меры предосторожности, вы не должны так демонстративно уничтожать документы. Если кто-то, сразу же после победы большевиков, сжигает бумаги, разве это не может вызвать подозрение?

— Бумаги? Сжигает бумаги? — Кулинский никак не мог взять в толк, о чем говорит Чарнацкий.

— Из вашей печной трубы вылетают черные хлопья обгоревшей бумаги.

— Я… я уже неделю топлю печь газетами. Книгами. Боялся выйти в сарай за дровами, такая была стрельба. Никита ранен шальной пулей.

В кабинете адвоката Чарнацкий даже вскрикнул от удивления, увидев столь тяжкие последствия восстания юнкеров. Четверти библиотеки как не бывало. Адвокат сжег почти все годовые комплекты польских еженедельников.

— По-моему, вы могли бы начать с этого фолианта, — и Чарнацкий кивнул в сторону «Кодекса», — не с журналов. Многое может произойти, но России уже никогда не пригодится этот свод законов… С ним покончено навсегда. Почему вы сожгли наш «Иллюстрированный еженедельник» и начали его уничтожать с комплектов, выходивших в старое доброе время?

— Я подумал, что больший интерес представляют выходившие в наше время. После всей этой стрельбы, скажу я вам, самодержавие не самое страшное зло для России.

Над Ангарой клубился пар. Если смотреть в сторону вокзала, то дыхание темной, не укрощенной морозом реки смешивалось с паром маневрирующих паровозов. Иркут, Ушаковка давно уже скованы льдом, а вытекающая из Байкала Ангара борется, не поддается сибирской зиме. И Чарнацкий вдруг подумал, что он никогда еще не видел Ангары, скованной льдом.

Возле понтонного моста — усиленная охрана, хотя в городе все спокойно. Юнкерам не удалось овладеть мостом — из-за Ангары большевикам пришла помощь. Чарнацкий рассматривал массивное здание генерал-губернаторского особняка и думал о тех, кто правил Сибирью, держа в повиновении с помощью царского кнута не только ссыльных и каторжан, но и всю эту огромную территорию. Генерал-губернаторы Корсаков, Анучин, граф Кутайсов. Рьяные, исполнительные, жестокие. Были — и нет их…

В губернаторском доме загорается свет. Стекла кое-где уже вставлены, некоторые окна еще забиты фанерой. Но победного ликования не слышно, большевистским руководителям некогда радоваться победе: ходят слухи об атамане Семенове. Долгих горячо убеждает, что это не какой-то там бандит, самозванец, готовый воспользоваться создавшимся положением, чтобы погулять, пограбить, а самый настоящий атаман. Из народа. Семенов во главе своего отряда уже пересек маньчжурскую границу. Освободит-де от большевиков вначале Забайкалье, потом Сибирь и всю Россию.

В доме у Петра Поликарповича печаль. Юнкер Леонид Нестеров пропал без вести. Долгих обошел все морги, сам осматривал трупы юнкеров и красногвардейцев. Клялся, что среди убитых не обнаружил Ирининого жениха. Утешал дочь и самого себя; мол, Леонид Львович убежал в тайгу или спрятался в одном из консульств. А тут еще Таня…

Чарнацкий поежился. Ветер переменил направление, и влажная дымка с реки инеем оседала на домах и заборах. Он почувствовал, как покрылись инеем брови, задубел воротник полушубка. Надо торопиться домой, на Знаменскую, пока совсем не стемнело. Он увидел издали, как из-за старой развалюхи человек тащит темный длинный предмет. Оглядываясь по сторонам, он волочил свою ношу по снегу к Ангаре. Уже совсем было приблизился к реке, но тут заметил Чарнацкого. Какую-то минуту выжидал, потом бросил ношу и скрылся среди построек у самой воды. Притаившись в темноте, он выглядывал из-за угла — видимо, не оставляя намерения закончить свое дело после того, как помешавший прохожий уйдет.

Перед Чарнацким на снегу лежал труп юнкера. Совсем молоденький паренек. Леонид Львович?

— Бедный Леня! — прошептал Чарнацкий и почувствовал, как учащенно забилось сердце. Не может быть, просто похож, молодой, такого же роста. Юнкер был в шинели и сапогах. Мужчина, притаившийся где-то совсем рядом, ждал. Наверное, он хотел похоронить юнкера, увы, единственным в такое время способом. Ангара унесла уже много трупов, унесет незримо и еще один. Никто никогда не подсчитает, во что обходятся исторические события, и смерть этого безвестного желторотого юнца — прямое тому доказательство.

Придя домой, Чарнацкий словом не обмолвился о том, что видел. Пусть Ирина верит, что ее жених спасся, не стоит огорчать ее. За ужином он старался быть оживленным, кажется, ему удалось провести всех. Только не Капитолину Павловну. Неожиданно она спросила:

— Что это, Ян Станиславович, сегодня вас мучает? Прямо на себя не похожи.

— Почему вы так решили, Капитолина Павловна?

— Даже мои пельмени не похвалили. А я ведь их сегодня делала специально для вас, такие, как вы больше всего любите.

— Да сейчас каждого что-нибудь мучает, — заметил Петр Поликарпович, вытирая жир с губ. — Слышал последние новости? Германцы потребовали, чтобы большевики отдали им Великую Сибирскую магистраль. Собака лает — ветер носит. Думаю, до этого не допустят американцы, французы… и атаман Семенов.

Чарнацкий ждал, что хозяин назовет сгоряча еще и японцев. Но Долгих, видимо, слишком хорошо помнил зло, причиненное японцами России.

— Вы забыли про японцев! А им проще всего высадиться в Сибири.

— Нет, я, братец, против интервенции Японии. Ты что, готов считать самураев союзниками? Знаю, знаю, ваш Пилсудский был в Токио. Думаете, то, что могли или уже почти получили по-хорошему от брата-славянина свою независимую Польшу, думаете, ее вам преподнесут японцы?

Ян и Петр Поликарпович порой вели довольно напряженные разговоры, которые обычно ничем не кончались. Чарнацкий сделал вид, что именно сейчас распробовал необыкновенно вкусные пельмени, и не ответил Петру Поликарповичу.

Как много общего у Кулинского и Долгих, оба свято верят, что большевики — германские агенты. Вся подготовка к выступлению юнкеров, о чем Чарнацкий догадывался по довольно прозрачным намекам жениха Ирины, проходила под лозунгом: Варфоломеевская ночь для большевиков, да пробудится святой православный гнев. Может, оттого лицо мертвого юнкера, которого только что поглотила Ангара, было искажено ненавистью. Но — и в этом Чарнацкий с каждым днем все более убеждался — революция в России ширилась, и ее уже не остановить, ибо долготерпение и униженность выплескивались гневом, и миллионы людей с искореженными судьбами повели отчаянную борьбу за воплощение мечты о нормальной, справедливой жизни.

— А знаешь, Ян Станиславович, — не унимался Долгих, — я все чаще возвращаюсь мыслями к событиям девятьсот пятого. Скажу тебе, братец, тогда я тоже думал, что все потеряно, что Россия гибнет. Представь себе, железнодорожную станцию и телеграф захватили бунтовщики, в городе полно каторжан, ссыльных, а газеты откровенно издеваются над приказами Дурново! А что происходило в Глазкове, где железнодорожники братались с солдатами, возвращавшимися с японского фронта, а… лучше не вспоминать. Балаган, издевательство над богом, царем и отечеством. А потом все улеглось, успокоилось. Власть показала, что она сильна. Думаю, и сейчас тоже все хорошо кончится.

— Я согласен с вами, что власть опять покажет свою силу, определенно. — Чарнацкий встал и подошел к стоящему в углу столику с самоваром — налить стакан чаю. — Только я в отличие от вас немного знаю большевиков. У меня была возможность поближе познакомиться с ними. Они смотрят далеко вперед и хорошо понимают жизнь. Вот они-то и возьмут власть в свои руки в России.