Данэя

Дальше он уже ничего не видел и не слышал: ушел целиком в свои мысли. Они когда-то слишком привыкли заниматься подбором – из того, что есть: эта привычка шла за ними, как тень – её даже не замечали. Когда пытались медикаментозно воздействовать на нежелательные следствия имевшейся совокупности генов: действовали, по сути, как физиологи, а не генетики.

Наличная совокупность генов. Неизменных. Так – далеко не уйти! Есть же способы, меняющие сами гены: инженерная генетика – сложная и дорогостоящая. Возможно, единственно радикальное средство решения Исправления. Неимоверно дорогое! Недаром его до сих пор применяли лишь для проведения отдельных экспериментов. Дорого – и зачем: так поставили бы вопрос раньше.

Но – не теперь. Это лишь долг: общечеловеческий долг перед теми, кто не по своей вине – в силу данных, полученных при рождении, не может трудиться, как все. Так считает Отец, – надо сказать ему.

Милан поднял глаза: Дан как раз стоял перед ним.

– Ты не заснул? Все уже ушли: обедать. Пошли тоже!

– Подожди, Отец! Мне надо кое-что сказать тебе – кажется, важное, – в тот момент он совсем не думал о Йорге.

Идея оказалась, действительно плодотворной. Дзин, сразу же одобривший её, переключил работу Института на её осуществление. Первые успехи пришлось ждать не слишком долго.

И тогда работа по Исправлению стала одной из основных – наряду с созданием СНН и расшифровкой Послания. Дзин был избран координатором Совета исправления, созданного для руководства всё увеличивающимся количеством подключавшихся к этой работе людей.

Результаты регулярно докладывались по всемирной трансляции Дзином или другими членами Совета исправления. Только Милан не выступал никогда: по-прежнему исступленно работая, он почему-то держался в тени. Несмотря на то, что ему, его идее – так считал Дзин – принадлежит заслуга успехов. Милан отмалчивался.

Этот этап работы занял тоже почти десять лет и завершился созданием действительно настоящего способа. Сложного, дорогого очень – но способного только исправить, только помочь – но не убить. Общественное мнение к тому времени уже созрело для того, чтобы воспринять это как величайший успех науки, а не источник ненужного и недопустимого расходования огромных сил и средств. Так теперь думали почти все. Почти: Йорг был и оставался самим собой.

Подробный доклад по всемирной трансляции из Зала Конгрессов Дзин предложил сделать Милану. Думал, что того опять придется долго уговаривать. Но Милан сразу молча кивнул. Выглядел он отнюдь не победно: измотан был беспредельно; – из всех людей лучше всего его состояние понимал Дан: то же самое, что когда-то с ним.

Но когда Милан, стоя на трибуне, начал говорить, и весь огромный Зал замер в молчании, слушая его, когда он увидел тысячи восхищенных глаз, усталость схлынула, ушла куда-то. И тут взгляд его встретился с взглядом затравленно смотревшего на него Йорга: как тогда.

Ни разу за эти двадцать лет не видел Милан его ни растерянным, ни слабым. Йорг присутствовал на каждом докладе в Зале Конгрессов или Институте исправления – не пропустил ни одного. Спокойно слушал, и по его ледяным глазам нельзя было ничего прочесть, – только изредка мелькала презрительная усмешка на губах. Не значила ли она, что они пока так и не смогли достичь того, что уже знает он?

А сейчас! “Ага!” – понял Милан. – “Мы открыли то, что скрыл ты – сами!” Он равнодушно отвел взгляд – и почему-то совсем перестал думать о Йорге.

... Открыли то, что он считал своим самым великим достижением – которое не собирался раскрывать, пока не настанет для этого время. Теперь – оно стало никому не нужным: другие – открыли то же!

Не только открыли – далеко превзошли. Потому что всё это время работали, и их было много, а он, чтобы скрыть от других, должен был прекратить её. Иная цель – социальная – заслонила науку.

Он был человеком своего времени, для которого успех в науке – высшая радость, высший смысл в жизни. Для него – ещё возможность считать себя лучше и выше других. Сверхчеловеком, которому всё дозволено – “белокурой бестией” величайшего Ницше.

Первый раз он испугался, что чего-то сумеет достичь Дзин – без него: это могло быть побочным результатом того, чем тот задумал тогда заняться. Помешает быть первым: право каждого заниматься тем, чем считает нужным – и тем, чем занимается другой, хотя Дзин и не подозревал, что их интересы скрестились. С ним Йорг сумел справиться тогда без особого труда.

Второй раз – здесь, на докладе Дзина: показалось, что Милан что-то знает. Потом убедился: нет, ничего ещё не знает, только ищет – успокоился. Казалось маловероятным, что кому-то слишком быстро удастся открыть то, на что он потратил большую часть своей жизни: господство над наследственностью путем деформации генов. Он ещё успеет дождаться момента, когда сможет раскрыть, опубликовать свое открытие, – и мир снова признает его как величайшего ученого. Так будет – рано или поздно: он верил в это.

Но обстоятельства непрерывно ухудшались. Дан вел беспощадную войну, хотя и не часто упоминал открыто его имя. Приходилось всё дальше и дальше откладывать публикацию открытия.

Он продолжал успокаивать себя тем, что им ещё очень далеко до него, что их спешная работа порождает многочисленные ошибки, которые они не сразу замечают.

Да, двигались они поразительно быстро: каких-нибудь тридцать лет с момента, когда они начали – их нельзя было остановить.

Попытка самому воспользоваться тем новым, что появилось, кончилась полным крахом: из группы сторонников “разумного порядка”, которым он предложил создать семьи, чтобы рожденных в них детей воспитать во взглядах этого порядка и сделать хранителями их в будущем, все – отреклись и от него и от своих взглядов, которым были до того верны. Появление их детей, казалось, перевернуло в них все: Йорг понял, что этого следует опасаться, как страшнейшей заразы.

А Дан не опьянялся успехами, не становился благодушней. Наоборот – зорко выискивал каждую мелочь, старался не оставить целым ничего.

Вот так! Ты пожертвовал славой (да, славой!) одного из величайших ученых для сохранения хоть крупицы того, что считал поистине шагом вперед – но, даже надежды на это тебе не оставили.

Твой бывший ученик сейчас уничтожил тебя – как ученого. Повторил открытие – нет, более того: превзошел. Если бы он оставался твоим учеником, сейчас его слава была бы и твоей, и ты бы гордился им – собственным учеником, превзошедшим тебя. Нет, этот бывший ученик – заклятый враг: он сдержал свое обещание, не обмолвился ни единым словом о его взглядах – уничтожил тебя иначе.

Ощущение полной безнадежности охватило его. Победы его идей не будет – никогда! Всё пропало, всё! Страх сковал его целиком, и когда, подняв глаза, он снова встретился взглядом с Миланом, почувствовал, что тело перестало подчиняться ему.

... Уже после того, как все вышли из Зала, непонятное чувство заставило Милана вернуться обратно.

Он увидел Йорга, сидевшего одного среди совершенно опустевшего Зала. Тот выглядел странно – как и в момент, когда Милан перед концом доклада встретился с ним взглядом: именно неосознанное воспоминание об этом и заставило Милана вернуться. Оттого же он не смог не подойти.

Йорг был не в состоянии ни двигаться, ни говорить: лишь в глазах читались ненависть и боль. Потом он перевел их на что-то, находившееся сзади Милана: Милан обернулся – там стоял Дан.

Он снова повернул голову к Йоргу, одновременно нажав на браслете вызов экстренной медицинской помощи. Но она больше не требовалась: Йорг сидел с отвалившейся челюстью – глаза его неподвижно смотрели куда-то, где уже никого не было.

– Это я убил его!

Они шли пешком от Зала конгрессов – хотя знали, что их ждут: им надо было придти в себя.

– ?

– Я – убил его!

– Почему – ты?

– Мы повторили его открытие – отняли его славу!

– О чем ты?

– Я убил его своим докладом. Не знаю, насколько идентичны были наши открытия, но слишком многое, самое главное, он – по-видимому, лишь один – знал давно.