Страница 11 из 15
Перемена внешнеполитического курса выразилась в отказе не только от «политики Рапалло», но и от политики Чичерина — Карахана в отношении Японии. Не буду гадать относительно причин удаления Карахана из Москвы полпредом в Турцию в 1934 г., но его давняя взаимная антипатия с Литвиновым наверняка сыграла свою роль. После этого «восточные дела» в Наркоминделе оказались в руках людей, не знавших Востока и не претендовавших ни на какую самостоятельность, — насмерть перепуганного троцкиста Григория Сокольникова, затем Бориса Стомонякова, которого Чичерин в «завещании» охарактеризовал как «сухого формалиста, без гибкости, без политического чутья, драчливого, неприятного, портящего отношения». С такими «кадрами» добиться партнерства или добрососедства было нелегко.
Радикальные подвижки начались только в 1939 г., когда «вождь народов» не только контролировал внешнюю политику, но и стал вести ее самолично. Отставка Литвинова. Назначение Молотова. Министр иностранных дел Германии и Японии в Кремле жмут руку Сталину. Хаусхоферовский «Журнал геополитики» оценивает это как высочайшее проявление государственной мудрости.
Жаль, что Георгий Васильевич до этого не дожил.
Глава третья. Карл Хаусхофер (1869–1946): стратег для хартленда
Легенды окружали личность Карла Хаусхофера еще при жизни. За шесть десятилетий, прошедших после его смерти, число их только множится. Ему приписывали не только исключительное влияние на Гитлера — одна из любимых тем англо-американской пропаганды времен Второй мировой, но также оккультные связи с Тибетом и посвящение в тайное японское «Общество зеленого дракона» и многое другое, что за полной недоказанностью и абсурдностью можно оставить конспирологически озабоченным людям. Видимо, под влиянием этих легенд его и собирались привлечь к суду Международного военного трибунала в Нюрнберге как одного из главных военных преступников — «серого кардинала» за спиной Гитлера.
Кем он был? Кадровым офицером баварской армии и германского Генерального штаба. Военным атташе в Токио (опять-таки не германским, а баварским) в 1908–1911 гг. Генерал-майором, в годы Первой мировой войны командовавшим полком, а затем резервной бригадой. Путешественником, детально изучившим Восточную Азию. Энциклопедически образованным ученым, чьи работы о Японии и Азиатско-Тихоокеанском регионе принесли ему докторскую степень и признание коллег — правда, отнюдь не единодушное. Профессором Мюнхенского университета с 1921 г. и до выхода на пенсию в 1939 г. Президентом Германской академии в 1933–1937 гг.
Легенд о Хаусхофере много, а достоверных воспоминаний мало. Поэтому предоставим слово Стефану Цвейгу, в мемуарах которого «Вчерашний мир» дан развернутый, яркий и вполне объективный портрет нашего героя (1). Причем созданный в те годы, когда пропаганда «союзников» всеми силами демонизировала старого генерала, а Цвейг, еврей и антифашист, оказался не только в изгнании, но и по другую сторону линии фронта:
«На пути из Калькутты в центральную Индию и на речном судне вверх по Иравади я часами общался с Карлом Хаусхофером и его женой: он в качестве военного атташе направлялся в Японию. Этот высокий, сухопарый человек с узким лицом и острым орлиным носом дал мне возможность познакомиться с характерными чертами и внутренним миром офицера германского генерального штаба… Его образование не ограничивалось сведениями из военных наук, а было в отличие от образования многих офицеров всесторонним. Получив задание изучить на месте театр военных действий русско-японской войны, он, как и его жена, настолько овладел японским языком, что свободно мог читать даже японскую поэзию. На примере Хаусхофера я вновь убедился, что любая наука, в том числе и военная, воспринимаемая широко, непременно должна выходить за пределы узкой специализации и соприкасаться со всеми другими науками».
Это и есть геополитика. Прервем цитату из Цвейга, чтобы дать слово Хаусхоферу: «У геополитики есть предмет и цель. Предмет — формирование научной основы для искусства политического действия в борьбе за жизнь, которая ищет себе жизненное пространство на земле. Цель — понять фундаментальные особенности, определенные поверхностью земли, единственные постоянные в этой борьбе, и продвинуться от эмпирического наблюдения к наблюдению, направляемому законами науки» (2).
А вот как это выглядело на практике:
«На судне он работал весь день, с помощью полевого бинокля изучал каждую деталь ландшафта, вел дневник или делал рабочие записи, учил язык; редко я видел его без книги в руках. Тонкий, наблюдательный человек, он был прекрасным рассказчиком; я многое узнал от него о загадке Востока». Глубокие и разносторонние познания Хаусхофера неизменно находили применение в его. работах, хотя его аргументы порой были весьма неожиданными. Например, говоря о чувстве границы у разных культур, он пояснял: «Характерно, что островные народы с их более прочувствованной атмосферой намного легче, чем континентальные народы, принимают в расчет данный факт, острее противопоставляют краски, гораздо резче видят побережье против побережья. Достаточно вспомнить картины Тернера, Уистлера, а также японских или раннекитайских художников, изображающих прибрежные ландшафты!» (3).
«Во время поражения и послевоенного хаоса, — продолжал Цвейг, — я часто думал о нем с большой симпатией; нетрудно представить, как он, долгие годы трудившийся в своем затворничестве над усилением германского могущества, а может быть, и всей военной машины Германии, должен был страдать, видя Японию, где приобрел много друзей, рядом с торжествующими противниками». Заслуживают внимания и последние фразы этого раздела воспоминаний Цвейга: «Я в нем отнюдь не вижу, как нынешние скорые на приговор журналисты, демонического „серого кардинала“, который, скрытый за кулисами, вынашивает опаснейшие планы и суфлирует их фюреру… Лишь потомки более документировано, чем можем сделать это мы, современники, дадут его личности верную историческую оценку».
Карл Хаусхофер остался в истории прежде всего как один из виднейших геополитиков XX века. Именно в его работах окончательно оформилась евразийская версия геополитики. Разумеется, если бы он был просто кабинетным ученым, чудаковатым «герром профессором», над которым любили потешаться юмористы, его личность не привлекала бы такого пристального внимания. Есть множество других фактов и обстоятельств.
Его отец Макс Хаусхофер, профессор экономической географии Мюнхенского политехнического института, был другом и коллегой выдающегося географа Фридриха Ратцеля, одного из основоположников политической географии и непосредственного предшественника геополитики. Многочасовые дискуссии отца с Ратцелем проходили на глазах юного Карла, который со временем сам стал принимать в них участие.
За годы службы в Токио скромный баварский майор не только превосходно изучил японский язык, не только приобрел фундаментальные знания, позволявшие на высоком профессиональном уровне писать «об армии, обороноспособности, позиции на мировой арене и будущем Великой Японии» (таков подзаголовок его первой большой книги «Дай Нихон», вышедшей в 1913 г. и защищенной в качестве докторской диссертации), но и обзавелся влиятельными знакомыми вроде Гото Симпэй, поклонником Бисмарка, придерживавшегося аналогичных «континенталистских» взглядов. Однако, утверждения о близости Хаусхофера к патриарху националистического движения Тояма Мицуру и к «Обществу реки Амур» (Кокурюкай)[9] следует отнести к числу недоказанных.
Гораздо важнее другое: именно в эти годы баварский майор проникся идеями азиатского единства и стал категорическим противником идей «белого империализма» и «желтой опасности», столь милых сердцу кайзера Вильгельма II. «Роль теоретика или идеолога белой расы не принесет нам никакой пользы. Мы никогда не должны играть ее, — писал он в 1921 г. — В мировой политике нет места расовым предрассудкам» (4). Несколькими годами позже он заявлял еще решительнее: «Мы видим товарищей по несчастью в девятистах миллионах населения Юго-Восточной Азии, которые, как и мы, борются за свое право на самоопределение, против тех же самых врагов» (5).
9
На протяжении многих десятилетий за границей его эффектно, но неверно называли «Обществом черного дракона». «Черный дракон» — буквальный перевод китайских иероглифов названия «Амур». Никакого тайного, оккультного или эзотерического значения это название не имеет, хотя общество использовало изображение дракона в своей символике.