Страница 46 из 60
Шлюхи, шлюхи и ещё раз шлюхи. У Глеба всегда был огромный выбор тех, кто готов был прыгнуть в его постель, покричать там от удовольствия, подарить ему несколько приятных минут и исчезнуть. Это тоже было частью контроля – не давать ни одной из них задерживаться в его жизни дольше, чем занимали собой пару встреч, почти мгновенно переходящие в горизонтальную плоскость.
Так было до начала этого лета. Так было до Еси.
Глеб и сам не мог с точностью сказать, что стало причиной его помешательства на ней. Где была та точка невозврата, после которой вернуть прежнего Кузнецова стало уже нельзя. И ведь знал же, что от Еси мозги набекрень, но даже не предпринял попыток вернуть их на место. Потому что это было невозможно. Он потерял всю основу своего существования – способность управлять собственной жизнью. Сначала думал, что всё это полная херь – его похоть, какая-то безумная, которая родилась сразу, стоило Есении сказать ему пару слов. Но даже тогда это стало игрой. Игрой с огнём, в которую он вступил поначалу осторожно, даже не усвоив толком правила. Идиот. Просто идиот! Уже тогда нужно было понять, что он теряет контроль над всем. И не пробовать делать шаги дальше по игровому полю, а остановиться и объявить «Game over». А он этого не сделал. Просто не смог.
А потом - «щёлк» – этот сукин сын, её муж, которого он впервые увидел в ресторане рядом с Есей. Именно в тот момент привычное безумие, которое за последние девять лет отступило, вернулось с новой силой. Он же когда трахал Есю в туалете, жаждал, чтобы кто-нибудь из этого общества, от которого самого Глеба воротило, увидел их вместе. Ему это было нужно. Чтобы все эти лощёные богачи от одного понимания, что именно и как они вытворяют с Есенией, пришли в ужас. Его тошнило от отца с его новой женой, от Вишнецких, от Стрельцова. Сама Еся была в их обществе совершенно чужеродной. Другой.
Его.
Его ли? Он верил, что да. А потом эта ночь вместе, когда он понял, что она может управлять ситуацией сама, а он, как дрессированное животное, будет ей подчиняться. Тогда его впервые за всю жизнь прошило, как электрическим разрядом, понимание, что так, как с ней, не было и не будет никогда. Он хотел её измучить. Хотел видеть, как она задыхается от болезненного наслаждения. Слышать, как она хрипло выкрикивает его имя, и только тогда сделать то, что она попросит. Но понял, что это она управляет его желаниями, хотя у самого Кузнецова были совершенно другие планы.
В то утро он сорвался и совершил то, чего совершенно не собирался делать – увёз Есю в Москву. Даже сейчас он помнил, как его выворачивало наизнанку от того, что почувствовал. Вдруг. Неожиданно. Неотвратимо. Он начал сходить с ума по Есении. Не от страсти или похоти. У него же крышу рвало от одного понимания, что она есть. Что она рядом. Что она принадлежит ему хотя бы на короткое время.
И та ночь, когда он намеренно привёз Веронику к Вишнецким… Его же тогда всего перкорёжило, когда он увидел её, сидящую на камне и раскачивающуюся вперёд и назад. Она была такой маленькой, беззащитной. Глеб почувствовал только одно желание – спрятать её. Защитить. От самого себя. И вернуть. Себе же. Замкнутый круг, хождение по раскалённой спирали. И каждый шаг – без права возвращения назад.
Тогда он окончательно понял, что больше не хочет суррогата. И не хочет никого другого в своей жизни. И если бы она отправила его подальше тогда, увёз бы силой в любом случае. Наплевав на всё. Ему ведь так нужно было чувствовать, что он нужен и важен. Всего лишь. Разве он когда-нибудь просил о большем? Разве желал чего-то другого? Просто быть любимым… Знать, что его любят и с ним хотят быть.
Глеб плеснул себе виски, выпил залпом и отшвырнул стакан, который, угодив в стену напротив, разлетелся на осколки. Его лихорадило. Всё было кончено, а он, как последний идиот, прокручивал в голове их краткие встречи. Раз за разом. Как на репите. По кругу, морщась от боли. Потому что не верил, что это всё. Даже когда увидел всё собственными глазами. Даже когда срывал машину с места, не видя перед собой ничего. Где был всё то время, пока не вернулся домой – не помнил. Перед глазами стояла алая пелена. А в ушах – стоны. Её. Есины. Не для него. Для мужа.
Сука…
Сейчас его корёжило так, как никогда до этого. То, что чувствовал, когда они с Есей впервые разбежались, показалось просто детским лепетом на лужайке. Тогда он ещё мог попытаться выжить, сейчас – нет. Сейчас у него не было ничего. Не единого, мать его, шанса.
Сука, сука, сука!
Он долбанул в стену кулаком, разбивая костяшки в кровь. Боли не чувствовал. Физической. Всё перекрыла собою выворачивающая наизнанку боль даже не в душе – свою душу он продал дьяволу девять лет назад – где-то в нутре, так глубоко, что не выцарапать оттуда никогда.
Спиртное не спасало. Да он этого и не хотел. Он же знал, что проклят. Любимой женщиной, за которую шкуру был готов продать собственную со всеми потрохами. Проклят так давно и безнадёжно, что спастись невозможно. И вымолить прощение невозможно. Был шанс. А сейчас его уже нет.
Странно, но злости он не чувствовал. Не хотелось пойти куролесить, пытаться забыть, что-то попробовать исправить в своей никчёмной жизни. На это не было ни сил, ни желания. Глеб вообще ничего не ощущал, кроме дикой, выжигающей вены боли.