Меч истины

Я никому не говорил о том, чем попрекал меня Прокл. И всё же Метос употребил сейчас то же слово. Убийца. Я не мог стать никем иным. Я всего лишь меч, наивно думать, будто мечом можно писать поэмы! Теперь меч затуплен и сломан. Такие выбрасывают на свалку. Или перековывают, если они представляют ещё какую-то ценность. Кажется, меня пытались перековать.

- Когда мы с Эриком пришли в обитель, большая часть твоей души уже покинула тело. Предстояло потрудиться, чтобы вернуть её обратно. Что могло тебе помочь? Только меч. Уверяю, этот сделан бесскверно! Как бесскверна душа человека, посвятившего жизнь справедливости.

Я только поморщился. Мне надоело спрашивать.

- Ты заставил меня заниматься этим?

Он пристально, без улыбки посмотрел мне в глаза и, в конце концов, ответил:

- Это сделал не я.

Потом, помолчав, добавил:

- Кажется, ты в обиде на того бога, чья воля породила Правду Меча. Я могу тебе сказать только одно: его давно уже нет. Так давно, что даже следы стёрлись временем. Боги ведь тоже умирают.

Мне не было жаль умершего бога. Я жалел себя, волей других ставшего палачом и жертвой одновременно. У меня отняли нормальную человеческую жизнь и не спросили, хочу ли я этого. А теперь за это же изломали и бросили, не дав умереть нормальной человеческой смертью.

Метоса, как и прочих, не интересовала моя жизнь или смерть. Он любовался творением своих рук. Меч сверкал и горел в переливчатых бликах огня.

- В этом клинке – лучшая часть тебя, Визарий! И он будет жить ещё долго, когда ты сойдёшь в царство теней. Его предназначение – служить справедливости. Кажется, мне даже ведом его дальнейший путь – мы ведь говорим о магии и невозможном! Если, конечно, ты потрудишься доставить его в Британию.

Я не знал, собираюсь ли я в Британию. Я не знал даже, сумею ли выбраться из этого дома. Или слуги Авла Требия вынесут меня на погребальных носилках. Я спросил об этом у Метоса. Он должен видеть.

Метос ответил:

- Я уже ничего не знаю о будущем этого мира. К чему быть провидцем, если мироздание сошло с ума?

- Странно, - сказал я. Мне не было интересно, я просто испытывал досаду.

Кажется, он тоже начал злиться:

- Не более странно, чем твоя привычка умирать после каждого поединка. Что, я похож на базарного проходимца, гадающего на бараньих кишках? Мне это досталось, как тебе: старый шрам, след чужой воли. Это было во времена титаномахии, ещё до нынешнего Агона. Один бог куда более могущественный пропустил через мою голову чертовски плотный поток знания. Что-то я уловил. Как этим пользоваться? Как третьей рукой: иногда можно применить, но куда девать в остальное время – непонятно. И перед нормальными людьми стыдно.

Он уязвил меня этой отповедью, как я сам хотел уязвить его. Слепой провидец? Смешно! Агон богов, свихнувшийся мир…

- А ты тоже читал Метродора?

- Я не только его читал. Я его писал. Единственный раз решил побыть историком – и тут же ославили проходимцем! Никогда больше не наступлю на эти грабли.

- А как иначе? Ты говорил такие вещи: гнев Аполлона, камень с небес. Что, видел сам?

Он досадливо морщится:

- И представь себе – видел. Мы со Стреловержцем в неплохих отношениях, и обычно он вменяем, но в тот раз его никто не смог бы остановить. К тому же он терпеть не может Ареса, а тот всегда благоволил римлянам. Но надо же было так: сломать всю земную историю одним метеором! Бессмертные, конечно, полезли исправлять, и напортили уже окончательно.

Эрик хмыкает из угла:

- А сам-то?

- Ну, что сам? Можно подумать, мне что-то удалось. Если бы царь Великой Армении изменил Митридату в тот момент, Лукулл ещё мог расколотить Понтийского владыку. Но глупо было на это рассчитывать. Победителей не предают. Тигран очень рассердился на моё предложение.

Эрик продолжает дразниться:

- Тут кто-то вспоминал о граблях? Или я ослышался?

Метос принимает подначку:

- В тот раз я был предусмотрительнее. Сказал же тебе: если через три дня не вернусь, Алкид, наведайся в Тигранокерту.

- Ага. Только забыл добавить: и поищи меня на ближайшем столбе!

- Ну, неприятности подразумевались.

- Это я о граблях!

- Да я понял. Распятие для бессмертного – предпочтительный вид казни, имей в виду на будущее. Не уверен, что отрезанная голова прирастает. А в этом положении можно протянуть долго. Пока веревки не сгниют и гвозди не перержавеют.

Они развлекались от всей души, словно не надоели друг другу за эти века. Напустить на них Мейрхиона, что ли? В другое время я был бы в восторге от знакомства. Теперь же они мне мешали. И какой-то голос внутри говорил глумливо-участливо: «Больно тебе, Визарий? А вот эти парни говорят, что не очень!» И не пожалеешь себя – не дадут!

Метос вспоминает обо мне и добивает мудрой мыслью:

- Обычно мы сами выбираем для себя род казни, только не всегда понимаем это сразу. Меч - твой выбор, Визарий. Из этого исходи.

Значит ли это, что в моей воле перестать быть Мечом? Прекратить то, что отняло у меня здоровье, душевную силу, близких людей…

- Ты ещё можешь найти их, - осторожно сказал Метос. Всё это время он пристально смотрел мне в глаза.

Я должен тебе верить? Ты ведь сам говорил, что не знаешь всего на свете.

*

И всё же этим он привязал меня к жизни. Надеждой на встречу. Когда по ночам боль одолевала, а кровавый кашель сворачивал в три погибели, я говорил себе, что Метос лукавил, чтобы побудить меня жить дальше. Но я ничего не мог с этим поделать. Надежда пробудилась, и в лучшие минуты твердила мне, что ему всё же ведомо будущее. А вдруг?.. я не смогу уйти, не проверив этого сам.

Меня не простит Аяна. Я не был для неё великим подарком судьбы, но у нас сын… я хочу его видеть…

А Лугий скажет, что я дурак и трус. И отвернётся. Я увлёк этого парня за собой, заставив поверить. Он будет презирать эту слабость…

И лишь Томба не станет браниться. Он скажет: «Ты ещё жив, брат!» И за эти слова я смогу закованными руками свернуть шею палачу. Потому что Томба ждёт меня… «Запомни моё имя, брат!»

Как все они мне были нужны! Здесь. Рядом. Сейчас. Но их не было. Были совсем чужие, которым зачем-то нужно, чтобы я встал на ноги. Почему? За всю мою жизнь нашлось лишь трое людей, которым будет плохо без меня. Неужели ради этих троих…

- Метос, почему ты возишься со мной?

Не знаю, как с ним общались первые люди. Это бог-загадка.

- Какой ответ ты хочешь услышать?

- Честный.

- Хорошо. Честно. Ради тебя.

Получил, что называется.

- Ты меня совсем не знаешь.

- Не совсем. А ты совсем и всегда знал людей, за которых сражался?

- Мне приходилось их узнать. Иначе я не мог быть уверен, что поступаю правильно.

- И всегда они были прекрасны?

- Не всегда.

- Ты сам ответил на свой вопрос.

Да, наверное, я на него ответил. У каждого в этой жизни есть свои принципы. Этот благодетель человечества не изменил им под угрозой кары. С чего бы он стал изменять им в моём случае?

Когда болезнь отступила настолько, что я смог связно воспринимать окружающее, мне открылось, что с Давидом Метос общается несколько иначе. Кажется, размолвка с Проклом что-то надломила у мальчика в душе. Прежде он не расставался с пергаментом и стилом, теперь же я не видел у него в руках ни того, ни другого. Порой Давид появлялся в ногах моей кровати, когда думал, что я сплю. Мне тоже не хотелось общаться, я просто смотрел из-под прикрытых век. Зачем он приходил? За прощением? Нет, он старался не смотреть в сторону постели. Он вообще никуда не смотрел, сидел, как слепой, и лицо было словно вывернутое наизнанку.

Художник для мира представляет куда большую ценность. Поэтому с мальчиком Метос был терпелив. Ему удавалось втянуть Давида в разговоры, в которых большинство слов было мне незнакомо: охра, темпера, энкаустика. В такие мгновения глаза юноши оживали, щёки заливал румянец. Я всё ждал, когда он запросит стило. Но другие дела отвлекали бессмертного мастера, и Давид снова угасал.